Владимир Войнович - Малиновый пеликан
Клещ
– Успокойтесь, – ласково проговорил он и, взяв мою руку в свою, стал щупать пульс. – Постарайтесь забыть все, что вас волновало. Здесь вы в полной безопасности. Здесь все свои. Здесь вам будет хорошо и комфортно. Можете ли вы вспомнить, что привело вас сюда?
Я, подумав, на всякий случай решил начать все сначала и сказал, что привел меня сюда клещ.
– Клещ? – Он достал из кармана айфон последней модели, потыкал в нужные кнопки и снова поднял на меня глаза. – Имя-отчество?
– Мое? – спросил я.
– Нет, не ваше, а этого, который привел вас. Клеща.
Я подумал и спросил:
– Скажите мне, пожалуйста, кто из нас сумасшедший?
Он не удивился, не рассердился, Пожал плечами.
– Это зависит от точки зрения.
– То есть?
– То есть я здесь числюсь доктором, и, с моей точки зрения, сумасшедшими являются те, кого я лечу, и мне кажется, что я прав. Но они, в свою очередь, сумасшедшим считают меня, и им кажется, что правы они. Однако вы мне не ответили на вопрос об имени-отчестве приведшего вас господина, если не ошибаюсь, Клеща.
Не знаю, что бы я сделал, если бы не был крепко привязан. А так я мог лишь возмутиться, наговорить всякого, но вспомнил про шприц и потому попытался помочь доктору реалистически представить, что случилось. Очень, как мне показалось, спокойно я ему объяснил, что у моего клеща никакого имени-отчества нет, потому что он не человек, а лесное членистоногое насекомое, которое залезло мне в кожу на животе и не хочет из меня вылезать.
– Ах, вот оно что, – протянул доктор. – В таком случае вам надо не ко мне, а к энтомологу, которого ваш клещ, возможно, заинтересует. А ко мне, если у вас возникнет потребность, пожалуйста, когда угодно.
Он позвал санитаров, велел меня развязать. Меня развязали, и я пошел к выходу, но оказался не на улице, как ожидал, а в другом кабинете, где на стене висел портрет первого лица государства, а за столом сидело второе лицо, то есть не второе лицо государства, а второе в этой комнате после первого, что висело.
Носитель этого второго лица, необычайно румяного, как говорится, кровь с молоком, выкатился из-за стола и оказался маленьким пузатеньким человечком в темном костюме с галстуком в крапинку, голова небольшая, посаженная между плеч без всякого признака шеи, а глазки и вовсе крошечные, словно спичечные головки, которые кто-то изнутри постоянно вертит. Человечек протянул мне для пожатия руку. Она была мягкая, словно набитая ватой.
– Здравствуйте, здравствуйте, – заговорил он радушно, не выпуская моей руки из своей, и глазки его вовсе утонули где-то в глубине жестких лицевых складок. – Очень рад вас видеть.
– И я, – ответил я, как мне показалось, совершенно искренне, – очень, очень рад вас видеть.
– А я, – возразил он, – еще более очень-очень рад вас очень видеть.
– А я, – полез я дальше, – еще более, чем более очень-очень рад видеть вас.
– Приятно слышать, – потряс он мою руку, не выпуская ее из своей, и, сделав паузу, назвал себя именем, которое меня уже не удивило: Иван Иванович.
Удивило меня другое. Зачем, пришла мне в голову мысль, люди мучаются придумывая имя своему ребенку? Зачем, когда можно просто называть всех мужчин Иванами Ивановичами, а женщин, допустим, Марьями Ивановнами? Зачем люди хотят отличаться чем-нибудь друг от друга, хотя существенных различий между ними нет?
Естественно, хозяин кабинета спросил меня о причине моего появления у него, и я опять объяснил все сначала:
– Был в лесу, оделся нормально: сапоги, куртка, кепка, закрывался, как мог, а клещ все же пролез. Их сейчас столько развелось, что просто ужас. И лезут во все дырки, всасываются, внедряются в любую часть тела. Вы себе представляете?
– Очень даже представляю. Каждый вечер, когда смотрю телевизор.
– Когда смотрите телевизор?
– Ну да. Вы же под клещами, как я понимаю, не насекомых в виду имеете, а паразитов человеческого рода. Наших членов правительства, депутатов, чиновников, олигархов, вот уж действительно впились в тело страны, сосут кровь из народа, никак не насытятся. Наши люди всегда воровали, но не в таких же масштабах! Раньше присваивали сотни, ну тысячи, ну десятки тысяч, но сейчас крадут и вывозят за границу миллиарды.
Я, естественно, поддакнул.
– Да-да, – киваю, – действительно, впились, всосались и вывозят, но я, собственно, не о них.
– А о ком же?
– Видите ли, я с вами совершенно согласен, эти люди, которых вы назвали клещами, они и впрямь совсем, что называется, оборзели, они, я считаю, позор нашей страны и представляют собой угрозу ее национальной безопасности. Но меня сейчас беспокоят не столько они и не американское вмешательство в дела суверенных государств, не наплыв беженцев в страны Евросоюза, не санкции, не продвижение на восток блока НАТО, и даже не растущие цены на ЖКХ…
– А что же может вас беспокоить? – спросил доктор, изумленный моим откровением.
– А больше всего, – не переводя духа, говорю я ему, – меня в настоящий текущий момент беспокоит, как я сказал вам, клещ. Но не фигуральный, не депутат какой-нибудь, не министр, не премьер-министр, эти, само собой, давно у меня в печенках сидят, а обыкновенный лесной клещ, маленький такой, членистоногий. Он, паразит, забрался не в тело страны и не в душу народа, а вот сюда мне лично под кожу, и никто не может его удалить. Мне сказали, вы можете этого паразита извлечь.
– Ах, так вы о лесном клеще? – дошло до него наконец. – О простом таком насекомом. Его извлечь, конечно же, можно. А за что? Что он вам сделал плохого?
– А по-вашему, хорошо, что он влез в меня весь целиком и грызет меня изнутри. Хорошо это?
– Вам – не очень, – признал мой собеседник раздумчиво. – Но ему, вероятно, нравится. Тепло, уютно. Вы для него сейчас и пища, и дом. А вы за то, что он съест немного вашего лишнего жира, вы, такой большой, хотите его, маленького, уничтожить. И еще хотите, чтобы я возмутился тем, что он вас ест? Но мы все кого-то едим. Вы едите, допустим, свинью или курицу, он кушает вас.
– Какое может быть сравнение, – не согласился я, – я человек, а он всего-навсего насекомое.
– Это вы в том смысле, что раз вы человек, то имеете право есть кого-то, а он не имеет. А где это, в каком же законе это написано? В Конституции или, может быть, в какой-нибудь декларации о правах насекомых? И что это за представление, что вы человек, а он для вас всего-навсего насекомое? А вам не приходит в голову, что если для вас он всего-навсего насекомое, то вы для него всего-навсего запас пищи. Это вы начитались всего, наслушались всяких возвышенных глупостей и воображаете, что человек – это звучит гордо. Человек создан для счастья, как птица для полета. Что это значит? Это же глупость какая-то.
