Алексей Леснянский - Дежурные по стране
4 часа утра. Подпалив свои бараки, старые шанхайцы сожгли мосты. Назад пути нет.
10 часов утра. В супермаркетах скуплена вся мороженая виктория, потому что победа. Мы пьём шампанское, едим ягоду и радуемся. Я всегда знал, что две пятиэтажки в четвёртом микрорайоне были построены как раз для шанхайцев. Ради того, что мы сделали, стоит жить. Через сорок лет я буду рассказывать своим внукам о том, как их прапрадед, воевавший в партизанском отряде, избавил людей от верной смерти, а дед, дежуривший на пограничье тысячелетий, — от невыносимой жизни… Нам крупно повезло, потому что новички, как известно, — фартовые ребята. Весь город гудит.
11:45 утра. Страшное время. Боже, мы теперь с Левандовским смерти искать будем. Точи косу, старуха. Мы готовы. Не жизнь это, не жизнь. Хорошо, что Мальчишки не было рядом; он бы не вынес. Только что подходили заплаканные девочки-близняшки и сказали: «Папочка просил передать, что он стоял в очереди на квартиру пятнадцать лет, а теперь её отдают другим». Лёха спросил: «Где папа-то ваш?». Малышки ответили: «Он просил передать, что его уже нет». Будь мы прокляты!!!
Глава 14
26 января 2000-ого года. Город N. Квартира. Шесть дней до времени «Ч».
Бочкарёв лежал на диване и смотрел вечерние новости на местном канале. После того, как кончился блок, в котором на Первомайской площади показывали Левандовского и Магурова, Артём поднялся с дивана и стал наматывать круги по комнате. Бочкарёв совсем не ожидал увидеть своих друзей по телевизору, поэтому он долго не мог справиться с волнением. Убавив громкость, Артём почесал пультом под носом, принял горизонтальное положение и занялся детальным восстановлением репортажа с участием своих друзей.
Благодаря внимательности и отличной памяти, которые по ошибке часто достаются ветреным парням навроде главного героя четырнадцатой главы, Бочкарёв в мельчайших подробностях запомнил показанный сюжет от первого до последнего эпизода. Вспомнив клятву, произнесённую дежурными на Первомайской площади, Артём зевнул, так как слова его товарищей по тайному обществу не зажгли его, а вызвали апатию. Бутафорскую баталию, организованную ребятами перед Домом правительства, Бочкарёв окрестил неврастенической войнушкой отмороженных. А красивую девушку, которая исполнила подростковую песню эпохи «совка», он прозвал романтичной дурёхой. Артём обладал хорошим чувством юмора, поэтому его насмешливый ум не мог не отметить, что в некоторых эпизодах ДПСники воевали сатирой с покушением на сарказм. Это понравилось парню, но не более того. Гламурное сердце инфантильного мудреца было способно проникнуть в глубинную суть развернувшегося на площади сражения, но не пожелало этого, так как сытое усыпление предпочитало треволнениям. По большому счёту Бочкарёва интересовали вопросы, имеющие косвенное отношение к делу. Почему люди, находившихся перед Домом правительства, одеты в нестильные шапки, куртки и шубы? Где работает цирюльник, убедивший Левандовского в том, что лысая голова — это последний писк моды? Каким одеколоном брызгался Магуров перед выходом на площадь? По какой причине не было музычки? Почему пацанскую тусовку не разбавили реальными тёлками? Для чего надо было так испачкаться в сражении, ведь это негигиенично?
Бог наделил Бочкарёва таким количеством талантов, которых бы хватило на добрую сотню человек. И что с того? Часть способностей парень зарыл в землю, а другой частью пользовался не по прямому назначению. Младенец, увидевший свет на стыке исторических плит, должен был стать генератором новых идей, но выродился в потребителя, усевшегося на шею богатой матери. В свои семнадцать лет этот бездельник с философским складом ума даже не подозревал о том, что его менее одарённые друзья продвинулись в постижении мира гораздо дальше, чем он, так как познали радость труда. Магуров, конечно, тоже за всю свою жизнь не ударил палец о палец, но он хотя бы завидовал Молотобойцеву, Женечкину, Волоколамову и Левандовскому, когда они с гордостью рассказывали о своих рабочих успехах. Да, Яша хотя бы завидовал, а Артём не понимал, совсем не понимал, почему при воспоминаниях о самостоятельном труде в глазах его друзей зажигаются светлячки.
Например, Вася при случае обязательно хвалился тем, что солонина и компоты, которыми он потчует гостей, помнят его руки с тех самых пор, как были ещё семенами и саженцами, когда он с деловым видом прохаживался по собственноручно вскопанному огороду в поисках удобного места для яблоньки или грядки под огурцы, словно мичуринец. «А сбор картофельного урожая, — делился с друзьями Молотобойцев, — я ни на что не променяю, потому что вся моя большая семья с шутками и прибаутками копается в земле рядом со мной. Мы с моими родителями и родственниками роем лунки, как дети, как прозревшие кроты, и счастливая улыбка не сходит с наших лиц, потому что наконец-то нам удалось собраться всем вместе. Великий осенний день, который кормит год, сплачивает нас не через пьяную болтовню праздничных застолий, а с помощью коллективного труда на земле, из которой мы вышли и в которую уйдём»… Леонид хвастал тем, как он четырнадцатилетним мальчишкой устроился на работу в строительную артель и за два месяца так напрактиковался в плотницком деле, что мог забивать гвоздь «сотку» с двух ударов… Алексей гордился тем, что в пятнадцатилетнем возрасте он несколько раз разгружал вагоны с солью, не уступая работавшим на его отца мужикам ни в силе, ни в выносливости… А Вовка нисколько не стеснялся признаться в том, что до поступления в институт он на протяжении двух лет помогал дворнику убирать территорию в родном посёлке, так как искренне считал, что чистота окружающей среды благотворно влияет на ауру человека.
Разве Бочкарёв мог понять своих друзей? Всю юность трутень с телом Аполлона занимался только тем, что спаривался с матками городского улья. Беспорядочные половые связи не довели его до добра. Артём пресытился. Любовные утехи истощили молодой организм, и после ночных оргий он стал болеть, как с похмелья. Апатия опочила на его лице. Глаза, в которые когда-то как в зеркало любила смотреться целомудренная красота Вселенной, ввалились. Кожа Бочкарёва приобрела жёлтый оттенок. Его мышцы одрябли.
На диване лежал изношенный трутень с лоснившейся от жира душой. Праздность, возведённая в абсолют, постепенно разъедала Бочкарёва. Он представлял собой страшный тип человека, который заполонил страну в самый неподходящий момент. Это был один из наших многочисленных Тарзанов, вырванных из джунглей и приставленных к позорным шестам увеселительных заведений для удовлетворения животного воображения похотливых дам. Женоподобный трутень, — он был начисто лишён жала, которое есть у всякой рабочей пчелы, добывающей свой хлеб в поте лица и охраняющей семью от посягательств недругов. Красную повязку дежурного получил человек, который в свои семнадцать лет не умел ни любить, ни ненавидеть.
Кто бы мог подумать, что Бочкарёву предстояло нанести сокрушительный удар по гнилой системе координат с перепутанными осями-хромосомами X и Y. Никто. Никто, кроме России, благословившей на страшный подвиг именно Артёма, потому что он являлся самым типичным героем нашего времени.
— Так, значит… Ага… Понятно… Ясненько… Куда уж нам до вас? — мысленно анализировал Артём телевизионный репортаж. — В боях с немецко-фашистскими захватчиками Лёха потерял безымянный палец на левой руке. Замечательно. Теперь ему точно не грозит армия; он покажет ей fuck you соседним средним пальцем. А Магуров, если я правильно понял, подарил часть своей полноты шанхайской худобе. Нормалёк. На вскидку с него слетело килограммов, эдак, пятнадцать. У обоих, как я смотрю, всё получилось. Великолепно. Да, просто отлично, если не брать во внимание тот факт, что пацаны нарушили договор. Левандовский не имел права помогать Магурову на его участке. Когда все дежурные соберутся в стенах общежития «Надежда», чтобы обсудить итоги проведённой работы, я буду настаивать на том, что Яха и Лёха дискредитировали алую повязку. Мы проведём открытое голосование. Даю голову на отсечение, что решением большинства членов тайного общества проштрафившиеся пацаны будут изгнаны из наших рядов. Вдобавок Магуров рассекретил нашу деятельность, прилюдно озвучив название подпольной организации. У меня есть неоспоримое доказательство, которое зафиксировала плёнка. Он крикнул на площади: «На колени, Лёха!.. Все дежурные по стране — на колени!». Благодаря Магурову, мы перестали быть тайными агентами миллениума. Яша сдал нас, хотя должен был молчать, как партизан. Теперь он не достоин своего деда, погибшего в лесах Белоруссии. Магуров слил информацию. Он подставил нас всех под удар. Можно подумать, что Яша не знает о том, что «нет пророка в своём Отечестве», что власть, прессу и толпу интересуют только наши ошибки, которые мы по молодости и горячности обязательно допустим. Знает, прекрасно знает. Если у нас всё будет складываться удачно, то город не крикнет «браво», не вызовет нас на бис, а ограничится жидкими аплодисментами. Но стоит нам оступиться, как начнётся такая травля, развернётся такая кампания против дежурных, что ни у кого не останется никаких сомнений в том, что мы продали свои души чёрту. «Пособники дьявола», «Прислужники сатаны», «Посланцы ада», «Перевёртыши из преисподней» — вот приблизительные заголовки, под которыми члены тайного общества будут фигурировать в прессе. О, я даже нисколько не удивлюсь, если заведётся «дело дежурных», как когда-то «дело врачей». Россия любит пожирать и проклятых негодников, и святых угодников, чтобы постоянно расти и ширится на разнообразной пище. Всё путём. Громадной стране — богатое меню. Не может же государство поглощать одних только ползучих гадов; они питательные, но противные. Чтобы перебить неприятный вкус во рту, Россия привыкла заказывать на десерт воздушные пирожные из числа своих лучших людей, которым лакомка обещает посмертную славу после того, как её желудок перестанет бурлить от голода. Ну, погоди, проглотка. Я тебе так легко не дамся. Не по зубам тебе Бочкарёв, провалявшийся на обломовском диване двадцать шесть дней, отведённых ему на то, чтобы из порядочных сук сделать порядочных женщин. Я не состою в родстве ни с гениями, ни со злодеями, которыми ты так любишь закусывать. Такого блюда, как я, нет в твоём рационе. Я даже не обыватель. Я лучше. Я — Никто.
