Ксения Драгунская - Заблуждение велосипеда
Стране оставалось жить три года — великой Родине, шестой части суши, совку, Земле Октября, а мы все куда-то шли и зачем-то ехали, последнее поколение комсомольцев, а также хиппари, панки, металлисты, спартаковские болельщики и прочие, как писали в тогдашних газетах, «неформалы», шли-шли-шли, готовились жить в одной стране, а оказались в другой, растерянно потоптались на вольном ветру и постепенно разошлись «на все четыре» — одни в бизнес, другие в эмиграцию, третьи в алкоголизм.
Четвертые остались посмотреть, чем все это закончится. Посмотреть и рассказать. Про первых, вторых и третьих. Книжки, фильмы, спектакли…
И вот эти самые четвертые — у них тоже все по-разному, и не все со всеми здороваются, и не все всех могут припомнить: «Кто-кто? А, ну да, что-то такое…» Потому что: «Чем ты можешь мне помочь разбогатеть и прославиться? Ничем так особо? Ну, тогда давай, пока, будем считать, что мы с тобой незнакомы…»
Зачем поддерживать знакомство с давним другом, если и ботиночки у него не той фирмы, и автомобильчик какой-то дохлый, да и по телевизору его совсем не показывают?..
Всем ты хорош, драгоценный старинный дружок, а вот ботиночки твои подкачали, не по пути нам, извиняй…
Остались рассказать про тех, кто не может сам про себя рассказать.
А Командир-батюшка может…
«Я служил алтарником в храме под Москвой, алтарничал четыре года, а потом везде стали приходы открываться, священников не хватало, а я вроде — положительный, серьезный, по церковно-славянски читаю с налету (пригодилось, что в детстве знал по-сербски), молодой, единобрачный, супруга с хорошей родословной…
Отец Геннадий благословил…
Первая служба у меня была в девяносто первом, аккурат на Преображение, под лязг танков…»
Алле — барррррабанная дррррробь — ап!!!
Командир и Комиссар превращаются в батюшку и матушку.
«И вот я перед вами, недостойный иерей.
Нет, я не хочу сказать, что стал священником случайно, но… Нет, это не так, я этого не говорю, это совсем не так…»
А с комсомолом потом уже мы все покончили.
Спрашивается, куда теперь нести взносы?
«Говорить ли обо всем этом матушке? Нечужие ведь все люди, вот дело в чем, так уж получилось…
Еще расплачется, а ей нельзя волноваться, шестого ждем, а возраст-то уже…
Говорить или нет?»
— Похорони череп, Федя, — спокойно говорит матушка-комиссар, выслушав за ужином всю эту душераздирающую ахинею. — Похорони, как положено. — Она вытирает нос младшенькому, пятому сыну. — И станет лучше.
…
МЕРОПРИЯТИЯ ПО ОЧИСТКЕ СОВЕСТИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
ШЕСТОЕ
— Здравствуйте, это отец Федор. Надо забрать у Зои Константиновны череп и похоронить. Освободите, пожалуйста, время в среду в первой половине дня, я думаю, вдовоем нам удастся с ней поговорить. Встретимся у ее ворот. Я позвоню, когда буду подъезжать. Всего доброго.
Число пошел занимать деньги. Уже договорился, что дадут, теперь главное — дойти, аккуратно пересечь город.
Когда он отправлял письмо с Нилом, он еще не знал, не додумался, что можно просто занять денег.
А потом сообразил и договорился. Вот просто-то как! Главное, теперь дойти.
Тур! Тур в Москву плюс пятьсот баксов на дом в деревне. Сразу в деревню, и хрен найдут. Отдышаться, оклематься, там видно будет.
Надо было тогда еще, осенью у Ксантиппы провентилировать. Ничего, что она рыжая и велик сперли… Она хитрая, ууууу… Говорила, там брошенных домов полно, заходи, живи. Может, и пятьсот баксов не понадобятся. Но лучше взять. Войду в дом. Все починю. Не умею, но все равно. А потом умоюсь аккуратно, сяду на крылечке, буду новую печень ждать. И дождусь. Я терпеливый теперь. Мне русские умельцы новую печень сделают. Они все умеют. Из орешины смастерят. И вены тоже в том числе. Вены новые, кленовые. Пустой дом. Попасть в пустой дом. Там печка. Печка и печень. Однокоренные слова. Тур, тур… А может, без тура? В трюме? Китайцы же плывут…
Теплоход плывет по морю, теплоход…
Да нет же, ну какой теплоход в тринадцатом году? Разумеется, пароход. На пароходе Александр, студент-медик, русский из Киева, и Лия, дочь владельца скорняжной мастерской. Плывут в Нью-Йорк, к новой счастливой жизни, а то в Киеве что-то не рады их большому чувству, ни православная родня Александра, ни Лиина жидовская плойма. А вот еще Юзик и Рита из Гомеля. Рита дочь акушерки, девушка из хорошей семьи, а Юзик просто шпана, единственный сын лавочника, у которого еще пять дочерей. Юзик любит заходить с пистолетом в родную лавку, пугать очередную сестру за кассой и забирать выручку. Тоже плывут за хорошей жизнью, Юзик желает покорить Америку и разбогатеть.
— Здравствуйте, Юзик и Рита из Гомеля, мы Лия и Александр из Киева, давайте с вами познакомимся, потому что ваша внучка в детстве будет дружить с мальчиком, у них что-то там про велосипед… Дачное что-то… А потом мальчик вырастет и однажды второпях женится на нашей правнучке Зиночке. Ненадолго, он чудной такой… Вот и все. До свидания, Юзик и Рита.
До встречи в новой жизни!
До свидания, до свидания, машут шляпами!
А дедушки Константина Серафимовича нет на пароходе, он еще маленький, в деревне, папе своему, священнику, служить помогает. А через год сбежит на фронт германской войны, вступит в ВКП(б), и понеслось-покатилось, ему вообще ни в какую Америку не надо, новую жизнь он будет строить прямо тут, на родине, профессионально займется устройством счастья и справедливости.
Дедушка на лавочке сидит, кругом парк, снег, в парке постамент без монумента, пьедестал без памятника, памятник свободе — одного тирана под плотину скинули, другого еще не поставили.
Feed me pasta like this, дедушка!
Дедушка, ты зачем столько народу загубил? Ты, ты… Ты же в НКВД по Тульской области служил. Ты сам ни в кого не стрелял, ты начальство, ты только бумажки подписывал, это все уже слышали. Ага, а пальцы почему скрюченные? От бумажек, что ли? Столько наподписывал? Нет, дедушка, тебе много стрелять приходилось, с обеих рук, иной раз так уставал, что сил нет и пальцы ломит, а надо еще — тогда выпьешь водочки под соленый огурец и снова. Чтобы всех врагов извести, чтобы скорее новая счастливая жизнь… Ты, дедушка, столько наворотил, что я теперь по сей день костей не соберу. Да что я… Еще ведь Вася… Ты что, не знал? Вася, твой правнук. Он думает, его отец Федька. А еще знаешь, какой у тебя правнук? Нил. Он тоже что-то думает. Федька, ты там попроси, чтобы меня простили. Я Зину мучил. Глаголы спрягать заставлял. Она ко мне с нежностями, а я ей: проспрягаешь правильно глагол «колбаситься», тогда ладно, так уж и быть… И вот она, бедная, начинает: я кольбачаю, ти кольбачишь. И не пикнула ни разу. Ни в какой там ихний здешний женсовет.
А вдруг меня обратно не пустят? Пограничники такие — стой, кто идет? Это же я, вот мой пропуск, Ксантиппина визитка с зеленым котом. Пустите, я свой, да вы кто такие, что вы видели-то, а я пострадал за свободу, меня за длинные волосы в ментовке били, я в очередях на молочной кухне мерз…
Что жарко-то так? Август. А снег почему? Потому что дедушка на лавочке, в нашем заснеженном парке… На даче… Мандарины… Новый год…
Служба спасения.
Больница для бедных.
Резюмируя все случившееся, с апреля восемьдесят восьмого до падения в Централ-Парке, жарким августовским днем, можно сказать, что Число просто не перенес встречи с Америкой, в реальное существование которой всегда верил крайне слабо.
Ошалевший от перелета, Нил едва не забывает самого себя на багажной ленте. Но сколько всего кругом!
Баба-Яга под огромной поганкой вместо зонтика собирает доброхотов на экскурсию в Кремль.
Нил пытается самостоятельно приготовить домашний квас, и в доме, где он живет, случается стихийное бедствие местного значения.
Но страна, страна! Кури где хочешь, пей пиво лежа на газоне, клубы, концерты! Вот страна!
Как называется эта река? Нет, мне не выговорить… Что это за церковь за белой стеной у реки? Почему так долго светло? Когда ночь? Уже ночь? Здесь почти совсем нету ночи…
Правда, однажды зазевавшийся по сторонам Нил засыпает в трамвае у Андронниковской площади и, проснувшись, не находит своей курточки. Да ерунда, подумаешь, курточка, там ничего-то и не было, кроме мятого письма с номером телефона вместо адреса, а в целом все джаст грейт, фабьюлос, террифик… Вот город! Вот страна! Вот где жить надо!
И так долго светло… Такие долгие, светлые дни…
Некоторое время Нил акклиматизируется, болтаясь без дела по летней Москве, позже друзья Зины находят ему место носителя языка для детей из весьма состоятельной семьи, в большом загородном доме.
