Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце
А папа рассказывает, что сапсан во время пикирования достигает скорости триста километров в час. Я из вежливости изумленно вскидываю брови, но, привет, кто этого не знает?
Я говорю, что жираф съедает до тридцати пяти килограммов пищи в день, спит всего тридцать минут в сутки, и не только является самым высоким животным на земле, но у него еще и самый длинный хвост среди земноводных млекопитающих, а язык – полметра в длину.
А он рассказывает, что крошечных микроскопических тихоходок собираются отправить в космос, потому что они могут вынести диапазон температур от минус 165 до 150 градусов Цельсия и радиацию, в 1000 раз превышающую дозу, которая убьет человека, а еще их можно воскресить через десять лет после того, как они засохнут.
На миг меня охватывает желание перевернуть стол, ведь я не смогу рассказать Брайену о том, что в космос запустят тихоходок, но потом я выбираюсь из этого состояния, заставив папу гадать, какое из животных самое опасное для человека. После того как он перечислил основных подозреваемых: гиппопотамов, львов, крокодилов и так далее, я сразил его наповал. Это малярийный комар.
Мы так и продолжаем делиться фактами о животных, пока не приносят счет. Нам никогда раньше не бывало так классно вместе.
– Я и не знал, что тебе нравятся передачи о животных! – вырывается у меня, когда папа расплачивается.
– О чем это ты? Ты думаешь, почему ты их любишь? Мы с тобой только этим и занимались, когда ты был маленьким. Ты что, забыл?
Я. Забыл.
Я помню: «Ноа, мир таков, что ты в нем либо выплываешь, либо идешь ко дну». Я помню: «Веди себя так, будто ты крутой, и будешь крут». Я помню каждый втаптывающий сердце в грязь разочарованный, смущенный или недоумевающий взгляд. Я помню: «Если бы у тебя не было такого близнеца, как Джуд, я бы не сомневался, что ты появился в итоге партеногенеза». Помню «Сан-Франциско Форти Найнерс», «Майами Хит», «Сан-Франциско Джайентс», мировой чемпионат. А «Планеты животных» не помню.
Когда мы заезжаем в гараж, я вижу, что маминой машины еще нет. Папа вздыхает. Я тоже. Словно я его теперь ловлю.
– Мне вчера сон приснился, – начинает он, выключая мотор. И как будто не собирается выходить их тачки. Я тоже устраиваюсь поудобнее. Мы теперь настоящие друзья! – Мама шла по дому, и при этом все падало с полок и со стен: книги, картины, всякие безделушки, просто все. А мне оставалось лишь ходить за ней и пытаться вернуть все на места, как было.
– Получилось? – спрашиваю я. Папа смотрит на меня с удивлением, и я поясняю: – Удалось вернуть все на место?
– Не знаю, – пожимает плечами он. – Я потом проснулся. – Папа ведет пальцем по рулю. – Иногда кажется, что ты все понимаешь, видишь все, как оно есть, до самого основания, а потом становится ясно, что не ясно ни черта.
– Пап, я это очень хорошо понимаю, – отвечаю я, вспоминая свою историю с Брайеном.
– Да? Уже?
Я киваю.
– Наверное, нам еще о многом надо поговорить.
У меня в душе распускаются цветы. Неужели мы с папой можем общаться близко? Как настоящие отец и сын? Как могло бы быть все время, если бы я тогда спрыгнул с его плеча, как Джуд? Если бы я поплыл, а не пошел ко дну?
– Черт, где Ральф? Черт, где Ральф? – слышим мы, и оба чуть-чуть смеемся. А потом папа меня удивляет: – Как думаешь, сын, узнаем мы когда-нибудь, где этот Ральф?
– Надеюсь, – отвечаю я.
– И я тоже. – За этим следует уютное молчание, и я сижу, восхищаясь тем, каким сверхъестественно крутым бывает папа, но тут он спрашивает: – Ты все еще встречаешься с Хезер? – И подталкивает меня. – Она симпатичная. – И одобрительно сжимает мое плечо.
Вот это фигово.
– Типа того, – говорю я, а потом уже поубедительнее добавляю, ибо выбора нет: – Да, она моя девушка.
И он делает такое дурацкое лицо типа «ах ты хитрец».
– Сынок, нам надо бы с тобой поговорить, а? Тебе же уже четырнадцать. – Он треплет меня по голове, точно так же, как тот скульптор со своими учениками. И этот жест, слово «сынок», то, как он все время его повторяет… Да у меня и выбора не было насчет того, что сказать о Хезер.
Дома я сразу иду к себе, заметив, что Джуд мстительно вылила ведро воды мне на пол. Ну и ладно. Я бросаю в лужу полотенце и смотрю на настольные часы, на которых отображается не только время, но и число.
Ой.
Через какое-то время я застаю папу перед телевизором, он смотрит футбольный матч между командами колледжей. Я пролистал все свои альбомы и не нашел ни одного рисунка, где он еще с головой, поэтому я достал лучшую пастель и нарисовал нас двоих вместе на голубом гну. А снизу подписал: «С днем рождения».
Папа смотрит мне прямо в глаза:
– Спасибо. – Слово выходит потрескавшееся, словно его было нелегко достать. Никто не вспомнил. Даже мама. Что с ней? Как она могла забыть папин день рождения? Может, она все же такая же, как мы все.
– Она и на День благодарения индейку не испекла, – говорю я, пытаясь его утешить, и только потом понимаю, как нелепо сравнивать папу с индейкой.
Но он смеется, это уже что-то.
– Это голубой гну? – спрашивает он, показывая на рисунок.
Когда самый длинный в мире разговор о голубых гну закончен, папа похлопывает по дивану рядом с собой, и я сажусь. Он обнимает меня за плечи и оставляет руку, словно ей тут и место, и мы досматриваем игру вместе. Это довольно скучно – спортсмены, сами понимаете.
Ложь насчет Хезер лежит в животе тяжелым камнем.
Но я не обращаю на него внимания.
Через неделю после забытого папиного дня рождения, когда дождь все еще пытается вышибить из нашего дома дух, родители усаживают нас с Джуд перед собой в заледеневшей части гостиной, где вообще никто никогда не сидит, и сообщают, что папа временно переезжает в отель Лост-коув. Мама говорит нам, что он будет понедельно снимать апартаменты-студию, пока они не решат свои разногласия.
Хотя мы не разговаривали уже целую вечность, я чувствую, как сердце Джуд сжимается и разжимается в моей груди вместе с моим.
– Какие разногласия? – спрашивает она, но тут дождь начинает стучать так громко, что я уже никого не слышу. Я уверен, что буря сейчас повалит стены. Когда это происходит, я вспоминаю папин сон, ведь творится именно это. Ветер сметает все с полок: безделушки, книги, вазу с фиолетовыми цветами. Но никто, кроме меня, не замечает. Я покрепче вцепляюсь в подлокотники.
(СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ: Аварийная группировка.)
Я снова слышу мамин голос. Он спокоен, чересчур спокоен, он как порхание желтых птичек, которым не место в этой жизнекрушащей буре.
– Мы до сих пор очень друг друга любим, – говорит она. – Просто нам обоим сейчас надо побыть одним. – Мама смотрит на папу. – Бенджамин?
При упоминании папиного имени со стен начинают падать картины, зеркала, семейные фотографии. Но опять замечаю это только я. Я искоса смотрю на сестру. У нее на ресницах повисли слезы. Кажется, что папа сейчас что-то скажет, но когда он открывает рот, слова не идут. Он роняет голову на руки, а они у него крошечные, как лапки у енота – когда такое случилось? Ладони слишком малы, чтобы скрыть происходящее у него на лице, оно все сжалось и замкнулось. У меня как стиральная машина в животе. На кухне из шкафов уже вылетают горшки и кастрюли. Я на миг закрываю глаза и вижу, как с дома срывает крышу, и она летит по небу кувырком.
– Я с папой, – взрывается Джуд.
– И я. – Я сам себя удивляю.
Папа поднимает голову. Все его лицо сочится болью.
– Дети, вы останетесь дома, с мамой. Это временно. – Голос у него жутко хрупкий, и, когда он поднимается и уходит, я впервые замечаю, насколько у него стали редкие волосы.
Джуд встает, подходит к маме и смотрит на нее сверху вниз, словно она какой-то маленький блестящий жучок.
– Как ты могла? – произносит она со стиснутыми зубами и тоже уходит, а волосы, сердито крутясь и изгибаясь, волочатся по полу. Слышно, как она зовет папу.
– Ты нас бросаешь? – говорю/думаю я, поднимаясь. Хотя формально уходит папа, мама бросила нас раньше. Она уже несколько месяцев назад слиняла. Я это знаю, и я просто не в силах на нее смотреть.
– Ни в коем случае, – отвечает мама и берет меня за плечи. Я удивлен тому, с какой силой она меня сжала. – Ноа, ты меня слышишь? Тебя с сестрой я никогда не оставлю. Эта ситуация касается только нас с папой. А вас, детей, нет.
Я предательски таю в ее объятиях.
Мама гладит меня по голове. И это так приятно.
– Мальчик мой. Мой нежный мальчик. Моя мечта. Все будет хорошо… – Она как заклинание повторяет, что все будет хорошо, но я слышу, что сама она в это не верит. Да и я тоже.
Тем же вечером мы с Джуд оказываемся плечом к плечу возле окна. Папа шагает к машине с чемоданом. Слезы дождя льются на него, и он с каждым шагом горбится все больше и больше.
– Мне кажется, в нем ничего нет, – замечаю я, глядя на то, как папа забрасывает чемодан в багажник, словно в нем одни перья.
