Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль

— И все же они вышли именно отсюда.

— Странное дело. Не понимаю…

Выслушав мать, Мансо еще больше заинтересовался этими пятерыми. С мыслью, что, возможно, сумеет догнать их, он выскочил из дома. Но, промчавшись через рощу до насыпи, обнаружил, что тех и след простыл.

Оглядевшись на берегу по сторонам, он заметил неподалеку в сторожке на бахче старика, курившего сигарету. Мансо подошел к нему и спросил:

— Дедушка, вы здесь военных не видели?

— Военных? Не видел.

— Но они точно здесь проходили.

— Сколько человек?

— Пятеро.

— Странно. Не один-два… В этих местах нет воинских частей. Иногда появляются местные парни, получившие увольнительную, да только по одному, по двое. Но чтобы пятеро…

— Если так, это и впрямь странно. Я и вчера их видел.

— Вчера? Не может быть. Вчера я тоже весь день просидел в сторожке и обязательно заметил бы, если бы кто-то вышел из сада «чиновничьей» семьи. А ведь ты тот самый молодой человек, что вчера приехал к «чиновничьей» семье в гости!

— Так вы видели, как я приехал?

— Конечно, видел.

— И, говорите, не заметили парней, которых я встретил?

— Да, пожалуй, никого не было.

— А эту рощу нельзя пересечь в другом месте?

— Сходи посмотри. Деревья так переплелись, что сквозь них и полевой зверек не проскочит. А лучше поднимись сюда ко мне. Жарко, отдохни минутку.

Мансо, у которого сердце было не на месте, поколебался немного, но, уступая настояниям старика, поднялся в сторожку. Тот сразу же, будто спохватившись, спустился к реке и достал из впадавшего в нее ручейка арбуз. Старик очень сильно хромал — просто удивительно было, как он обходился без костылей.

Арбуз оказался сладким и освежающим. Мансо не стал отказываться от угощения и попытался разузнать что-нибудь о семье матери. И вот, вкратце, что он услышал от старика. Род матери издавна пользовался в деревне почетом, в недалеких предках у семьи был один чиновник восемнадцатого подранга [3], поэтому ее и называли «чиновничьей» семьей; в общем, род вполне себе достойно продолжался, пока во время Корейской войны не лишился главы и двоих его сыновей. О матери старик сказал именно то, что, по мнению дяди, и должны были говорить о ней в деревне. Старик полюбопытствовал насчет него самого, и Мансо, слукавив, сказался дальним родственником семьи. Не столько из-за просьбы дяди, сколько повинуясь инстинкту самосохранения.

Некоторое время старик болтал на разные темы, а потом, о чем-то подумав, наклонил голову и спросил:

— Так ты давеча сказал, тех военных было пятеро?

— Да, точно пятеро.

— Раз уж заговорили об этом… Число «пять» не дает мне покоя.

— Почему?

Старик, подумав еще немного, яростно замотал головой:

— Не может быть. На этом свете… Нет…

Мансо с подозрением посмотрел на него.

— О чем вы?

— Ни о чем. Просто вдруг вспомнилась давняя история.

— Какая же? — спросил Мансо, и старик, помявшись, начал свой рассказ.

— Здесь произошла настоящая трагедия. Как раз в тот год, когда разразилась Корейская война. Помнится, по ту сторону горы шли тяжелые затяжные бои за реку. Как-то среди ночи взмыли вверх осветительные ракеты, и на фоне красного неба нарисовался черный силуэт горы… Ходили страшные слухи, будто американцы вылили в воды Нактонгана горючку и подпалили зажигательными снарядами, поджарив разом всех бойцов Народной армии, переправлявшихся через реку под покровом темноты. Но одна дивизия северян под командованием генерала [4], чье имя гремело еще в грозной китайской 8-й армии, сражалась не на жизнь, а на смерть и оттеснила южан, защищавших устье рукава реки, — в результате наша деревня вместе с четырьмя-пятью соседними более чем на месяц попала под власть противника.

Тут речь старика стала более размеренной, повествование наполнилось конкретными деталями, казалось, он теперь излагал подоплеку какой-то длинной истории. Но слушателя это нисколько не напрягало. Томимый надеждой или даже предчувствием, что старик расскажет именно то, что ему нужно было узнать, Мансо решил не встревать с лишними комментариями.

— Это случилось за день до того, как дивизия северян, прорвавшись сквозь артиллерийский огонь, которым их из-за горы поливали южане, перешла через рукав реки и заняла эти земли. Ноги мои уже тогда были не в порядке, работать толком я не мог и так же, как сейчас, сидел в сторожке, охранял поле. Только тут вместо дынь да арбузов росли поздняя картошка да маис, и их нужно было оберегать от стекавшихся отовсюду беженцев. Да, именно тогда… Когда поползли тревожные слухи, что южнокорейские части, защищавшие рукав реки, ослабели и линия обороны вот-вот будет прорвана… Я с тревогой смотрел в сторону реки и видел, как с гребня горы к нам в деревню спустились пятеро южан. То ли они участвовали в другом бою и, отстав от своих, были загнаны сюда северянами, то ли под прикрытием горы защищали рукав реки и, оголодав из-за проблем со снабжением, оставили линию фронта, но оружия у них не было, а форма выглядела ужасно.

Пройдя вдоль насыпи, они, как будто заранее обо всем договорившись, направились к саду «чиновничьей» семьи. Что такое люди в военной форме, я прекрасно знал, поэтому внимательно следил взглядом за теми пятерыми, наблюдал, так сказать, за их передвижениями. Я видел все, что произошло, от начала до конца и во всех подробностях. Акациевая роща тогда еще не успела разрастись, и обзор был гораздо лучше.

Те пятеро вошли в сад «чиновничьей» семьи, и некоторое время все оставалось тихо. И вот надо ж такому случиться! Пока они были в саду, появились трое из южнокорейской военной полиции. Унтер-офицер с тремя галочками и маленькой звездочкой на погонах и двое рядовых. У всех троих имелись пистолеты, а у одного из рядовых еще и винтовка. Видимо, они уже от кого-то узнали, что у солдат нет оружия. Ни о чем не спросив, они направились прямиком к воротам и затаились за понцирусовой изгородью. Сердце у меня екнуло, но вообще-то я не особо переживал за солдат. Подумал, ничего ужасного не случится, даже если полицейские их арестуют — ведь все они из одной армии.

Когда пятеро солдат, завернув и взвалив на спины сорванные зеленые яблоки, вышли из сада, полицейские, угрожая оружием, заставили их остановиться. Потом полицейские повели солдат через акациевую рощу к сосновому лесочку на берегу. Рядовой с винтовкой подгонял их, тыча дулом в спины, но я и представить не мог, что они своих же, всех пятерых разом… В те времена там была еще одна, обходная дорога в деревню. Я думал, ну отведут их в полицейское управление, вытрясут души. Но нет. Не успели все они вместе скрыться в тени молодых сосенок, как раздались громкие выстрелы, и трое полицейских вышли из лесочка обратно. От пистолета, который сжимал в руке унтер-офицер, вроде бы даже шел голубоватый пороховой дымок. Но может быть, я выдумал это, поняв, что трое полицейских застрелили пятерых солдат…

Жителям деревни, привлеченным выстрелами, унтер-офицер на повышенных тонах объяснил за что. Сказал, мол, оборона Нактонгана не сегодня завтра падет, а эти пятеро оставили линию фронта, да еще и причинили своим воровством ущерб добрым людям — за это их и приговорили на месте… Добавил, что военные полицейские обязаны следить за порядком в армии и имеют право за капитуляцию и дезертирство расстреливать без суда и следствия…

Я думаю, проблемы со снабжением, связанные со стремительными переменами на фронте, заставили тех пятерых солдат прийти в форме, но без оружия в деревню. Изголодавшись, они ненадолго спустились сюда, съели по нескольку яблок, а остальные собирались отнести своим боевым товарищам, да на беду столкнулись с полицейскими. Поэтому в их куртки были завернуты неспелые яблоки, а карманы брюк оказались так туго набиты, что чуть не рвались. Ну да, один солдат нес каску, наполненную яблоками. Когда деревенские жители пошли хоронить погибших, то увидели, что один из них сжимает в руке надкусанное недозрелое яблоко. Страшные были времена — надеюсь, они никогда не повторятся! Все пятеро погибли в расцвете лет. Чьи-то любимые сыновья… Познавшие вкус крови, люди будто сошли с ума. Да хоть бы эти солдаты совершили преступление еще более страшное, чем дезертирство… Юные жизни, пять сразу…