Эмма Донохью - Комната
— Ой, куда же девался этот большой кусок? — Но на самом деле она не сердится, потому что свежие овощи вливают в нас новые силы.
Ма разогревает два круга на плите до красноты. Мне не позволяется трогать ручки плиты.
Ма всегда следит, чтобы в комнате не вспыхнул огонь, как это бывает в телевизоре. Если кухонное полотенце или наша одежда хотя бы коснется раскаленного круга, все вокруг оранжевым языком охватит пламя, и наша комната сгорит, а мы будем кашлять, задыхаться и кричать от невыносимой боли.
Я не люблю запах кипящей брокколи, но он еще не такой противный, как запах зеленой фасоли. Все овощи — это реальные вещи, а вот мороженое бывает только в телевизоре. Как бы мне хотелось, чтобы оно тоже было настоящим!
— А наш цветок тоже свежий?
— Да, только его нельзя есть.
— А почему он больше не цветет?
Ма пожимает плечами и помешивает в кастрюле спагетти.
— Он устал.
— Тогда ему надо лечь спать.
— Но, проснувшись, он все равно будет чувствовать усталость. Может быть, в почве его горшка недостаточно еды для него.
— Тогда давай отдадим ему мою порцию брокколи.
Ма смеется:
— Ему нужна другая еда, специальная подкормка для растений.
— Мы можем попросить, чтобы он принес ее в воскресенье.
— У меня уже накопился целый список того, что нам надо.
— Где?
— У меня в голове, — отвечает Ма. Она вытаскивает из кастрюли спагеттину, похожую на червяка, и пробует ее.
— Я думаю, они любят рыбу.
— Кто?
— Цветы, они любят протухшую рыбу. Или только рыбьи кости?
— Фу, какая гадость!
— Может быть, в следующий раз, когда у нас будут рыбные палочки, мы зароем одну из них в землю цветка.
— Только не мою.
— Хорошо, кусочек моей.
Я люблю спагетти больше всего на свете из-за песни фрикаделек; я пою ее, пока мама наполняет наши тарелки.
После ужина происходит совсем неслыханная вещь — мы печем именинный пирог. Клянусь, он будет очень вкусным, да еще со свечами, которых воткнут столько же, сколько мне лет, и с настоящим огнем, которого я еще ни разу в жизни не видел.
Я самый лучший протыкальщик яиц, их внутренности у меня вытекают без остановки. Для пирога мне надо вылить в тесто три яйца; я использую для этого кнопку, на которой держится картина «Впечатление: Восход», поскольку думаю, что безумная лошадь разозлится, если я сниму со стены «Гернику», хотя я всегда втыкаю кнопку назад. Ма считает «Гернику» самым лучшим шедевром, потому что она самая реальная, но на самом деле на ней все перемешано. Лошадь кричит, обнажив свои зубы, потому что в нее воткнули копье; еще там есть бык, и женщина, которая держит ребенка вниз головой, и лампа, похожая на глаз, но хуже всего — большая выпуклая нога в углу. Мне всегда кажется, что она собирается раздавить меня.
Я облизываю ложку, и Ма засовывает пирог в горячий живот плиты. Я пытаюсь жонглировать яичными скорлупками. Ма ловит одну из них.
— Сделаем Джека с разными лицами?
— Нет, — отвечаю я.
— Тогда, может, сделаем гнезда для теста? А завтра разморозим свеклу и покрасим их в красный цвет…
Я качаю головой:
— Лучше добавим их к яичной змее.
Яичная змея длиннее всей нашей комнаты. Мы начали делать ее, когда мне было три; она живет под кроватью, свернутая в кольца, чтобы ей не вздумалось нас укусить. Большинство скорлупок коричневого цвета, но иногда попадаются и белые. На некоторых из них мы нарисовали узоры карандашами, мелками или ручкой, а к некоторым клейстером прилепили кусочки скорлупы. У змеи есть корона, сделанная из фольги, желтый пояс из ленты и волосы из ниток и кусочков ваты. Вместо языка у нее иголка, от нее через все тело змеи тянется красная нить. Мы больше уже не удлиняем яичную змею, потому что иногда ее кольца цепляют друг за друга и трескаются и даже распадаются, и нам приходится использовать их для мозаики. Я вставляю иголку в дырочку одной из скорлупок — мне надо попасть этой иглой в дырку на противоположной стороне, а это не так уж и просто. Теперь змея стала на три яйца длиннее, и я очень осторожно сматываю ее кольцами, чтобы она уместилась под кроватью.
Вдыхая чудные запахи, мы целую вечность ждем, когда испечется пирог. Когда пирог остывает, мы делаем для него снег, только не холодный, как настоящий, а в виде сахара, растворенного в воде. Ма обмазывает им пирог со всех сторон.
— Теперь я помою посуду, а ты укрась его шоколадом.
— Но ведь у нас нет шоколада.
— А вот и есть, — говорит она, вытаскивая маленький пакетик и встряхивая его шик-шик. — Я отложила его из воскресного подарка три недели назад.
— Какая ты молодец, Ма. А где он лежал?
Она крепко сжимает рот.
— А вдруг мне снова понадобится место, где надо будет что-нибудь спрятать?
— Скажи! — кричу я.
Ма больше не улыбается.
— Не кричи, у меня от крика болят уши!
— Скажи мне, где ты прятала шоколад.
— Послушай, Джек…
— Мне не нравится, что у нас есть места, где могут спрятаться…
— Кто?
— Зомби.
— А.
— Или людоеды и вампиры…
Она открывает шкаф и, вытащив коробку с рисом, показывает мне темную дыру:
— Я спрятала шоколад здесь, вместе с рисом. Понял?
— Понял.
— Ничего страшного здесь нет. Можешь проверить сам в любое время.
В пакете пять шоколадок — розовая, голубая, зеленая и две красные. Когда я кладу их на пирог, краска и «снег» пачкают мои пальцы, и я тщательно их облизываю.
Пришло время ставить свечи, но их нет.
— Ты снова кричишь, — говорит Ма, закрывая руками уши.
— Но ты сказала, что будет именинный пирог, а что это за именинный пирог, если на нем нет пяти зажженных свечей!
Ма с шумом вздыхает:
— Я неправильно выразилась. У нас с тобой пять шоколадок, и они говорят, что тебе пять лет.
— Я не хочу есть этот пирог.
Я ненавижу, когда Ма молча ждет.
— Он противный.
— Успокойся, Джек.
— Надо было попросить свечей в качестве воскресного подарка.
— Ну, на прошлой неделе нам были нужны обезболивающие таблетки.
— Мне они не нужны, это только тебе! — кричу я.
Ма смотрит на меня так, будто у меня появилось новое лицо, которое она видит в первый раз. Потом она говорит:
— И все-таки не забывай, что нам приходится выбирать те вещи, которые ему легче всего достать.
— Нет, он может достать все, что угодно.
— Да, — отвечает Ма. — Но если ему пришлось побегать…
— Почему это ему пришлось побегать?
— Я имею в виду, если ему пришлось зайти в два или три магазина, он мог на нас рассердиться. А если ему вообще не удастся достать то, о чем мы попросили, тогда он, возможно, не принесет нам в следующее воскресенье никакого подарка.
— Но, Ма, — смеюсь я, — он не ходит по магазинам. Ведь магазины бывают только в телевизоре.
Она жует свою губу, а потом смотрит на пирог.
— И все-таки, прости меня, я думала, что шоколадки заменят свечи.
— Глупая Ма.
— Бестолковая. — Она бьет себя по голове.
— Тупая, — говорю я ласково. — На следующей неделе, когда мне будет шесть, постарайся все-таки достать свечи.
— На будущий год, — поправляет меня Ма. — Ты хотел сказать, на будущий год. — Ее глаза закрыты. Они у нее иногда закрываются, и она целую минуту молчит. Когда я был маленьким, то думал, что у нее села батарейка, как однажды в часах, и надо будет попросить, чтобы он в воскресенье подарил нам новую.
— Обещаешь?
— Обещаю, — говорит Ма, открывая глаза.
Она отрезает мне огромассный кусок пирога, а я, когда она отворачивается, сгребаю на него все пять шоколадок — две красные, розовую, зеленую и голубую.
Ма говорит:
— Ой, еще одна пропала, как же это случилось?
— Теперь ты уже не узнаешь, ха-ха-ха, — отвечаю я таким голосом, каким говорит Воришка, когда крадет что-нибудь у Доры.
Я беру одну из красных шоколадок и кладу Ма в рот; она передвигает ее к передним зубам, которые не такие гнилые, и, улыбаясь, жует.
— Смотри, — говорю я ей. — В моем пироге остались вмятины там, где до этого были шоколадки.
— Они похожи на маленькие кратеры, — говорит Ма и засовывает свой палец в одну из вмятин.
— А что такое кратеры?
— Это дырки, в которых что-то произошло, например извержение вулкана, взрыв или еще что.
Я кладу зеленую шоколадку назад в кратер и считаю:
— Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один — бум!
Шоколадка взлетает в открытый космос и попадает мне в рот. Мой именинный пирог — самое лучшее, что я когда-либо ел.
Ма больше не хочется пирога. Окно в крыше высасывает весь свет и становится почти черным.
— Сегодня день весеннего равноденствия, — говорит она. — Я помню, что в то утро, когда ты родился, его так назвали по телевизору. В тот год в марте тоже еще лежал снег.
