Эмма Донохью - Комната
— Как это?
Ма смотрит в окно, я не знаю, что она там увидела.
— Где-то между добром и злом, — отвечает она, — и в них спокойно уживается хорошее и плохое.
Точки на окнах превращаются в ручейки. Когда мы останавливаемся, я понимаю, куда мы приехали, только после того, как офицер Оу говорит:
— Вот мы и прибыли.
Я не помню, откуда вышла Ма в ночь нашего Великого побега, — рядом со всеми домами стоят гаражи. Ни один из домов не кажется мне подозрительным.
Офицер Оу говорит:
— Надо было взять с собой зонтики.
— Да нет, дождик совсем слабый, — отвечает Ма. Она вылезает из машины и протягивает мне руку, но я не спешу расстегнуть ремень безопасности.
— На нас попадет дождь…
— Давай раз и навсегда покончим с этим, Джек, потому что я сюда больше никогда не приеду.
Я расстегиваю ремень, высовываю голову из машины и зажмуриваю глаза. Ма ведет меня за руку. На меня падают капли дождя — все лицо и руки становятся мокрыми и куртка тоже, но это не больно, только немного непривычно.
Когда мы подходим к двери какого-то дома, я, увидев желтую ленту, на которой черными буквами написано: «Место преступления. Вход воспрещен», догадываюсь, что это дом Старого Ника. Я вижу большую табличку с оскаленной пастью волка и надписью: «Осторожно, злая собака». Я показываю ее Ма, и она говорит:
— Он повесил эту табличку, чтобы отпугивать непрошеных гостей.
И я вспоминаю о собаке, у которой в тот день, когда Ма было девятнадцать, якобы случился приступ. Полицейский, имени которого я не знаю, открывает изнутри дверь, Ма и офицер Оу ныряют под желтую ленту, а я только чуть-чуть наклоняю голову.
В доме несколько комнат, заставленных разной мебелью — стульями с толстыми сиденьями и огромным телевизором. Я никогда еще не видел такого большого телевизора. Но мы проходим через дом к задней двери и оказываемся на траве. Дождь все еще идет, но я уже не закрываю глаза.
— Весь участок обнесен изгородью высотой в четыре с половиной метра, — говорит офицер Оу маме. — Соседям и в голову не могло прийти, что он вас здесь прячет. Ну, вы понимаете — «человек имеет право на личное пространство» и тому подобное.
Я вижу кусты и яму в земле, которую окружает желтая лента на липучках. Я вдруг вспоминаю один разговор.
— Ма, так это здесь?..
Она останавливается и смотрит в яму.
— Мне кажется, я не смогу идти дальше, — произносит она.
Я подхожу поближе — в яме видны какие-то коричневые предметы.
— Это черви? — спрашиваю я офицера Оу. Сердце у меня громко стучит бам-бам-бам.
— Нет, это корни дерева.
— А где же ребенок?
Услышав это, Ма издает какой-то звук.
— Мы его выкопали, — отвечает офицер Оу.
— Я хочу уйти отсюда, — скрипучим голосом произносит Ма. Она прочищает горло и спрашивает офицера Оу: — А как вы нашли место, где…
— С помощью специальных приборов.
— Мы похороним ее в более подходящем месте, — говорит мне Ма.
— В саду у бабушки?
— Знаешь, что я скажу, — мы можем сжечь ее кости, а пепел развеять над гамаком.
— И тогда она снова родится и будет моей сестрой?
Ма качает головой. Ее лицо все мокрое. Дождь немного усилился, но его струи не похожи на душ, они гораздо мягче. Ма поворачивается и глядит на серый сарай в углу двора.
— Вот она, — говорит она.
— Что?
— Наша комната.
— Не-а.
— Это она, Джек, ты ведь видел ее только изнутри.
Мы идем за офицером Оу, переступая через желтую ленту.
— Посмотрите, в этих кустах спрятано отверстие вентиляционной системы, — говорит она Ма. — И вход в сарай сделан сзади, чтобы его никто не увидел.
Я вижу серебристый металл, это, наверное, дверь, но только с той стороны, с какой я ее ни разу не видел. Дверь полуоткрыта.
— Мне пойти с вами? — спрашивает офицер Оу.
— Нет! — кричу я.
— Хорошо.
— Только я и Ма.
Но Ма вдруг бросает мою руку, наклоняется и издает странный звук. На траве и на ее губах появляется какая-то масса. «Ее рвет», — догадываюсь я по запаху. Неужели она опять отравилась?
— Ма, Ма…
— Все в порядке. — Она вытирает рот бумажным платком, который подает ей офицер Оу.
— Может быть, вам… — произносит офицер Оу.
— Нет, — говорит Ма и снова берет меня за руку. — Пошли.
Мы входим в дом, и я вижу, что здесь уже все по-другому. Комната стала меньше, непривычно пустой, да и пахнет в ней как-то странно. На полу нет ковра — он сейчас в моем шкафу, в нашей самостоятельной жизни. Я забыл, что он не может быть в двух местах одновременно. Кровать стоит на месте, но на ней нет ни простыней, ни одеяла. Кресло-качалка осталась здесь, и стол, раковина, ванная и кладовка тоже, но в ней нет тарелок и кастрюль. Комод, телевизор и заяц с пурпурным бантом здесь, и полка тоже никуда не делась, но на ней ничего нет. Наши стулья сложены, но они совсем другие. Ничто не напоминает мне нашу комнату.
— Я думаю, это не она, — шепчу я Ма.
— Нет, она самая.
Наши голоса тоже звучат совсем по-другому.
— Может, она съежилась?
— Нет, она всегда была такой.
Нет моего рисунка с осьминогом, и шедевров, и всех игрушек вместе с замком и лабиринтом. Я заглядываю под стол и не вижу там паутины.
— Здесь стало темнее.
— Нет, сегодня просто дождливый день. Ты можешь включить свет.
Ма показывает на лампу. Но я не хочу трогать ее. Я вглядываюсь в обстановку и пытаюсь вспомнить, как это было. Я нахожу отметки рядом с дверью, которые мы делали в дни моего рождения. Я становлюсь рядом с ними, кладу руку себе на голову и вижу, что отметка с черной цифрой 5 располагается ниже моей руки. На всех предметах лежит тонкий белый слой какого-то вещества.
— Это — пыль? — спрашиваю я.
— Нет, это — порошок для проявления отпечатков пальцев, — поясняет офицер Оу.
Я наклоняюсь и заглядываю под кровать. Там, свернувшись клубком, лежит наша яичная змея. Мне кажется, что она спит. Я не вижу ее языка. Я осторожно ощупываю ее голову, пока не чувствую легкий укол — иголка на месте. Я выпрямляюсь.
— А где стоял наш цветок?
— Ты уже забыл? Вот здесь, — отвечает Ма, постукивая посередине комода, и я замечаю на нем темный кружок. Вокруг кровати видны следы Дорожки, а на полу под столом — маленькая дырочка, протертая нашими ногами. Я понимаю, что мы действительно когда-то жили в этой комнате.
— Но теперь уже нет, — говорю я Ма.
— О чем это ты?
— Теперь это уже не наша комната.
— Ты так думаешь? — Она фыркает. — Запах в ней был гораздо более затхлым. Впрочем, сейчас ведь открыта дверь. Может быть, поэтому.
— А может, комната стала другой из-за того, что открыли дверь.
Ма слегка улыбается.
— Хочешь… — Она прочищает горло. — Хочешь, закроем ее на минутку?
— Нет.
— Хорошо, пойдем отсюда.
Я подхожу к кроватной стене, дотрагиваюсь пальцем до пробки, но ничего не чувствую.
— А бывает днем «спокойной ночи»?
— Не поняла.
— Можем ли мы желать «спокойной ночи», когда ночь еще не наступила?
— Я думаю, лучше сказать «прощай».
— Прощай, стена. — Я говорю это всем другим стенам, а потом полу. — Прощай, пол. — Я глажу кровать. — Прощай, кровать. — Потом я заглядываю под нее и говорю: — Прощай, яичная змея. — Заглянув в шкаф, я шепчу: — Прощай, шкаф.
На его стене я замечаю свой портрет, нарисованный Ма ко дню моего рождения. Я на нем совсем маленький. Я жестом подзываю ее и показываю этот рисунок. Потом я целую ее лицо, там, где текут слезы. Вкус у них совсем как у моря. Я снимаю рисунок со стены шкафа и прячу его под куртку. Ма уже у двери. Я догоняю ее и прошу:
— Возьми меня на руки.
— Джек…
— Ну пожалуйста.
Ма сажает меня к себе на бедро, но я тянусь вверх:
— Подними меня повыше.
Она обхватывает мою грудь и поднимает меня вверх.
Дотронувшись до крыши, я говорю:
— Прощай, крыша.
Ма со стуком ставит меня на пол.
— Прощай, комната. — Я машу рукой окну. — Скажи «прощай», — прошу я Ма. — Прощай, комната.
Ма повторяет это про себя. Я в последний раз оглядываю нашу комнату. Она похожа на кратер, дыру, в которой что-то произошло. И мы с Ма уходим.
Примечания
1
Фут = 30 см, дюйм = 2,5 см, 3 фута 3 дюйма = 97,5 см.
