Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём
Обзор книги Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём
Йоханнес Марио Зиммель
Я признаюсь во всём
Вилли Форсту с благодарностью
Часть I
1
Меня зовут Вальтер Франк.
Я родился 17 мая 1906 года в Вене. Я австрийский гражданин, римско-католического вероисповедания, женат на Валери Франк, урожденной Кестен. По профессии я коммерсант, занимающийся экспортом, моя квартира находится в доме 112 на Райзнерштрассе, в третьем округе города Вены, и то, о чем я здесь пишу, — это история одной ошибки. Я долго размышлял о том, можно ли с помощью слова «ошибка» наилучшим образом выразить весь опыт, переживания и события последнего месяца, соответствует ли это слово как их конечному итогу, так и квинтэссенции приключения, которое уже почти полностью закончилось; отвечает ли оно всем требованиям; имею ли я право использовать его в моем случае и в моей истории. Я размышлял об этом очень добросовестно, не пытаясь что-либо приукрасить или что-нибудь забыть, и я считаю, что слово «ошибка» — правильное слово.
Это была самая большая ошибка, которую я совершил в своей жизни, и она будет последней, потому что я болен и скоро умру. Болезнь, которая меня поразила, не очень неприятна, если не учитывать того, что она обязательно заканчивается летальным исходом. Ее проявления на прогрессивной стадии, на которой я сейчас нахожусь, можно переносить. Просто нужно хорошее средство от боли. Средство, которое я применяю, называется «гидрохлорид морфия». Оно помогает мне не чувствовать болей. Я слежу за своими ощущениями, и когда замечаю, что давление над переносицей начинает расти, что стук в глазницах, ставший таким давно привычным и хорошо знакомым, дает о себе знать, тогда я просто открываю ампулу и сам делаю себе инъекцию. И все. Больше ничего не надо. Это не очень неприятная болезнь, если не учитывать, что она обязательно заканчивается смертью.
Если быть более точным, она проявляется и в ряде других симптомов, например в головокружении, определенной атрофии мозга и неравномерной изнашиваемости одинаково задействованных мускулов. А еще быстро устают глаза, и поэтому при написании этой истории я буду продвигаться вперед маленькими отрезками: я должен буду часто прерываться. Я думаю, будет лучше эти отрезки просто пронумеровать по порядку: во-первых, чтобы было легче читать разрозненные листки, на которых я пишу свою историю для доктора Фройнда, а во-вторых, чтобы я мог видеть, выполняю ли ежедневный объем работы, который сам себе установил. Я должен очень экономно и разумно рассчитывать свое время, если я хочу закончить до того, как умру. А я хочу закончить! Написать историю этой ошибки до самого конца, не забыв ни о чем, ничего не приукрасив.
Я перечитываю первые строчки еще раз и замечаю, что уже в этих первых строчках кое-что забыл и кое-что приукрасил. Я понимаю, что прежде, чем я сам себя не исправлю, дальше писать нельзя. Я не должен рассказывать свою историю ради эффекта, ради дешевого желания взбудоражить, — я обязан изложить ее так, чтобы в ней наилучшим образом и ярче всего была видна правда. Поэтому я опровергаю все, что я написал до этого.
Я не Вальтер Франк. И не родился 17 мая 1906 года в Вене. Я не австрийский гражданин, не римско-католического вероисповедания, не женат на Валери Франк, урожденной Кестен, точно так же как и моя профессия не коммерсант, занимающийся экспортом. Это ложные сведения, за которыми, однако последуют верные.
Мое настоящее имя Джеймс Элрой Чендлер.
Я родился 21 апреля 1911 года в городе Нью-Йорке штата Нью-Йорк, США. Я американский гражданин, протестант и женат на Маргарет Чендлер, урожденной Дэвис. И по профессии я автор-сценарист в Голливуде, теперь уже бывший.
2
Идет снег.
За окнами комнаты, в которой я пишу, беззвучно опускаются на землю снежинки. Свет в комнате мягкий и сумеречный. Глаза и голова у меня не болят. Доктор Фройнд был очень любезен, предоставив мне эту комнату. Она выходит окнами в сад большого современного школьного здания, где он работает. Внизу находится спортивная площадка, окруженная высокими старыми деревьями. В хорошую погоду до меня долетают радостные крики играющих детей, и я прислушиваюсь к их смеху и запыхавшимся от бега голосам. Сегодня спортплощадка заброшена и утопает в снегу.
Я сижу в удобном кресле, бумага, лежит у меня на коленях. Только что приходил доктор Фройнд — справиться о моем самочувствии. Он очень обрадовался, когда я сказал, что сегодня начал писать свою историю. Мысль написать ее принадлежит именно ему. Ему принадлежат все мои планы последнего времени. С той поры как я его встретил, я все больше и больше оказываюсь под его влиянием и следую его советам. Мне стало неуютно в своей квартире на Райзнерштрассе, и я практически переселился сюда, к нему и делаю только то, что он считает нужным и о чем он меня просит. Я доверяю ему. Он доброжелателен, умен и знает обо мне все. Мне очень повезло, что я встретил его.
Когда я пришел к нему и рассказал свою историю, когда он узнал, как обстоят дела, он посоветовал мне записать мои приключения. Он считает, что мне станет легче. Успехи его методов воспитания, так же как и успехи всех подобных усилий следует приписать тому, что сначала он предлагает своим пациентам — одним из которых стал и я — рассказать обо всем, что их удручает и переполняет, чтобы они испытали первое чувство облегчения. Это я понял сразу, когда он в первый раз предложил мне это сделать.
— Вы считаете, — сказал я, — что всех преступников говорить об их поступках заставляет желание похвалить или обвинить себя за то, что они совершили?
Он покачал головой:
— Необходимость говорить о вещах, которые нас глубочайшим образом потрясли, в одинаковой мере захватывает и преступников, и святых. Не только доктора Криппена потянуло на место его убийства, но и святой Иоанн и святой Лука были вынуждены написать свои Евангелия.
— Я не святой.
— Разумеется, нет, — сказал он, — но вы писатель. Вы же всегда хотели написать книгу и до сих пор не сделали этого. Напишите ее сейчас. Это ваша последняя возможность.
Да, это моя последняя возможность.
У меня было много возможностей писать книги, но я их никогда не использовал, что бы я ни проживал, что бы я ни видел и ни слышал. Я писал сценарии, и они не были хорошими. Если бы они были хорошими, то они и фильмы, которые по ним снимались, могли бы заменить мне книги. Но они не были хорошими и плохо заменяли мне книги. Я упустил мои возможности, упустил все, до той самой последней, которая мне сейчас предоставляется в этой тихой сумеречной комнате, незадолго до моей смерти. Эту возможность я не должен упустить. Я должен ее использовать, и я хочу ее использовать. Я хочу рассказать мою историю, я хочу ее записать.
Но сейчас, когда речь идет о моей собственной истории, меня охватили сомнения и беспокойство. Я всегда писал только чужие истории, выдуманные, сконструированные, лживые истории, истории, которые я сам выстраивал, учитывая их развитие (я начинал с конца, а потом прорабатывал начало), а теперь стою перед суровой действительностью, беспощадными холодными фактами, прогрессивным развитием, начало которого я знаю, но не знаю конца.
Начало!
Знаю ли я о нем вообще? Могу ли я сказать, когда началась моя история, с какого времени стоит начинать о ней говорить? Может, это было в тот вечер, когда я приземлился в аэропорту в Мюнхене? Или той ночью, когда я встретил Иоланту на вилле на окраине города? Может, она началась в госпитале «Золотой крест»? Раньше? Позже? Она действительно началась в Германии? А может, еще раньше, в Голливуде? Не является ли моя история следствием цепи бесконечных событий, которая тянется назад вплоть до дня моего рождения? Я должен более или менее произвольно выхватить точку в этой прогрессии и сказать: это было начало.
Я почти верил этому. И я верил, что нашел эту точку.
Это было около пяти месяцев назад, в январе, 4 января.
Было воскресенье, шел дождь, и, когда я проснулся, в комнату падал зеленый сумеречный свет. Комната, где я остановился, находилась на втором этаже дома 127 на Романштрассе в Мюнхене. Стены дома поросли виноградом. Тихая улица была засажена деревьями. Дождь шумел в их кронах, и первое, что я увидел, когда открыл глаза, были тяжелые от сырости, свежие темно-зеленые листья каштана перед окном. Да, это было первое, что я увидел, я ясно это вспоминаю, и сейчас мне кажется странным, что все это было уже пять месяцев назад, что все это началось дождливым воскресным утром…
3
Когда я проснулся у меня болела голова.
Это была обычная головная боль, с которой я просыпался постоянно, только сегодня к ней примешивалась неприятная тошнота. Она начиналась в желудке, и причиной этому был алкогольный эксцесс в субботу. Я слишком много выпил, и мне стало нехорошо. Вздохнув, я сел и потянулся за наручными часами, которые лежали на ночном столике. Было десять минут пятого.
