Ксения Драгунская - Заблуждение велосипеда
— Ба, вы опять! — издевательски гостеприимно говорит румяная старуха, мелко-мелко, едва заметно тряся головой. — Что-то вы зачастили… Чем обязаны такому вниманию с вашей стороны?
— Зоя Константиновна, — начинает батюшка.
Он собирается говорить ей о благодати милосердия, о счастье прощать, о…
— Давайте для начала похороним череп, — мягко резюмирует он.
— Мы же знаем, что по ночам вы плачете, — встревает Сирота. — От жалости, ужаса и одиночества. У вас вон уже голова трясется…
— Да ты кто такая, сентявка?! — вдруг голосом шпаны послевоенной поры говорит ЗК. — Не суйся, куда не надо, пока цела.
— Ой, фро Опфер, — переключается Сирота. — Не хотела вас расстраивать, но придется. Эти врачи из медицинского центра «Солнышко» — просто мерзавцы. Отпетое жулье. Нет у вас в животе никакого маленького Тобиасика. Там только ядовитые мохнатые шарики. Очень много.
Фро Опфер хватается за живот, глядя на него (на живот) невыразимым взглядом. Она пронзительно кричит по-немецки.
Возникает паника.
— Немедленно покиньте помещение, — подает голос из инвалидной коляски, кхм-кхм, друг Зои Константиновны.
— Старик, а ты еще ого-го! — подмигивает Сирота.
Почему-то от такой пустяковой фразы, от таких ничего не значащих междометий старичок начинает тут же сипеть и задыхаться.
Полный переполох.
— Бандитка! — опять голосом возмущенной светской дамы голосит ЗК. — Я буду жаловаться! Я напишу твоему начальству!
Сирота и батюшка почти бегом бегут за калитку. Череп Дашеньки в белой матерчатой сумке стукает батюшку по бедру.
«Нету у меня никакого начальства, Зоя Константиновна. А впрочем, знаете — пишите. Прямо в Союз театральных деятелей РФ. То-то Сан Саныч Калягин удивится. И во всем разберется. Бывший Ленин все-таки…»
Думает Сирота и решает:
— Похороним ее над речкой.
— Ну и сцена, — переводит дух батюшка. — Кафка какой-то…
— Нет, это совсем другой автор, — смеется Сирота.
Сирота и батюшка начинают бестолково тыркаться по округе с черепом в матерчатой сумке.
Сирота хочет рассказать батюшке, как пять лет назад встретила Костика в Нью-Йорке. Надо рассказать. Начать с самого начала. Но это долго. Лучше и не начинать. Лучше так, молча рассказывать.
В Нью-Йорк я приехала поездом…
Они вообще все упали, когда я сказала, что хочу из Айовы поехать в Нью-Йорк на поезде. Да ты что, это безумие, у нас поездами никто не ездит, железная дорога в ужасном состоянии, ты не доедешь!
Нет уж, поездом так поездом.
Ладно, как хочешь, эти сумасшедшие русские…
И вот из города Айова-сити меня повезли на заброшенный полустанок…
В университете штата Айовы уже не один десяток лет проводится международная писательская программа. Собирают писателей со всего мира, селят на кампусе, и они три месяца болтаются по стране, ездят на фермы и в университеты, что-нибудь пишут, но никакого конечного продукта выдавать к окончанию резиденции не обязаны. Санаторий! Оплачивают эти прогулки американские благотворительные фонды или даже сам госдеп. Чтобы все дружили, встречались, завязывали творческие контакты и заодно чуяли, какая могучая и добрая страна — Штаты.
Я проторчала в Айове около месяца, когда меня пригласила координаторша программы Дженнифер и сказала:
— Тебя в Нью-Йорк зовут, в Фордхэмский университет, там дни восточноевропейской драматургии. Со стороны России будете вы с Сашей Галиным, от Штатов — Тони Кушнер и Эдвард Олби.
— Разве он жив? — изумилась я, потому что в институте мы «проходили» пьесы Олби по истории зарубежного театра, и для меня он был кем-то вроде Льва Толстого.
— Вот с этого и начни, — посоветовала Дженнифер. — Мистер Олби, вы еще живы, какая приятная неожиданность!
— Ты вообще выпить любишь? — спросил вдруг сотрудник программы Хью.
— В каком смысле? — Насторожившись, я стала припоминать, где я прокололась, когда выпила лишнего под их бдительным присмотром. Не вспоминалось.
— Ну, вот так вот выпить немножко в станционном буфете? Потому что на станции Олбани поезд долго стоит, некоторые выходят, чтобы выпить, и потом отстают от поезда. Ты не пей много в Олбани, и все будет хорошо.
— Что это — станция Олбани?
— Это город такой, столица штата Нью-Йорк.
Все-то у них навыворот! Какой-то заштатный Олбани почему-то столица… А Калифорния? При наличии таких городов, как ЭлЭй и Сан-Франциско, столицей штата является крохотный Сакраменто.
С айовского кампуса студент-волонтер Шейн домчал меня на станцию. Совершенно заброшенный, необитаемый полустанок, закрытое окошко кассы, линялый штатский флажок и no smoking. Вылитая станция Щеброво возле райцентра К.
Отсюда мне предстояло доехать до Чикаго и там пересесть на поезд в Нью-Йорк.
Было начало октября, и за окошком пустого вагона тянулись рыжие перелески, болотца, пустые поля и бледные осенние небеса.
Американский поезд тащится словно по родной Т-ской области, не хватает только скучающей толстой стрелочницы в будке, обсаженной золотыми шарами и астрами.
Через пять часов — пересадка в Чикаго, тут народу побольше, поезд тесный, неудобный, называется «Lake Shore». Острословы, учитывая плохое движение американских поездов и хронические опоздания, переименовали его в «Late for sure» — «Опаздывающий наверняка».
Сидячка. Бегают маленькие негритята и китайчата, ползают по полу.
Ночью в вагоне свет не гасят, наверное, чтобы пассажиры не безобразничали. Моим соседом оказался учитель английского языка и литературы из муниципальной средней школы по имени Брюс, дядя с застенчивым лицом тихого алкаша.
Пасмурным утром показались пригороды, промзоны, опоры мостов, размалеванные граффити. Мелькнуло ZYKINADURA, но я твердо решила, что это глюки, и отвернулась.
— Конечно, тебе может совсем, совсем не понравиться, — тихим педагогическим голосом говорил мне Брюс. — Но ты помни, что все равно, Нью-Йорк — это что-то уникальное, единственное в мире…
В Нью-Йорке лил дождь, и какой-то незнакомый дядя в очереди на такси пригласил меня под свой большой зонт.
В гостинице на Шестьдесят третьей улице пили чай с милейшим Сашей Галиным и его женой.
Мероприятие прошло на «ура».
Смотрели на Бродвее пьесу Олби «Коза». Ничего себе история — дружная американская семья, папа, мама и взрослый сын. Все хорошо, только папа влюблен в козу по имени Сильвия и то и дело ездит на далекую ферму с ней трахаться. В конце концов, мама Сильвию убивает и является к папе, перемазанная кровью. Такое не всякие братья Пресняковы придумают!
Непременно надо поставить в Москве, совместная постановка театра Романа Виктюка с уголком Дурова. Обрыдаться! Аншлаг…
Смотрели пьесу Саши Галина «Конкурс» в исполнении американских актеров и мой «Секрет русского камамбера». Потом была встреча со зрителями.
Олби несколько раз припомнил, как был в Ленинграде в начале шестидесятых. Перед встречей с ним я нарочно перечитала книжку его пьес. Писательские корни у этого американского классика наши, родные — Хармс (пьеса «Американская мечта» написана под его явным влиянием) и Достоевский («Случай в зоопарке» можно соотнести со сценой встречи Мармеладова и Раскольникова, и с другими мрачноватыми парными мужскими сценами, которыми так насыщенны тексты Достоевского). Но оставим эти рассуждения критикам и всевозможным «ведам».
Присутствовал и Тони Кушнер, драматург, тут же мне сообщивший про свои русские корни. По американским меркам русские корни — это когда дедушка и бабушка бежали из Кишинева от еврейских погромов. Господин Кушнер никогда не был в России, но о русских корнях не забывает и именно русских людей избрал объектами творческого освоения. В пьесе «Ангелы в Америке» есть персонаж — женщина с «типично русской» фамилией Домик, и все в таком роде.
Ждали «друга» господина Олби. Они вместе уже сорок лет, isn’t it moving?..
Я ходила по Нью-Йорку, стараясь не заморачиваться, не заостряться на том, что в этом городе мой папа родился.
Ну и что?
Просто ходила пешком по Манхэттену, дыша звуками, да, именно — дыша звуками этого города, слушая уличных музыкантов, таращась на толстых негритянок из дорожной полиции, регулирующих движение в час пик так, словно танцуя диско-танец.
На противоположной стороне улицы долговязый чудик с собранными в жидкую косицу волосами ведет толпу разнокалиберных барбосов. Платный гуляльщик. Ну-ка я его фоткну. Так, надо его обогнать и отсюда, чтобы…
Я ускоряю шаг и оборачиваюсь на собачьего чудика на той стороне узкой улицы…
— Костян! — стараюсь я крикнуть погромче, потому что голос почему-то вдруг сел. — Число!..
Сирота и батюшка ходят по Округе.
