Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце
– Есть, – отвечает сестра, – я посмотрела. Всего одна вещь. Рисунок, где вы с ним на каком-то странном животном. И все. Даже зубной щетки нет.
Это первые слова, которые мы сказали друг другу за несколько месяцев.
Мне даже не верится, что папа взял с собой только меня.
Этой ночью я лежу и не могу заснуть, думая, я ли смотрю на тьму, или она смотрит на меня, и тут входит Джуд и ложится со мной в кровать. Я переворачиваю подушку, чтобы не было мокро. Мы лежим на спине.
– Я этого хотел, – шепотом признаюсь я в том, что терзает меня уже несколько часов, – я загадывал такое желание. Три раза, в разные дни рождения. Чтобы он ушел.
Джуд поворачивается на бок и, коснувшись моей руки, произносит:
– А я один раз загадала, чтобы мама умерла.
– Возьми это желание обратно, – требую я, тоже поворачиваясь на бок. Я чувствую ее дыхание на лице. – Я вот не успел.
– А как?
– Не знаю.
– Бабушка бы подсказала, – сетует Джуд.
– О, да, – отвечаю я, и тут ни с того ни с сего совершенно одновременно мы оба взрываемся хохотом и никак не можем остановиться, задыхаемся, фыркаем, приходится даже положить подушку на лицо, чтобы мама не услышала и не подумала, что мы ничего смешнее в жизни не видели, чем то, как папу вышвырнули из семьи.
Когда мы приходим в себя, все кажется другим, как будто, если включить свет, окажется, что мы медведи.
А в следующий миг раздается странный шелест, и Джуд садится на меня. Я так удивляюсь, что не реагирую. Она глубоко вдыхает:
– Так, я всецело завладела твоим вниманием. Ты готов? – сестра несколько раз подпрыгивает.
– Слезай, – говорю я, но она продолжает сверху:
– Ничего не было. Ты сейчас меня слышишь? Я столько раз тебе твердила, но ты не слушал. – Она повторяет по слогам: – НИ-ЧЕ-ГО. Брайен – твой друг, я согласна. В гардеробной он рассказывал мне про какую-то ерунду, кажется, про шаровое скопление. И о том, как ты круто рисуешь, блин! Да, я на тебя страшно злилась из-за мамы, и потому, что ты у меня всех друзей увел, и потому, что мою записку выбросил… я знаю об этом, и это хреново, Ноа, потому что та скульптура была единственная, которая показалась мне стоящей, чтобы показать маме. Да, возможно, у меня была заготовлена бумажка с именем Брайена, но НИЧЕГО НЕ БЫЛО, ясно? Я не украла твоего… – она делает паузу, – лучшего друга, тебе ясно?
– Ясно, – отвечаю я. – А теперь слезай. – Выходит грубее, чем я хотел, потому что голос быстро меняется. Но она и не шевелится. Я даже передать не могу, что со мной происходит от этих новостей. Мысли несутся с бешеной скоростью, реконструируя ту ночь, последние несколько месяцев, реконструируя все. Все те разы, когда сестра пыталась со мной заговорить, а я уходил, хлопал дверью, врубал звук в телевизоре на полную, когда я не мог на нее посмотреть, разучился ее слышать, как я даже изорвал открытку, которую она мне дала, не прочтя, и она перестала пытаться. НИЧЕГО НЕ БЫЛО. У них не любовь. Через несколько недель Брайен вернется и не побежит с ней в спальню, как я все это время воображал. Приходя домой, я не буду заставать их на диване перед телевизором, они не будут искать метеориты в лесу. Ничего не было. Ничего не было!
(АВТОПОРТРЕТ: Мальчик путешествует автостопом и ловит пролетающую комету.)
Но подождите.
– А кто тогда Космонавт? – Я был уверен, что это Брайен. Из космоса же, привет!
– Что?
– Космонавт, в компьютере.
– Шпионим? Блин, – вздыхает она. – Это Майкл. Ну, Зефир. А «Космонавт» – это название его любимой песни.
А.
А!
Я так полагаю, что и другие люди – да, наверное, миллионы человек, – помимо Брайена, видели тот фильм про пришельцев. И могли пошутить про телепортацию. Или подписаться именем «Космонавт».
Потом мне вспоминаются наши гадания на доске.
– Зефир – это М? Тебе он нравится?
– Может быть, – с напускной скромностью отвечает сестра. – Я еще не поняла.
Этого я не знал, но «ничего не было» все это перекрывает. Я вспоминаю, что Джуд со мной в одной комнате, да и вообще сидит на мне, только когда она говорит:
– Так вы с Брайеном друг в друга влюблены или что?
– Что? Нет! – вырывается у меня. – Господи, Джуд. Я что, просто подружиться не могу с человеком? Я целовался с Хезер, если ты не заметила. – И не знаю, зачем я это говорю. Потом я сталкиваю ее. Камень в животе вырастает.
– Ладно, хорошо. Просто…
– Что? – Зефир рассказал ей про тот случай в лесу?
– Ничего.
Она снова ложится, и мы опять прижимаемся друг к другу плечами.
– Можешь уже перестать меня ненавидеть, – говорит она.
– Я никогда тебя не ненавидел. – Это абсолютнейшая ложь. – Мне очень…
– Мне тоже. Прости меня. – Сестра сжимает мою руку.
Мы начинаем дышать вместе в темноте.
– Джуд, я…
– …так сильно, – заканчивает она.
Я смеюсь. Я уже и забыл об этом.
– Да, и я тоже, – говорит она, хихикая.
Следующую мысль она все-таки прочитать заранее не сможет.
– Я, наверное, все твои песчаные скульптуры видел, – говорю я и ощущаю острый удар вины. Мне теперь жаль, что я уничтожил фотографии. Мог бы показать их ей. Если бы я их не стер, она могла бы поступить в ШИК. И могла бы всегда иметь их при себе. Могла бы показать маме. Этого бы хватило. – Они офигенские.
– Ноа? – Я совершенно застал ее врасплох. – Правда?
Я знаю, что сестра улыбается, потому что на моем лице тоже улыбка. Мне хочется даже сказать о своем страхе, что она лучше меня. Но вместо этого говорю другое:
– Невыносимо, что океан их смывает.
– Так это же самое лучшее.
Я прислушиваюсь к волнам, накатывающим вдалеке на берег, вспоминая этих невероятных женщин из песка, которые тают прежде, чем их кто-нибудь увидит, и думаю: «Как же такое может быть самым лучшим?» Эта мысль крутится и крутится у меня в голове, а потом Джуд говорит тихонько:
– Спасибо.
И внутри становится тихо и спокойно, все на своих местах.
Мы дышим и плывем. Я воображаю, как мы скользим по ночному небу к яркой луне, и надеюсь, что не забуду этот образ к утру, чтобы нарисовать и подарить сестре. До того как меня совсем уносит, она говорит:
– Я до сих пол люблю тебя сильнее всех.
– Я тоже, – отвечаю я, но утром я уже сомневаюсь, было ли это на самом деле, или я все выдумал, или увидел во сне.
Хотя это и не важно.
Начались зимние каникулы, также известные как «Возвращение Брайена», и какой-то внезапный запах, доносящийся с кухни, приказал мне встать и выйти в коридор.
– Это ты? – кричит Джуд из своей комнаты. – Пойди сюда, пожалуйста.
Я захожу к ней, она лежит в постели и читает бабушкину библию. Она все пытается выискать в этом сборнике бредятины средство, чтобы вернуть папу.
Она подает мне шарф.
– Привяжи меня к кровати.
– Что?
– Это единственный вариант. Чтобы я не дала слабину и не спустилась на кухню. Я отказываюсь есть назло маме. С чего вдруг она решила превратиться в Джулию Чайлд? Ты тоже не ешь, что она готовит. Я знаю, что ты накинулся на куриный пирог, когда мы вчера вернулись от папы. Видела. – Сестра сурово смотрит на меня. – Поклянись, что ни кусочка! – Я киваю, но я ни за что не откажусь от того, что наполнило дом этим сверхъестественно крутым ароматом. – Ноа, я серьезно.
– Ладно, – говорю я.
– Только одну руку, чтобы я могла листать. – Я привязываю. – Похоже, что пирог, яблочный или грушевый, или, может, конвертики, или крошка. Боже, как я ее обожаю. Это самое несправедливое. Кто вообще знал, что она печь умеет? – Джуд переворачивает страницу. – Крепись, – добавляет она, когда я направляюсь к двери.
Я салютую.
– Есть, капитан.
Я стал двойным агентом. С тех пор, как ушел папа: после того как мы поедим чего-нибудь навынос в его мертвецки-синих апартаментах в отеле, по приходу домой я выжидаю, когда Джуд запрется у себя и начнет переписываться с Космонавтом, то есть Зефиром! А не Брайеном! И иду на кухню пировать с мамой. Но всегда, когда я смотрю «Планету животных» с папой, вдыхая серый воздух и делая вид, будто не замечаю, что он сидит весь сплюснутый, как складной стул, или наношу последние штрихи на работы для своего портфолио с мистером Грейди, или учусь танцевать сальсу с мамой на кухне, пока поднимается суфле, или играю с Джуд в «Как бы ты предпочел умереть», пока она шьет, я, по сути, занят лишь одним. Я человек-песочные часы: я жду, жду и жду, когда домой вернется Брайен Коннели.
Теперь уже со дня на день, в любой час, в любую минуту, в любую секунду.
Джуд права. На кухонном столе этим утром действительно оказываются яблочный пирог с золотистой крышечкой и целая тарелка конвертиков.
Мама месит тесто, на лице пятна от муки.
– О, хорошо, что ты пришел, почеши мне нос, а? А то я уже с ума схожу.
Я подхожу, чешу ей нос.
– Посильнее. Вот. Спасибо.
– Вообще странно чужой нос чесать, – говорю я.
– Вот подожди, свои дети появятся…
– Он куда мягче, чем на вид, – продолжаю я. Мама улыбается, и по комнате пролетает теплый летний бриз. – Ты счастлива, – говорю я, хотя хотел только подумать. Мой новый голос похож на тромбон, и это звучит, как обвинение, хотя, наверное, так оно и есть. Мама не только стала более жизнерадостной, после того как ушел папа, но она еще и снова стала присутствовать там, где находится. Вернулась с Млечного Пути. А на днях даже вымокла вместе со мной и Джуд под дождем.
