Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы
Я загорелся желанием ходить в школу, разговорная речь уже звучала сносно, а вот чтение и письмо были практически на нуле. Среди моих «учителей» не было профессионалов, поэтому смогли научить меня алфавиту, но дальше этого дело не пошло.
Арабская письменность своеобразна, мало того, что многие буквы в зависимости от расположения в слове (начало, середина, конец) имеют разное, иногда довольно различное написание, но и отсутствуют привычные в нашем понимании гласные. В учебных пособиях и словарях их роль выполняют так называемые «харакяты» (огласовки), но в обычных печатных изданиях они отсутствуют. И никто не мог мне толком объяснить, как нужно правильно читать.
Я не знал, сколько Господь отмерил мне тюремной жизни, но раз появилась возможность изучить арабский, то не хотелось ее упускать. После окончания праздника я добился встречи с моршедом, тот удивился моей просьбе, но обещал посодействовать. Сообщил, что сейчас, в декабре, нет смысла идти в медресе, так как предыдущий набор уже заканчивает обучение, а вот с января будет новый и можно попробовать.
По моим заявлениям пояснил, что ответы еще не получены.
— Но прошло уже больше месяца! — возмутился я.
— Ну, везде бюрократизм! — ухмыльнулся чиновник. — Что, в России его нет? Наверняка есть! Я свою часть дела сделал, твои заявления послал сразу в вышестоящие инстанции, а что там, одному Аллаху известно.
— Ну, скажи хоть примерно, сколько еще ждать?
— Ну, правда, не знаю. Со школой помогу, а с остальным… Жди!
Я понял, что по-хорошему они не хотят, пора готовиться к голодовке!
Глава 21
Мысль о голодовке давно и прочно засела в моей голове, я определил для себя срок, 20 декабря. Если к этому дню не выполнят мои требования, то пойду на крайние меры!
Потихоньку стал «стрелять» у сокамерников кусковой сахар, памятуя о наставлениях Тони, но делать это надо было незаметно, не привлекая внимания.
В середине декабря мне пришлось стать свидетелем борьбы за свои права по-тюремному. Моджахед Хусем очень громко молился по утрам и не давал спать остальным, на него поступало много жалоб. С ним беседовали надзиратели, моршед, офицеры, но все было без толку. Как орал он по утрам, выходя на связь с Аллахом, так и продолжал, в прежнем духе.
В общем, засунули Хусема, в конце концов, в карцер, по слухам, эта камера представляла собой помещение размерами 1,5 на 1,5 метра, лишенное окон, из всех удобств только унитаз и кран с водой. Рассказывали, что порой туда загоняли по 5–6 человек и приходилось беднягам по очереди сидеть, пока остальные стояли. Из пищи только хлеб — дешево, но сердито.
Дали ему сутки, а так как карцер территориально недалеко от нас, то все 24 часа было слышно, как он орал молитвы. Ему еще добавили сутки, орать прекратил, но сказал, что объявит голодовку, пока не разрешат ему общаться с Богом, как ему хочется. Ну, сказал и сказал! Дубаки посмеялись, а зря!
Утром, 15 декабря, когда Хусем вышел на утреннюю проверку, я взглянул на него и обомлел от увиденного. Рот упрямого моджахеда был зашит наглухо нитками!
Не секрет, что в каждой камере при желании можно найти и иглу, и нитки. Хусем в знак протеста САМ СЕБЕ зашил рот! Причем зашил не абы как, а по-взрослому, проколол губы насквозь, протянул через них нить и завязал. Наложил с десяток полноценных хирургических швов! Он был похож на монстра из фильмов ужасов!
Какая, однако, сила воли у этих фанатиков! Надзиратель, который проводил проверку, доложил по команде и вызвал мудира, тот прибыл на удивление быстро. Ваххабита отвели в сторону и начали о чем-то оживленно беседовать. Мудир говорил, а Хусем упрямо мотал головой.
Не знаю, чем там закончилось дело, только Хусему велели собрать вещи и куда-то увели. Перед уходом он повернулся лицом к камере и сквозь зашитый рот промычал: «Аллаху Акбар!» (Аллах велик). Больше мы его не видели, поговаривали, что его перевели в другую тюрьму, чтоб не разлагал других заключенных.
Его поступок, хоть и привел меня в легкий ужас, только последние колебания на счет голодовки в то утро рассеялись. Раз человек для достижения своей цели смог зашить себе рот, неужто не смогу неделю не пить и не есть?
До намеченного срока оставался день, как 19 декабря, после обеда, мне сообщили, что приехал российский консул.
На этот раз мы были не одни, в комнате, помимо консула, за столом сидел моршед Самир.
— Добрый день, Анатолий Романович! — сказал я, входя в комнату. — Я уж думал, вы забыли про меня?
— Здравствуйте! — сухо произнес Пупкин и снова не подал мне руки. — Забудешь тут про вас! Ваша маменька весь телефон в консульстве оборвала, до министра нашего добралась! Всех на уши поставила!
— Ну, а что тут криминального? — спросил я, без спроса присаживаясь на стоявший в углу диван. — Мать пытается спасти сына, раз вы, представители нашей страны в этом говенном Тунисе, не шевелитесь.
При слове «Тунисе» Самир, до этого делавший вид, что читает газету, напрягся и прислушался. Непонятно, для чего он тут находился, так как русским не владел.
— Неправда, мы все делаем, чтоб помочь вам! — возразил Анатолий Романович. — Но маменька ваша перегибает палку. Поймите, вас обвиняют в убийстве, здесь за это…
— Послушайте, вы привезли протокол вскрытия? — перебил я консула. — Вы ездили к следователю, что он говорит?
— Нет, протокола у меня пока нет, нам его должны были по официальным каналам выслать, но что-то пока не передали, — промямлил Пупкин, разглядывая пол.
— А со следователем вы встречались?
— Я в тот раз ездил, но его не застал на месте, разговаривал с ним по телефону, — не отрывая взгляда от пола, сообщил представитель российского МИДа.
— То есть за полгода, что я здесь сижу, вы ни хрена не сделали? — подвел я итог. — Палец о палец не ударили! Я попросил вас о простой вещи — привезти протокол вскрытия, жду вас с ним четыре месяца! Каждый день жду! А вы, оказывается, по телефону разговаривали со следователем.
— Ну, не надо в таком тоне со мной разговаривать! — неожиданно вспылил дипломат. — Не все так просто, как вам кажется.
— Ну, куда уж проще! На каком основании здесь нахожусь, следователь вам сказал?
— Вас подозревают в убийстве Натальи, у нее обнаружили разрыв печени. Вы были ее единственным спутником.
— Анатолий Романович, против меня нет прямых улик! Нет свидетелей, которые видели или хотя бы слышали, как мы ссорились! Нет орудия убийства, вы представляете, какой должен быть удар, чтоб повредить печень? Минимум дубинка какая-нибудь! А ее у них нет и не может быть, потому что я ее не бил! Там был панкреатит! Наверняка с переводом напутали! Поэтому и прошу вас протокол вскрытия достать, он расставит точки над «і»! Если там написано панкреатит, то нет оснований для моего заключения! Панкреатит — это болезнь! А за болезнь уголовно не преследуют! Единственное, что у них на меня есть, только то, что я был ее спутником, а это косвенная улика и причем весьма слабая. А по большому счету считаю, что Наташа погибла от воздушной эмболии, и сейчас они делают из меня козла отпущения, чтоб своего доктора выгородить. Представляете, какой скандал может возникнуть? Тунисский доктор убил русскую туристку! Это ж скандал мирового уровня!
