Геннадий Шпаликов - Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

Какая вы сейчас?
Мне легче, но не лучше.
Я думаю о вас,
И это меня мучит.

Наивно, но с утра —
Для жителей безжалостно —
Ору я вам: — Ура!
Услышьте же, пожалуйста!

Умная леди сидит на балконе,
Умная леди смотрит на пони.
Сено жует длинноухий пони
И смотрит, как леди сидит на балконе.

Вижу — тоненький ледок,
Вижу — беленький снежок.
Как он выпал — не заметил,
Если выпал, значит, в срок.

Сто ворон и сто сорок
Прокричали: «Выпал в срок!»
«Выпал в срок», — сказал сурок,
Молчаливый, как пророк.

На рябине — белый снег,
На калине — белый снег.
А на елке, а на елке,
А на елке — больше всех!

Но под снегом провода
Провисают — вот беда!
Оборвутся провода —
Что тогда?

Буря мглою — мы без света —
Небо кроет — все впотьмах!
Ни привета, ни ответа,
И волнение в домах!

Все замолкнут телефоны,
Заметет метель порог.
Где сороки? Где вороны?
Где скрывается сурок?

Сто ворон и сто сорок —
Сто надежд и сто подмог.
И — еще один сурок!
Помогите, если можно,
Я бы вам всегда помог.

Сто ворон и сто сорок
Проводами — прыг да скок!
А мороз жесток, жесток,
Провода — плохой шесток!

Но мороз им не преграда
Посреди большой зимы.
Если надо — значит, надо,
Если нужно — вот и мы!

Сто ворон и сто сорок —
Сто надежд и сто подмог!

А четыре сотни крыльев —
Это просто эскадрилья!
Это полк спасителей —
Снегоочистителей!

Снег ложится на кусты —
Провода опять чисты,
Натянулись провода —
Отошла от нас беда.

Сто ворон и сто сорок
Оказались людям впрок.
А внизу стоял сурок,
Он никак взлететь не мог,
Потому что грызуны
От рождения грузны.

Там, за рекою,
Там, за голубою,
Может, за Окою —
Дерево рябое.

И вода рябая,
Желтая вода,
Еле выгребая,
Я по ней гребу.

Дерево рябое
На том берегу.

Белая вода —
Ты не море,
Горе — не беда,
Просто горе.

О, Квазимодо, крик печали,
Собор, вечерний разговор,
Над ним сегодня раскачали
Не медный колокол — топор.

Ему готовят Эсмеральду,
Ему погибнуть суждено,
Он прост, как негр, как эсперанто,
Он прыгнет вечером в окно.

Он никому вокруг не нужен,
Он пуст, как в полночь Нотр-Дам,
Как лейтенант в «Прощай, оружье»,
Как Амстердам и Роттердам,

Когда кровавый герцог Альба
Те города опустошил
И на тюльпаны и на мальвы
Запрет голландцам наложил.

А Квазимодо, Квазимодо
Идет, минуя этажи.
Молчат готические своды,
Горят цветные витражи.

А на ветру сидят химеры,
Химерам виден далеко
Весь город Франса и Мольера,
Люмьера, Виктора Гюго.

И, посмотрев в окно на кучи
Зевак, собак, на голь и знать,
Гюго откладывает ручку,
Зевает и ложится спать.

То ли страсти поутихли,
То ли не было страстей,
Потерялись в этом вихре
И пропали без вестей
Люди первых повестей.

На Песчаной — все песчанно,
Лето, рвы, газопровод,
Белла с белыми плечами[11],
Пятьдесят девятый год,
Белле челочка идет.

Вижу четко и нечетко —
Дотянись — рукой подать:
Лето, рвы и этой челки
Красно-рыжей благодать.

Над Москвой-рекой ходили,
Вечер ясно догорал,
Продавали холодильник,
Улетали за Урал.

Разговор о чебуреках поведем,
Посидим на табуретах, попоем
О лесах, полях, долинах, о тебе,
О сверкающих павлинах на воде.

Ах, красавица, красавица моя.
Расквитаемся, уеду в Перу я,
В Перу, Перу буду пить и пировать,
Пароходы буду в море провожать.

По широкой Амазонке поплыву
И красивого бизона подстрелю.
Из бизона я сошью себе штаны,
Мне штаны для путешествия нужны.

Вижу я — горят Стожары, Южный Крест
Над снегами Кильманджаро и окрест.
И река течет с названьем Лимпопо,
И татарин из Казани ест апорт.

Засыпает, ему снится Чингиз-хан,
Ю. Ильенко[12] и Толстого Льва роман,
И Толстого Алексея кинофильм,
Ахмадулина, Княжинский[13], Павел Финн[14].

Бывают крылья у художников,
Портных и железнодорожников,
Но лишь художники открыли,
Как прорастают эти крылья.

А прорастают они так,
Из ничего, из ниоткуда.
Нет объяснения у чуда,
И я на это не мастак.

Люблю державинские оды,
Сквозь трудный стих
Блеснет строка,
Как дева юная легка,
Полна отваги и свободы.

Как блеск звезды,
Как дым костра,
Вошла ты в русский стих беспечно,
Шутя, играя и навечно,
О легкость, мудрости сестра.

Влетел на свет осенний жук,
В стекло ударился как птица.
Да здравствуют дома, где нас сегодня ждут
Я счастлив собираться, торопиться.
Там на столе грибы и пироги,
Серебряные рюмки и настойки,
Ударит час, и трезвости враги
Придут сюда для дружеской попойки.
Редеет круг друзей, но — позови,
Давай поговорим, как лицеисты —
О Шиллере, о славе, о любви,
О женщинах — возвышенно и чисто.
Воспоминаний сомкнуты ряды,
Они стоят, готовые к атаке,
И вот уж Патриаршие пруды
Идут ко мне в осеннем полумраке.
О, собеседник подневольный мой,
Я, как и ты, сегодня подневолен.
Ты невпопад кивай мне головой,
И я растроган буду и доволен.

Вот человеческий удел —
Проснуться в комнате старинной,
Почувствовать себя Ариной,
Печальной няней не у дел,
Которой был барчук доверен
В селе Михайловском пустом,
И прадеда опальный дом
Шагами быстрыми обмерен,
Когда он ходит ввечеру —
Не прадед — Аннибал-правитель,
А первый русский сочинитель
И — не касается к перу.

Стихи — какие там стихи?
Обыденность, я захлебнулся.
Как вечера мои тихи,
Я в дом родной издалека вернулся.

Мой дом родной — и не родной,
Родные, вы не обижайтесь
И не расспрашивать старайтесь,
Не вы, не вы тому виной.

Мой дом родной — и не родной,
Я узнаю твои приметы,
Опять встают передо мной
Твои заботы и предметы.

Я разговоры узнаю,
И слушаю — не удивляюсь,
И хоть душою удаляюсь
В квартиру старую мою.

Она была нехороша,
В ней странно все перемешалось.
Она подобьем шалаша
В дому арбатском возвышалась.

Мы жили в этом шалаше —
Сначала вроде странно жили,
Хотя поссорились уже,
Но все-таки еще дружили.

Вся неумелость этих лет
И неустроенность уклада —
…………………………….
За то благодарить не надо…

И жизнь поэта тяжела
И прозаична до предела,
И мечешься, как обалделый,
Чредою лет — одни дела.