Эмма Донохью - Комната
После того как бабушка уходит, Ма показывает мне, как запирать дверь. Это что-то вроде ключа, благодаря которому открывать или закрывать дверь изнутри сможем только мы. В кровати я вспоминаю, что давно уже не сосал, и начинаю задирать мамину футболку.
— По-моему, там уже ничего не осталось, — говорит Ма.
— Нет, должно было остаться.
— Дело в том, что, когда молоко долго не сосут, грудь говорит себе: «Ну, раз мое молоко больше никому не нужно, я перестану его вырабатывать».
— Как глупо. Я уверен, что там еще кое-что осталось…
— Нет, — говорит Ма, закрывая грудь рукой. — Извини, но молока больше не будет. Иди сюда. — Мы крепко обнимаемся. В моем ухе звучит бум-бум, это стучит мамино сердце. Я снова задираю ее футболку. — Джек!
Я целую правую грудь и говорю:
— До свидания. — Потом я дважды целую левую, потому что молоко в ней всегда было вкуснее. Ма так крепко прижимает к себе мою голову, что я вынужден ей сказать: — Я сейчас задохнусь.
И она отпускает ее.
Я вижу бледно-красное лицо Бога. Я несколько раз мигаю, и свет исчезает и появляется. Я жду, когда проснется Ма.
— А долго мы будем жить самостоятельно?
Ма зевает.
— Сколько захотим.
— Я хочу одну неделю.
Она поворачивается всем телом:
— Ну хорошо, поживем недельку, а потом посмотрим.
Я наматываю ее волосы себе на руку, словно веревку.
— Я могу остричь тебе волосы, и тогда мы снова станем похожи друг на друга.
Но Ма качает головой:
— Я хочу сохранить длинные волосы.
Мы разбираем свои вещи, и я никак не могу найти мамин зуб. Я просматриваю все свои вещи и все, что лежит рядом, думая, что вчера случайно обронил его. Я пытаюсь вспомнить, где я его нес — в руке или во рту. Я припоминаю, что прошлой или позапрошлой ночью, когда я был еще в доме у бабушки, я, кажется, сосал его. Вдруг мне в голову приходит ужасная мысль — а что, если я нечаянно проглотил его во сне?
— А что происходит с тем, что мы глотаем?
Ма убирает в ящик носки.
— Что ты имеешь в виду?
Но я понимаю, что не могу сказать ей о том, что потерял частицу ее тела.
— Ну, например, маленький камешек или еще что-нибудь?
— Ну, все это просто проходит по нашим кишкам.
Сегодня мы не спускаемся вниз на лифте и вообще даже не одеваемся. Мы обживаем свое самостоятельное жилье.
— Давай будем спать с тобой в этой комнате, — говорит Ма, — а играть ты можешь там, где больше солнца.
— Только вместе с тобой.
— Да, но иногда мне надо будет заниматься своими делами, и тогда наша спальня станет моей комнатой.
Чем это она собирается заниматься без меня?
Ма, не считая, насыпает в наши тарелки подушечки. Я благодарю за них младенца Иисуса.
— В колледже я читала книгу, в которой говорилось, что у каждого человека должна быть своя комната.
— Зачем это?
— Ну, чтобы ему было где подумать.
— Я могу думать в одной комнате с тобой. — Я жду, что она на это скажет. — А ты почему не можешь?
Ма кривится:
— Я могу, конечно, но иногда бывает приятно побыть там, где все принадлежит одной тебе.
— Я так не думаю.
Ма вздыхает:
— Давай сегодня попробуем… Сделаем карточки и прикрепим их к дверям наших комнат…
— Давай! Это круто!
Мы пишем на листах бумаги буквы разного цвета, которые складываются в слова «Комната Джека» и «Комната Ма», а потом прикрепляем их к дверям с помощью скотча, расходуя его, не экономя.
Потом я какаю и рассматриваю свои какашки, но никакого зуба там не вижу.
Мы сидим на диване и глядим на вазу, стоящую на столе. Она сделана из стекла, но не прозрачного, а украшенного голубыми и зелеными пятнами.
— Мне не нравятся эти стены, — говорю я Ма.
— Почему?
— Потому что они белые. Знаешь, что мы сделаем? Купим в магазине пробковые плитки и заклеим ими стены.
— Ни в коем случае, Джек. — Через минуту она говорит: — Ты не забыл, что мы решили начать все с нуля?
Она говорит «Ты не забыл», а сама хочет поскорее забыть нашу комнату. Я вспоминаю о ковре, подбегаю к коробке и, вытащив его оттуда, волочу за собой по полу.
— Куда мы положим ковер — у дивана или около нашей кровати?
Ма качает головой.
— Но…
— Джек, он же совсем вытерся и весь в пятнах после семи лет… я отсюда чувствую его запах. Я смотрела, как ты учился ползать по этому ковру, а потом и ходить. Он помог тебе бежать. Однажды ты на нем обкакался, а в другой раз пролил суп, и мне так и не удалось его отчистить. — Глаза у Ма расширены и сверкают.
— Да, я народился на нем и умер тоже на нем.
— Поэтому я и хочу выбросить его в мусоропровод и поскорее забыть!
— Нет!
— Если бы ты хоть раз в жизни подумал обо мне, а не…
— Я думал, — кричу я. — Я все время думал о тебе, пока ты была в клинике.
Ма на секунду закрывает глаза.
— Вот что я тебе скажу, Джек. Ты можешь забрать его в свою комнату, только пусть он стоит в шкафу, хорошо? Я не хочу его видеть.
Ма уходит на кухню, и я слышу, как она плещет там водой. Я хватаю вазу, бросаю ее об стену, и она разбивается на зиллион мельчайших осколков.
— Джек! — Ма стоит в дверях.
Я кричу ей:
— Я не хочу больше быть твоим сыном! — Я убегаю в свою комнату, таща за собой ковер, который цепляется за что-то в дверях. Я забираюсь в шкаф, накрываюсь ковром и сижу здесь много часов, но Ма так и не приходит.
На щеках, где высохли слезы, кожа становится жесткой. Отчим рассказывал, что так добывают соль — загоняют морские волны в маленькие пруды, а потом ждут, когда они высохнут на солнце.
До меня доносится ужасный звук бзз-бзз-бзз, и я слышу, как Ма произносит:
— Да, думаю, можно в любое время. — Через минуту я слышу ее голос за стенками шкафа: — К нам сейчас придут гости.
Это доктор Клей и Норин. Они принесли с собой еду, купленную в ресторане, — лапшу с рисом и какие-то вкусные гладкие кусочки неизвестно чего.
Осколков вазы уже нет, должно быть, Ма выкинула их в мусоропровод. Гости привезли с собой компьютер, и доктор Клей устанавливает его, чтобы мы могли играть в игры и посылать письма по электронной почте. Норин учит меня рисовать прямо на экране с помощью стрелки, которая превращается в кисточку. Я тут же сажусь и рисую нас Ма в самостоятельной жизни.
— А что означают это белые штрихи? — спрашивает Норин.
— Это — космос.
— Открытый космос?
— Нет, тот космос, что внутри, то есть воздух.
— Да, ваша нынешняя слава — новая травма для вас, — говорит доктор Клей маме. — Вы не думали о том, чтобы сменить имя?
Ма качает головой:
— Я не могу себе представить… Я — это я, а Джек — это Джек, правильно? Разве я могу называть его Майклом, или Зейном, или еще каким-нибудь именем?
А зачем ей называть меня Майклом или Зейном?
— Ну а если сменить хотя бы фамилию, — предлагает доктор Клей, — чтобы не привлекать к нему внимания, когда он пойдет в школу?
— А когда я пойду в школу?
— Когда будешь готов к этому, — отвечает Ма, — так что не волнуйся раньше времени.
Мне кажется, я никогда не буду готов к школе.
Вечером мы принимаем ванну, и я лежу, устроив голову на животе у Ма, и дремлю. Потом мы тренируемся жить в разных комнатах и зовем друг друга к себе, только не очень громко, потому что в других самостоятельных квартирах, которые не имеют номера Шесть В, живут другие люди. Когда я нахожусь в «Комнате Джека», а Ма — в «Комнате Ма», я спокоен, но, когда она уходит в какую-нибудь другую комнату, я начинаю нервничать.
— Не волнуйся, — успокаивает меня Ма, — я всегда тебя услышу.
Мы ужинаем принесенной гостями едой, разогрев ее в микроволновке. Это — маленькая плита, которая сверхбыстро работает на невидимых, смертельно опасных лучах.
— Я не могу найти зуб, — говорю я Ма.
— Мой зуб?
— Да, твой больной зуб, который у тебя выпал. Я очень берег его, он все время был со мной, а теперь вот куда-то пропал. Если, конечно, я его не проглотил, но он еще не вышел вместе с какашками.
— Не беспокойся об этом, — говорит Ма.
— Но…
— Люди в этом мире так часто переезжают с места на место, что все время теряют свои вещи.
— Но зуб — это не простая вещь, он мне очень нужен.
— Поверь мне, совсем не нужен.
— Но…
Ма обнимает меня за плечи:
— Давай скажем гнилому зубу «прощай». И забудем о нем. — Она вот-вот рассмеется, но мне совсем не до смеха. Я думаю, что, наверное, случайно проглотил его. И может быть, он не выйдет из меня, а затеряется где-нибудь в моем теле навсегда.
Ночью я шепчу:
— Я не могу уснуть.
— Я знаю, — отвечает Ма, — я тоже.
Мы лежим в «Комнате Ма», в самостоятельной квартире, в Америке, которая находится в мире, существующем на зелено-голубом шаре. Этот шар имеет миллионы миль в поперечнике и постоянно вращается. За пределами этого мира — открытый космос. Я никак не могу понять, почему мы не падаем с этого шара. Ма говорит, что нас притягивает невидимая сила, прикрепляющая нас к земле, но я не ощущаю этой силы.
