Михаил Чулаки - У Пяти углов
— Вам только кажется, что легко. А нечаянно надорвете этот листок, и он уж обратно не срастется.
— Когда печать, не надо связываться, — сказала Ксана. — И глупо оставлять, чтобы пропало все.
— Вот и я говорю, что глупо! — обрадовалась Антонина Ивановна.
Она уловила только вторую половину фразы, отрицающую первую.
Вот и не связывайся, пожалуйста, раз печати, — кивнул Филипп, соглашаясь, в свою очередь, с первой половиной Ксаниной фразы. На том он и вышел из кухни.
Перед сном он всегда гуляет, как бы ни задержались гости.
Началось с того, что хочешь или не хочешь, а надо вывести на ночь Рыжу. Но постепенно выяснилось, что вечерние прогулки по пустынным улицам, равно как и ранние утренние, лучшее время для работы. Почти всю свою музыку Филипп не высиживал за роялем, а вышагивал — шаги невольно подстраивались под сменяющиеся ритмы, да и появлению мелодии помогали и случайный плеск воды в Фонтанке, и отдающийся эхом одинокий голос, и далекий скрип тормозов — все, что не нарушает, а только подчеркивает вечернюю тишину. Рыжа понимает, что хозяину нельзя мешать: важно идет рядом, почти не отвлекаясь на встречных собак, — может быть, чувствует себя соавторшей, а потому смотрит свысока на своих собратий? — а если все-таки не выдержит и взлает иногда — что ж, ее голос равноправно вплетается в городскую мелодию.
Сейчас ритм задало странное угловатое стихотворение этого безвестного Макара:
Взвалить на себя весь мир…
Уж не мания ли величия, но Филиппу тоже кажется, когда он пишет музыку, что он взваливает на себя — если не весь мир, то самую суть нашего общего человеческого мира, духовную оболочку, незримо облекающую Землю… Ну не важно, как ее назвать, да Филипп никогда и не называет, ибо никогда никому не признается в этом странном чувстве.
Взвалить на себя весь мир…
Если не взваливать, то не стоит и писать. Духовную оболочку Земли, так ясно мерещуюся Филиппу, пронизывают всевозможные волны — следы мыслей, мечтаний, страстей. Сталкиваются волны — часто уродливые, часто страшные. А он — он должен внести чуточку гармонии. Иначе не нужна ни его музыка, ни чья другая. Иногда во время сэоих прогулок по пустынным улицам и набережным Филиппу кажется, что он и вправду вносит частицу гармонии в этот мир. Самообман, на верное, но необходимый ему самообман. А вдруг и вправду вносит?!
Все стихотворение безвестного Макара, конечно, не запомнилось с одного раза, только две главные строчки — опорные.
И нет на свете женщины…
Но такая почти что мания величия — сознание, что он вносит в мир частицу гармонии, — ничуть не заставляет Филиппа считать себя выше окружающих. Наоборот, почему-то он часто кажется себе ничтожнее других. Вот даже когда бежит к телефону и торопится снять трубку первым: потому что недостоин, чтобы соседи отвлекались ради него от своих занятий. А они достойны, чтобы он отвлекался ради них. Почему — непонятно. Никаких положительных доказательств, что они заняты важными, интересными делами, не существует, и все-таки Филиппу инстинктивно кажется, что и соседи, и другие люди живут интереснее, чем он, и он готов с ними поменяться судьбой.
И нет на свете женщины…
Ну нет, и все тут! Для скольких людей есть, а для него — нет. Такой, которая поверила бы в него сильнее, чем он сам в себя верит. Для которой быть с ним — счастье. А не доживание, не прозябание. Когда-то показалось, что Ксана — та самая женщина.
И нет на свете женщины…
Оказывается, слова уже нашли мелодию. Выходил, вышагал. Нет, не романс, — романс получился бы надрывным. Только хор: здесь необходимо многоголосье.
Шагая за мелодией, Филипп забрел к Египетскому мосту. Пора было поворачивать домой.
Нехорошее это занятие: жалеть себя. Филипп очень легко впадает в хандру, очень чувствует всякую обиду, всякое к себе пренебрежение, иногда и мнимое. Но он знает за собой эту черту и старается скрывать. Он часто видит, как и коллеги-композиторы, и артисты — эта публика особенно часто! — бравируют своей сверхчувствительностью, преподносят ее окружающим как доказательство своей избранности, как непременное свойство творческой натуры. Отвратительное зрелище! Нет, обиды и всякие такие мимозные переживания надо прятать, рассказывать о них так же неприлично, как говорить вслух о некоторых болезнях… Ну и в результате Филипп имеет репутацию человека спокойного, даже флегматичного, что вредит и репутации его музыки: те, кто выставляет напоказ свои расшатанные нервы, свою болезненную чувствительность, получают как бы дополнительные баллы на конкурсе славы — ведь творец и должен быть слегка сумасшедшим, это же всем известно, и, следовательно, тот, кто сумасшедшее, тот и пишет талантливее.
И нет на свете женщины…
Таких и женщины легче любят, прощают капризы, прощают истерики, даже еще и любят больше за подобные- проявления гениальной натуры. Пусть, — Филипп очень хочет быть любимым, очень хочет популярности, но не согласен добиваться любви и популярности такими пошлыми методами.
Набережные фонари отражались в осенней воде. В конце октября река как бы предчувствует лед, который скоро ляжет на нее, и заранее покорно застывает, готовится. Осень всегда слышится Филиппу высокой нотой, которую держат и держат дисканты, — и зябко и одиноко от этой ноты. Не любит он осень. А есть деятели, которые клянутся в своей любви к осени из одного подражания Пушкину. Нет никого скучнее снобов.
Когда вернулся домой, Ксана еще домывала посуду. Сколько можно этим заниматься?! Даже Антонина Ивановна уже ушла спать, но Ксана не торопилась. Она вообще норовит поздно лечь и поздно встать, а Филипп как раз наоборот, вот и получается, что живут они постоянно как бы в несовпадающих фазах. Сделалось это постепенно, в начале их совместного житья Ксана радостно вставала рано, они летом, бывало, в половине шестого на первом автобусе ехали в ЦПКиО, купались в пруду, гуляли по пустому парку, дышали неестественно свежим воздухом, — странно сейчас вспоминать, будто и не с ними это было.
2
Есть у кошек компасное чувство, или как его иначе назвать? Когда за шестьсот километров из незнакомых мест домой возвращаются. Так есть или нет?! Федя поспорил с Димкой и Аликом. Они спорили в обед, недоспорили — а чего спорить зря? Надо поставить эксперимент! У Феди сразу идея.
У него всегда идеи. Самая главная сейчас идея — веломобиль! Ну пусть не его идея, вычитал в газете, но его идея: построить самим! Самим построить — самим гонять. Все вокруг хотят мотоцикл, тронутые на этой трещотке на колесах, но на мотоцикле ты открыт всем ветрам и дождь сверху, а в веломобиле сидишь в кабине, тепло и не дует. И скорость нормальная за счет обтекаемости: километров сорок — пятьдесят, для города — самое то. Да еще и полезно мускулами поработать, когда кругом не жизнь, а неподвижка, гиподинамия, выражаясь по-научному. И не только у инженеров или композиторов, как отец, но и у них — настройщиков аппаратуры. Или еще плюс — никакого выхлопа! До чего довели природу — скоро не останется никакой атмосферы, захочешь дышать — а нечем. По всем статьям веломобиль — вещь будущего, король спроса двадцать первого века. Пока что ни у кого нет, а у них уже есть. То есть скоро будет. Трещоточники усохнут от зависти.
Но поспорили в обед про компасное чувство у кошек. Есть или нет? А чего спорить зря, надо проверить самим, потому что мало ли что писали — написать легко. У Феди сразу идея: чего в «Таити» жирный кот околачивается зря? Барсик или Марсик. Вот пусть и покажет, встроен в него компас или нет?
«Таити» — стекляшка в трех минутах от проходной. Потому что внутри пальма не хуже, чем на настоящем Таити. Вообще-то, на вывеске написано «Ромашка», но никто так не называет. Кофе там нормальный, если двойной и с ликером — самое то! Когда начнут гонять на веломобиле, придется брать без ликера. Или ничего не будет от одной рюмки, тем более что кофе нейтрализует? Феде здесь всегда сварят кофе без очереди, за то что чинит им шарманку, музыкальный автомат то есть, — халтурная конструкция, ломается каждый месяц. Сейчас шарманка гремела — и кстати, если кот вякнет, когда его в сумку. Алик хотел зажать свою сумку: будто котяра порвет внутри или нагадит со страха, но Федя сказал: «Ладно, на мой риск». А чего — купит Алику новую, жалко, что ли?
Котяра, как всегда, ловил кайф на батарее. Алик с Димкой поставили заслон, а Федя его в сумку. Тот и не успел вякнуть. Резко сработали, никто и не усек — ни тетя Женя, которая за стойкой, ни баба Настя, посудница. В сумку его — и сразу рвать когти. Сейчас бы прыгнуть в веломобиль и чтобы следом погоня, как в хорошем вестерне. Но пока мобиля нет, пришлось на метро.
