Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём
Я долго молча смотрел на него. Затем мой взгляд скользнул по помещению к окну. На улице светило солнце. Свет больно ударил мне в глаза, и я отвернулся.
— Головные боли? — спросил человек.
— Да.
— Боль в глазах?
— Да.
— Гм, — сказал он. Затем улыбнулся. — Мистер Чендлер?
— Да.
— Моя фамилия Ойленглас.
— Очень приятно, — сказал я. Потом я наконец вспомнил, что хотел спросить: — Где я?
— В «Золотом кресте».
— В бо… бл… би… — Я испуганно замолчал. Я хотел сказать «в больнице», но не мог выговорить это слово.
Ойленглас взглянул на меня:
— Простите?
— В бо… бо… бо… — Я потел, в висках у меня шумело, я чуть не плакал: я лежал здесь, бедный лепечущий идиот, который не мог выговорить слово «больница»! Господи, что со мной случилось?!
— Вы не можете выговорить слово? — спросил Ойленглас. Я ненавидел его за этот глупый вопрос.
Я потряс головой.
— Но вы знаете, что вы хотите сказать?
Я кивнул.
— Попытайтесь еще раз!
Я попробовал еще раз. Это было ужасно, у меня на глазах выступили слезы.
— Помогите же мне! — закричал я.
— «В больнице», мистер Чендлер, — спокойно и дружелюбно сказал Ойленглас.
После этого я наконец-то смог выговорить это слово, что было просто физическим наслаждением:
— В больнице!
— Ну вот, — сказал Ойленглас.
— Что это означает?
— Простите?
— Что это такое, что сдерживает меня, что мешает мне выговаривать слова?
— Это пройдет, мистер Чендлер.
— Я хочу знать, что это!
— Это называется литеральная парафазия, — с готовностью сказал он. Он распознал во мне интеллектуала. Интеллектуалам необходимо всегда все разъяснять. Если затем он сочтет, что все понял, он почувствует облегчение. — Ваш мозг сбит с толку. Какой-то мускул в речевом центре раздражен и не может правильно функционировать. Раздражение утихнет. Это все, мистер Чендлер.
— Ага, — сказал я. Я считал, что все понял. Я почувствовал облегчение. Теперь я видел его лицо лучше. Мои глаза, которые сначала были подернуты пеленой, опять функционировали безупречно. Ойленглас носил сильные очки, и у него было узкое загорелое лицо ученого.
— Вы пережили небольшой несчастный случай. Вас привезли сюда, к профессору Вогту. Я его ассистент.
— Вогт? — Я смутно помнил это имя. — Хирург?
— Да.
— Что это значит? — Я приподнялся. — Почему я здесь?
— Для обследования. — Он опять уложил меня на подушку.
— Кто привез меня сюда?
— Ваша жена, мистер Чендлер.
— Так, — сказал я. Потом я немного помолчал, раздумывая. Я пытался вспомнить. Но пока все события были стерты из памяти.
— Сначала вы прибыли на станцию неотложной помощи, — сказал Ойленглас. — Затем известили вашу жену, и она велела перевезти вас в клинику.
— Когда это было?
— Вчера.
Неожиданно я почувствовал, что на меня опять мощной волной накатываются все жизненные бедствия и невзгоды. Я закрыл глаза.
— Какой сегодня день?
— Понедельник.
— А который час?
— Что-то около обеда.
— Этого не может быть! Я точно помню… — начал я, но осекся. Я ничего не помнил.
— Вчера около пяти часов вас доставили на станцию неотложной помощи. Вы были без сознания, мистер Чендлер. И достаточно долго.
— А потом?
— Мы дали вам снотворное, чтобы сделать ваш переезд в клинику приятнее.
Теперь блеснула искра воспоминания.
— Ио… Ио… Ио… — начал я. Опять! Я не мог выговорить ее имя! Господи, думал я, господи!
— Что, простите? — Ойленглас изучающе смотрел на меня.
— Ничего. Где меня нашли?
— В саду дома на Романштрассе, сто двадцать семь, — сказал он. — Я думаю, вы были там по служебным делам.
— Да, — сказал я. — У моей секретарши. Я пишу сценарий. — Я подумал и затем добавил: — Я должен был продиктовать ей две новые сцены.
— Она уже была здесь, — сказал Ойленглас.
— Кто? — спросил я с недоверием.
— Госпожа Иоланта Каспари, — ответил он. — Это же имя вашей секретарши, не так ли?
— Да, — сказал я. — Когда она была здесь?
— Сегодня утром. Цветы от нее. — Он показал на столик около кровати. Там стоял телефон, а около телефона — две цветочные вазы. В одной были красные гладиолусы, в другой — мальвы. Ойленглас показал на мальвы.
— Гладиолусы от вашей жены, — сказал он и опять взглянул на меня. У меня было чувство, что он улыбается.
— Чему вы улыбаетесь? — строго спросил я.
Он, не понимая, посмотрел на меня:
— Прошу прощения, мистер Чендлер?
— Я спросил, почему вы улыбаетесь. Что здесь смешного?
— Вы нервничаете, мистер Чендлер. Я не улыбался.
— Так, — отрезвленно сказал я. Вероятно, он действительно не улыбался. Я нервничал. — Извините меня.
— Конечно, мистер Чендлер. Вы прекрасно говорите по-немецки.
— Мои дед и бабушка были немцами. В нашей семье немецкий был вторым языком.
— Вот как! — Теперь он действительно улыбался. Но это была дружелюбная улыбка врача. — Обе дамы придут еще, — пояснил он. — Ваша жена — сразу же, как только мы сообщим ей о вашем пробуждении, а госпожа Каспари — после обеда.
— Спасибо, — пробормотал я. Голова окончательно стала ясной. Даже боли впервые за долгое время полностью исчезли. Я сел, заметив при этом, что на мне чужая пижама, и энергично откашлялся.
— Так, — сказал я. — Теперь все мои пять чувств в норме. Пожалуйста, не могли бы вы сообщить мне, что со мной и почему меня надо обследовать? Вообще-то я должен срочно продолжить работу. Моя фирма будет меня везде искать.
— Ваша фирма извещена еще ночью. Мистер Клейтон, — он достал из кармана листок и прочитал фамилию американского продюсера, для которого я работал, — зайдет около семнадцати часов. Если хотите, можете позвонить ему на работу. Он передавал вам привет и просил не волноваться. Все в полном порядке.
Вошла симпатичная светловолосая медсестра. Она принесла стакан с какой-то жидкостью янтарного цвета и дружески со мной поздоровалась.
— Выпейте, — сказал Ойленглас. — Вам понравится.
Я выпил. Мне действительно понравилось. Жидкость была холодной, освежающей и пощипывала язык.
— Что бы вы хотели на обед, мистер Чендлер? — спросила симпатичная медсестра.
— Черт побери, — сказал я. — Я что, в отеле?
— Почти, мистер Чендлер. Вы лежите в частном санатории. И мы хотим сделать ваше пребывание здесь настолько приятным, насколько это возможно.
— Вы голодны? — спросил Ойленглас.
Я долго и серьезно размышлял над этим вопросом.
— Очень, — затем констатировал я.
— Прекрасно, — сказал врач.
— Что же есть в наличии?
Светловолосая медсестра перечислила. Я заказал ненормально обильный обед.
— Итак? — спросил я, когда она закрыла за собой дверь. Я уже перенял от Иоланты технику прерывания разговора. Ойленглас был в состоянии следовать за моей мыслью.
— Мы еще не знаем, что с вами. Беглое обследование показало симптомы типичного нервного срыва со всеми вытекающими последствиями. В последнее время вы много работали, сказала ваша жена.
— Да.
— Вот именно! Отсюда вытекает… — Он замолчал и неопределенно махнул рукой.
— Что?
Он поразмыслил, начал говорить, и то, что он в итоге сказал, без сомнения было тем, что он хотел сказать с самого начала:
— Эти головные боли, мистер Чендлер… Вы можете их точно описать?
Я описал.
— Так, — сказал он. — Я слышал, в Соединенных Штатах вы были уже у многих врачей?
— Да. Они констатировали всегда одно и то же.
— А именно?
— Ничего. Они говорили, что это вегетативный невроз.
— Ага. — Он улыбнулся. — Вероятно, так оно и есть. Вы постоянно принимаете только болеутоляющие порошки?
— Только порошки.
— Какие?
Я сказал. Он опять кивнул:
— Мистер Чендлер, вы делали когда-нибудь рентген — я имею в виду вашу голову?
— Нет, никогда. — Я тревожно взглянул на него. — А что? Вы думаете…
— Мы ничего не думаем, мистер Чендлер. Еще слишком рано что-нибудь думать. — Он помедлил и затем дружески взглянул на меня. — Я хочу быть предельно откровенным.
— Я прошу вас об этом.
— Ваша жена высказала серьезную озабоченность. По-видимому, она слышала, что такие симптомы, как у вас, при определенных условиях — я подчеркиваю: при определенных условиях! — могут вызвать более серьезные изменения, гм, мозга, поэтому она очень просила провести общее обследование состояния вашего здоровья.
— Изменения? Какие изменения?
— Их может и не быть, мистер Чендлер, может и не быть. В большинстве случаев обследование показывает полную безобидность симптомов…
— Да-да, — сказал я. — Что это за изменения?
