Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль

И тут Мансо похолодел от предчувствия, что те, кого он встретил, имеют самое непосредственное отношение к пятерым солдатам, о которых рассказал старик. С чувством, будто он слишком много времени потратил впустую и не сделал того, что должен был, Мансо торопливо вытер полотенцем руки, липкие от арбузного сока, и встал.

— Ну, я пойду. Спасибо за арбуз, дедушка.

С колотящимся без причины сердцем он бегом вернулся домой, где мать с нетерпением ждала его, глядя в зеркало на улицу.

— Догнал ты их?

— Нет, как сквозь землю провалились.

— Ну-ка, подойди сюда и еще раз расскажи про них: говоришь, их было пятеро?

— Вы что-то знаете?

— Мне жутковато от мысли, что это могут быть они.

— Кто они?

Когда он, вновь охваченный странными предчувствиями, потребовал ответа, мать на некоторое время растерялась. А потом ласковым голосом сказала:

— Расскажи мне еще раз про этих пятерых.

Он подробно описал солдат, которых встречал два дня подряд. И на лице матери появилось выражение глубокого сомнения, смешанного с удивлением.

— Похоже, это они. А не было ли случайно на лице посмотревшего прямо на тебя парня какой-нибудь раны?

— Левая сторона лба была разодрана.

— Его задело осколком снаряда. Ведь и правда он… — рассеянно пробормотала женщина, ни к кому не обращаясь.

— Да кто он?

Вместо ответа женщина достала из наволочки небольшой сверток в промасленной бумаге. Бережно развернув его, она протянула Мансо номерную бляху без цепочки. Достаточно было мельком взглянуть на эту бляху с шестью цифрами, чтобы понять, что она старая.

— Это его. Твоего родного отца.

В голове у Мансо стало пусто, под ложечкой засвистел холодный ветер, от которого по телу пробежал мороз. И тут мать с горящим от лихорадки лицом, без какого-либо намека или предупреждения ударилась в воспоминания:

— Несколько суток подряд по ночам гремела артиллерия, хребет горы озаряли осветительные ракеты. Но вот артиллерия поутихла, южан оттеснили от рукава реки, и пошли слухи, что здесь, того и гляди, окажутся северяне. Мама ушла на рынок, располагавшийся возле управы, чтобы разведать обстановку, а все остальные разошлись из дома кто куда, и только я оставалась в этой комнате. Мне был двадцать один год, но я уже тогда лежала тут с разрушающимися костями — могла шевелить только руками и головой.

Ночью из-за освещавших небо ракет и непрестанной стрельбы я не смогла сомкнуть глаз, поэтому средь бела дня уснула мертвым сном. И тут явились они. Те пятеро, о которых ты говорил. Я, подняв зеркало, посмотрела на улицу, потому что громко залаял Пятныш, и увидела пятерых солдат южнокорейской армии, которые, вцепившись в яблоню, лихорадочно обрывали и ели ее плоды. Яблоки сорта «джонатан», конечно, можно есть, не дожидаясь, пока они покраснеют, да и с пропитанием в военное время было плохо, но ведь солдаты эти яблоки, совсем еще невкусные в конце июля, даже не ели, а жадно глотали — так набивали ими рты, что щеки чуть не лопались.

Вот так обрывать и есть не дошедшие до товарной кондиции зеленые яблоки, забравшись без разрешения хозяев в сад, — в мирное время подобное считалось непростительным. Поведение этих солдат, которые, не стесняясь и не остерегаясь, воровали и ели чужое, должно было вызвать у меня как у хозяйки негодование. Но с того момента, как я впервые увидела их отражение в зеркале, и до той минуты, когда они, наполнив животы и завернув в куртки зеленые, но уже пригодные в пищу яблоки, покинули наш сад, я ни разу не испытала злости. Наоборот, меня смешили их чуть не лопавшиеся от яблок щеки, напоминавшие набитые орехами щеки белок, и та наглость, с которой они обрывали, будто свои собственные, яблоки самых дорогих по тем временам сортов — «голден» и «индиана».

Солдаты наполнили животы, напились из обнаруженной поблизости колонки, а поскольку дом был лишен признаков человеческого присутствия, решили, наверное, что сад в их полном распоряжении, и бессовестным образом расслабились. Ходили, смотрели, яблоки каких сортов лучше было бы взять с собой в часть, курили в тенечке, сидели под деревьями, вытянув ноги… А потом случилось нечто неожиданное. Один из них неуверенно направился к дому и исчез во внутренних воротах. Из прихожей послышалась поступь армейских ботинок, к которой добавился скрип осторожно открываемых по очереди дверей. Шаги затихли у моей комнаты. Беззвучно отворилась дверь, что ведет во внутренний двор, соединяя мою комнату с прихожей и верандой, — она как раз напротив окна, через которое я и тогда, выставив зеркало, смотрела на улицу.

Не хочется сыну говорить про отца плохое, но, если честно, когда на пороге появился этот парень, я не на шутку испугалась. Заболев еще в старшей школе, я лечилась в нескольких больницах, но в итоге снова оказалась здесь, и за пять лет, минувших с тех пор, как я слегла, ни один мой ровесник мужского пола не побывал в этой комнате. В самых строгих наставлениях, слышанных мною от твоей бабушки, упоминались горести и печали женщин, потерявших честь, и вплоть до того самого дня я мечтала подарить свое непорочное тело и душу законному супругу в первую брачную ночь. Будь я поздоровее, схватила бы, наверное, палку, лежавшую у изголовья, и закричала. Но мне оставалось лишь прижать к груди руки — тогда гораздо более подвижные, чем сейчас — и приготовиться отталкивать приближавшегося парня.

А он, опасливо подойдя к изголовью кровати, стоял и смотрел на меня сверху вниз. Я ждала, что парень набросится на меня, собиралась защищаться, но он ничего не делал, и я, замерев, просто смотрела на него, обхватив грудь руками. У парня был на удивление ясный и спокойный взгляд. На заострившемся, загрубевшем лице проглядывали следы былой красоты, обгоревшая шершавая кожа не полностью утратила прежнюю чистоту и гладкость. И вдруг сердце мое забилось сильнее: в его облике мне привиделось что-то знакомое. Что-то не от потрепанного солдата, оставившего линию фронта и только что поглощавшего ворованные яблоки.

Лицо матери покраснело от лихорадки. Он осторожно спросил:

— Как вы? Может быть, потом дорасскажете мне эту давнюю историю?

— Ничего. Мне гораздо лучше, чем было утром. А щеки у меня горят, потому что я впервые делюсь своей тайной.

И мать, будто опьяненная чем-то, продолжила прежним тоном:

— В какой-то короткий напряженный момент я попыталась вспомнить, где и когда я могла его видеть. Но, несмотря на проблески памяти, сообразить не смогла. И вдруг он сказал, что много раз видел один и тот же сон, а в том сне была я. Что мечтал успеть, пока жив, встретить такую девушку. Словно продолжил начатый разговор. Сейчас я думаю, что все это было очень странно, но тогда меня просто потрясли его слова. Я сразу вспомнила, где и когда его видела. Это точно был он. Любимый, о котором я грезила с детских лет. И не прекратила грезить, даже оказавшись из-за тяжелой болезни запертой в четырех стенах. Он. Это был он. Не знаю, поймешь ли ты, но именно поэтому я ему не сопротивлялась, хотя двигалась тогда свободнее, чем сейчас.

Будто спеша исполнить давно данное друг другу обещание, мы занимались любовью, отчаянно и торопливо. Когда остальные солдаты, заметив его исчезновение, принялись угол за углом обыскивать дом, он успел выбежать и увести их из сада. Где-то на кромке мрачного поля боя между двумя ровесниками двадцати одного года от роду расцвела и увяла печальная и пламенная любовь. Выбегая, он сорвал с шеи бляху, которую я дала тебе. Сказал, что, если только сохранит в этой страшной войне свою грязную никчемную жизнь, обязательно найдет меня. А если не найдет, я буду знать, что он погиб.

Конечно, я тоже слышала те злосчастные выстрелы со стороны акациевой рощи, прозвучавшие вскоре после ухода солдат из нашего сада, и разговоры о том, что их расстреляли. И разошедшиеся потом слухи о северокорейских диверсантах. Но я не верила всему этому. Думала: вдруг он обманул смерть и когда-нибудь найдет меня. Тяжело больная, я жила только ради новой встречи с ним.