Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы
На седьмые сутки началось что-то типа галлюцинаций. Мне казалось, что вокруг лежат кучи жареного мяса, фруктов, сгущенки и все это жадно пожираю. Я испугался, неужто не выдержал и сорвался, и неделя мучений насмарку. Ущипнув себя, понял, что по-прежнему лежу на кровати, а пищевой мираж сотворили запахи. Невдалеке обедала группа зэков.
Успокоившись, провел рукой по лицу и обнаружил кровь. Оказывается, у меня стали кровоточить десны и растрескались губы. Стали шататься зубы, при желании я мог бы легко их вытащить со своего места.
«Видимо, вот и смертушка на подходе, — стало пульсировать в мозгах. — Но вот вам, хренушки, все равно не сдамся! Пусть посмотрят, как русские парни могут умирать!»
Седьмые и восьмые сутки меня регулярно, как куклу, носили в медпункт, капали растворы. Доктор настойчиво убеждал отменить голодовку, к нему подключился и моршед Самир.
— Ты ж не уголовник какой, не ваххабит! — говорил Самир. — Интеллигентный человек, доктор, хирург! А ведешь себя, как это отребье. Видно, что они тебя подучили, сам бы ты до этого не додумался!
— Вот именно, доктор, хирург, а вы меня без суда и следствия уже в тюряге держите, как какого-то уголовника! А насчет голодовки я в книжках читал, еще после ареста хотел объявить, но языка вашего не знал!
— Мы тебя сюда не сажали, не виновен — значит отпустят! Разберутся и отпустят!
Спорить с ними уже не было сил, и я перестал отвечать на вопросы, берег силы для разговора с мудиром, если доживу, конечно.
На восьмые сутки все забегали вокруг меня, так как, несмотря на проводимые вливания, мне становилось хуже. Губы и язык растрескались капитально, десны распухли, и с них постоянно сочилась солоноватая кровь. Сутки не было мочи. Доктор настаивал на моей госпитализации в больницу. Но офицер, замещавший мудира, не решался выносить сор из избы. Это пахло скандалом, русского туриста довели до больничной койки, он не решался принять решение самостоятельно. Доктор объяснял, что если я помру в тюрьме, то это уже пахнет международным скандалом. И он был недалек от истины, я чувствовал, что одной ногой уже стоял в могиле.
Чего они только ни делали со мной: и лилейными голосами убеждали начать есть, и орали, топая ногами, и стучали кулаком по столу, даже пытались впихнуть в меня какой-то бульон, но я на все их действия отвечал глухим отказом. В итоге они содрали все корки с языка и губ, спровоцировав кровотечение.
На девятые сутки, когда совсем стало фигово, наконец появился директор. Я лежал в медпункте под очередной капельницей, он вошел в кабинет. Попросил всех удалиться, и мы остались один на один.
— Мне передали, что вы хотели меня видеть и только мне скажете свои требования, — начал мудир.
— Да, вы тут самый главный, поэтому я хочу говорить только с вами, — ответил я, с трудом раскрывая покрытые корками губы и ворочая растрескавшимся языком.
— Я вас слушаю.
Я в двух словах обрисовал свою ситуацию, объяснил, что считаю себя невиновным, что сижу уже полгода, а не вижу положительной динамики. В конце добавил, что требований у меня всего три. Первое, хочу немедленно попасть к следователю на допрос. Второе, желаю знать результаты вскрытия Натальи и точный посмертный диагноз. И третье, почему я пол года не получаю писем.
— И это все? — уточнил мудир.
— Все! А вы считаете этого мало? Тогда посодействуйте моему освобождению.
— Ну, думаю, первые три вопроса мы решим, а с четвертым не помогу. Я вас охраняю, а не занимаюсь следствием. Обещаю помочь только тем, что входит в мою компетенцию. А вы прекращайте голодовку, а то можете помереть.
— Уж лучше умереть стоя, чем жить на коленях! — как мог перевел известную нашу поговорку.
— Хорошо, я прямо сейчас займусь вашим делом и дам сегодня же ответ.
После мудир пригласил доктора, который стоял в коридоре, и начал с ним оживленно говорить. Я не понимаю по-арабски, когда говорят быстро, так что разговор их «прошел» мимо меня. Мудир ушел, доктор поменял флакон капельницы.
— Да, создал ты всем нам большие проблемы. Даже сам директор вон из-за тебя приехал и пошел звонить следователю и в столицу насчет писем.
— Так не надо было меня сажать и полгода держать в неведении, и проблем бы никаких не было! А что насчет протокола вскрытия?
— Я же сказал, что узнаю и все тебе скажу. Я звонил другу, он уже 3 января будет в Тунисе. Да, Иван (так я назвался), я поговорил с директором, и он разрешил перевести тебя в хорошую камеру.
— Это еще зачем, мне и в своей неплохо!
— Ты не понял, это правда хорошая камера, там нормальные люди сидят, а не быдло, которое тебя сейчас окружает.
— Да не надо! — заупрямился я.
Мысли от том, что снова придется утверждаться в новой камере, опять доказывать кулаками, что ты нормальный парень, а не чмо какое небритое, мне были не по душе. В своей «пятерке» я уже как-то освоился, утвердился, занял свою «нишу», a в новом «бите» (бит — камера) все заново проходить, увольте! Лучше в бит хамса (камера пять) досижу.
— Ну, не понравится, назад в свою камеру вернешься! — словно читая мои мысли, сказал Ибрагим. — Только учти, там тебе лучше будет, я тебе как коллега коллеге говорю.
— Ну, не знаю, — замялся я. — Давай посмотрим, но если что, я смогу назад вернуться?
— Сможешь! — улыбнулся доктор. — Только вряд ли захочешь.
— Хорошо, но пока мои вопросы не решите, с места не тронусь!
— Ну, один вопрос сказал, что решу, сегодня у нас 29 декабря, через 5–6 дней ты будешь знать содержание протокола вскрытия. А мудир сейчас оставшиеся два решит.
Директор пришел минут через сорок.
— Я дозвонился к следователю, и он согласен встретиться с вами после Нового года.
— Когда конкретно?
— Сейчас он закажет переводчика, как предоставят, так сразу и вызовет.
— Но у них же Рияд переводчик, он при задержании переводил.
— Рияд у них не работает, он был от турфирмы, и за бесплатно он сейчас переводить не собирается. Пришлют из столицы полицейского переводчика. Обещал, что в течение 10 дней вызовут.
— Хорошо, а с письмами что?
— С письмами тоже обещали в ближайшее время разобраться. Насчет такрира (протокол вскрытия) доктор поможет. Ну, доволен?
— Ну не знаю, это пока одни обещания.
— Послушай, я директор тюрьмы, лично беру все под свой контроль. В ближайшие 10–12 дней все разрешится, а не будешь есть — помрешь к этому времени. Ну что, согласен прекратить голодовку?
— Согласен, только если вы меня обманете, я по новой начну! Вы видели, на что я способен!
— Хорошо, договорились!
— Да, а у меня еще одна просьба, я знаю, что с января начинают новый набор в школу приглашать, меня можно определить.
