Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы
Я остался один на один с моршедом. Попросил его взглянуть на письмо, но тот ласково ответил, что это невозможно, он де на службе, а службой дорожит. Деньги предложил положить в сейф, что я и сделал, взамен дал расписку и объяснил, что как мне потребуются, то выдадут в виде талонов (тюрьмо-деньги) по первому требованию.
Предложил для начала взять несколько динаров, памятуя о том, что я собрался завтра начинать голодовку, то взял всего пять динаров. Надо было купить зубную пасту, а то щетка есть (мама выслала), а паста отсутствует, а я уже полгода не чистил зубы.
Придя в камеру, стал думать о разговоре с консулом. Картина складывалась удручающая. Четыре месяца ждал его, а ответа на вопросы так и не получил. Складывалось впечатление, что никакого следствия никто не вел, консул по каким-то своим соображениям помочь не стремится, до сих пор не взял даже протокол вскрытия.
Не может быть, чтоб его за полгода не передали в наше посольство. От Сусса до города Туниса 155 километров, можно было гонца послать, и тот бы уже давно пешком принес, тем более что сейчас существует такая штука, как факс. Можно копию по факсу передать, а официальный экземпляр по почте послать. Когда Наталья умерла, весть о ее гибели по факсу передали на следующий день.
Почему не вызывают на допрос и отказали в следственном эксперименте, тоже не понятно. Я сколько смотрел фильмов детективных, там всегда подследственных мурыжат частыми допросами, они еще ломаются, сегодня, мол, устал, спать хочу, отведите меня в камеру. Следователь его упрашивает, а он ни в какую, спать хочу и все тут. А здесь и хочешь на допрос, а не вызывают, уже почти пол года!
Потом я знаю, что все материалы следствия должны перевести на родной язык и дать мне ознакомиться. У нас вон чеченских террористов поймали, полгода их допрашивали, а потом бац — и они дружно «забыли» русский язык, пришлось все многочисленные тома дела на чеченский переводить, чтоб они смогли прочитать. А меня, по всему видно, никто с моим делом знакомить не желал, ни на русском, ни на арабском. По идее, могли же пригласить переводчика, который мне дело мог прочитать на русском. Если не могут на бумагу перенести, то прочитать-то можно? Существует презумпция невиновности или она в Тунисе не работает?
Так же не понятна катавасия с письмами, куда они пропадают? Сколько ни пишу, два письма в месяц стабильно, а ответа нет. Допускаю, почта плохо работает между странами, и из России, возможно, долго идет, но я же своими глазами видел два письма, вместе с сегодняшним три. И раз бандероли дошли, то и письма должны дойти. А те, которые уже получили, почему мне не отдают? Такое ощущение, что кто-то искусственно создает вокруг меня информационный вакуум. Но зачем? Кому это нужно?
Отчего они уцепились за смерть Наташи от разрыва печени. Ну не было там никакой клиники повреждения печени! Я 13 лет в экстренной хирургии проработал, этих повреждений, слава богу, насмотрелся. Не было, и все тут! Либо ошибки в переводе, либо факты специально подтасовывают.
Голова и так распухала от всех этих мыслей, а еще консул «обрадовал», что Натальины родственники уверены в том, что это я ее убил. Глупо, конечно, но как их переубедить в обратном? Чем дольше здесь сижу, тем больше они уверены, что это моих рук дело. Логично, черт побери, был бы не виновен, давно бы отпустили! Пойди им докажи, как тут следствие ведется. Хотя я слышал, у нас в России тоже могут на несколько месяцев затянуть, так там хоть на допросы вызывают, дают высказаться.
Жену также понять можно, но не ожидал, что так круто изменит свое отношение, что даже и знать меня не хочет, а ведь 15 лет вместе прожили.
Все эти мысли бурлили в голове, я силился найти выход, но решение приходило только одно — голодовка. Взяло такое зло, что решил больше не тянуть, а начать прямо завтра.
Надеяться, что консул выполнит свои обещания, по-моему, глупо, он уже показал себя. Ждать пока дадут ход моим заявлениям — тоже пустая трата времени. Пупкин четко сегодня объяснил, что приехал лишь потому, что моя мама его «достала», а не по заявлению, написанному пять недель назад. На журналистов тоже, по-видимому, рассчитывать не приходится, они просто не знают про меня.
В местном климате голодовка опасна, быстро наступает обезвоживание и истощение организма. Стремительно развивается сбой в обмене веществ, нарушается ионный и электролитный обмен. Начинают страдать все внутренние органы, в первую очередь сердце и почки, поджелудочная железа. Я как врач это хорошо понимал. Можно было запросто умереть, в лучшем случае. В худшем — остаться глубоким инвалидом.
По секрету скажу, что эти «игры» для меня бесследно не прошли. Я остался жив, но заработал хронический панкреатит, которым маюсь и по сей день.
Можно, конечно, вскрыть вены или зашить себе рот, силы воли бы у меня на это хватило, но я собирался вернуться в профессию. Как бы я выглядел с безобразными шрамами на лице и руках? Каждому не объяснишь природу их происхождения. Или как булгаковскому Шарикову заявлять: «Я на колчаковских фронтах ранен!»
Страшно, конечно, а что делать? Ладно, как говорится: «Бог не выдаст, свинья не съест». С такими мыслями я незаметно погрузился в сон.
Глава 22
Забрезжил рассвет, начиналось 20 декабря 2008 года, я, как обычно, проснулся рано, отжался 200 раз, принял душ. Кроме меня, за последний месяц никто душ в камере принимать не отваживался, вода стала холодной, практически ледяной, зима вносила свои коррективы. Ежедневные обливания водой из-под крана в течение полугода закалили мое тело, не скажу, чтоб стал матерым «моржом», но постепенное понижение градуса воды сделали меня закаленней.
В помещении температура в конце декабря доходила по ночам до 5–6 градусов тепла, вода в кране, наверное, была идентичной. От тела шел пар, но особого вреда здоровью сия процедура не наносила. Главное, утром вылезти из кровати и заставить себя раздеться до пояса. Приходилось спать в двух кофтах, в теплых штанах, носках и шапочке, укрывшись толстым одеялом. Утром покинуть нагретое место и скинуть с себя одежду было почти подвигом, но так закалял свою волю и не пропускал утренних зарядок, исключая дни голодовок.
Разбудил моджахедов на молитву и лег в кровать, выпив незаметно с литр минеральной воды, про запас. Все, голодовка началась!
Никому о своих намерениях официально не говорил, вышел, как обычно, на утреннюю проверку, побродил по дворику на прогулке, поучил новые слова, но когда принесли обед, то есть отказался. Ужин, как и обед, проигнорировал и голодным лег спать.
Кушать особо не хотелось, пить тоже, так что первый день вроде прошел без потерь. Неудивительно, двигался мало, калории практически не расходовал. На второй день зарядку делать не стал, да и что это за голодовка, если спортом занимаюсь? Пришлось пропустить, но надо же было чем-то жертвовать. Моджахедов, правда, разбудил.
