Владимир Шаров - Репетиции
Сначала они думали, что их внешняя неотличимость от других деревень ссыльнопоселенцев, от жизни, которая была везде вокруг — все то же: и рождение, и смерть, и сев, и покос, и жатва, — сделает так, что пристава скоро отзовут, и о них, и о том, что привело их в Сибирь, перестанут помнить. Там одна жизнь — тут другая, и страна тоже другая, и кем ты был в России, и в чем твоя вина не столь уж и важно, если здесь ты в порядке. Но или о приставе просто-напросто забыли, могло быть и это, хотя донесения от него по-прежнему несколько раз в год попадали в Енисейск, а оттуда с гонцами отсылались в Москву, или кто-то, кто знал их историю, считал, что дело это еще не кончено, так или иначе, он продолжал жить с ними, все тот же пристав, что и привел их сюда.
В сущности, они были актеры одной роли, лишь на одну эту роль они были отобраны Сертаном и ее репетировали, здесь же в Сибири, чтобы выжить и дождаться Иисуса, им прямо «с листа» пришлось играть еще и другую партию — теперь они чувствовали, что становятся профессионалами, могут играть что угодно, навыки, которые они приобрели, играя перед приставом обычных крестьян, переходят, перетекают в постановку, и она умирает, умирают слова, которые они говорят, умирает все то, что вложили в них Сертан, Никон и их собственная вера. Когда-то родные Христа бежали с Ним от Ирода и из Израиля, из земли, где знали, кто Он, в Египет, где о Нем никто ничего не слышал, и вернулись, лишь когда Ирод умер и о Христе забыли, — так и им надо было уйти от властей, скрыться и спрятаться в тихом, потайном месте, где они будут одни, опять будут жить только Им, ждать только Его, туда Он и придет к ним наконец.
Они понимали, что им надо уходить из Березняков, но как и куда, долго не знали, боялись, что их везде найдут и поймают, и лишь осенью семьдесят четвертого года надумали через волхвов обратиться к якутам за помощью. За зиму те верстах в шестидесяти на север от деревни, на другом берегу Кети разведали невысокую, поросшую сосной и луговой травой сопку, она кольцом была окружена болотами, и добраться до нее можно было, только когда они замерзали, или от маленькой речушки — притока Кети — надо было строить длинную, в несколько сот саженей гать. Вместе с якутами эту сопку ездили смотреть волхвы и Понтий Пилат, которому такие работы делать уже доводилось, они нашли, что место очень удобное, разыскать их там никто никогда не сможет, да и хорошей земли много. Если заранее заготовить бревна, — якуты вызвались сделать это за месяц — гать они настелют и легко со скотом и скарбом перейдут через болото.
К маю семьдесят пятого года, когда пристав по заведенному порядку должен был ехать в Енисейск отчитываться и получать государево жалование, они все — и христиане, и евреи, и римляне — уже твердо решили, что оставят Березняки, уйдут отсюда и поселятся на сопке, которую подыскали им якуты. Это было то почти всегда обычное и нормальное для них согласие, которое шло от Сертана; с него, с этого согласия, собственно, постановка и началась, основанием его было убеждение, что как ни различны роли, которые они играют, они равно необходимы, ни без одной из них обойтись нельзя и лишь соединение этих ролей вместе, в одно, сделает то, ради чего они живут, — приход Христа на землю — возможным.
В город пристав уезжал, как правило, на две-три недели, за это время они должны были собрать все нужное для жизни на новом месте, замести следы так, чтобы следов как бы и не было вовсе и их даже не искали, доплыть до нового места, сделать гать и по ней перебраться на сопку. Времени у них было очень мало, тем более что сами себе они на сборы и дорогу дали только десять дней — апостолы не хотели рисковать и считались с тем, что пристав по каким-то причинам может вернуться в Березняки раньше. Чтобы успеть и уложиться в назначенный срок, они еще весной составили тщательную роспись того, кто, где и чем должен будет заниматься, и немедленно по отъезде пристава, через час или даже быстрее в соответствии с ней апостол Петр, и по роли и так бывший у них старшим, отправил полторы дюжины мужиков — христиан, евреев, вперемешку — стелить гать, еще дюжину нарядил вязать плоты, на которых они со скотиной должны были спуститься вниз по Кети, а остальные мужики и бабы с ним в Березняках принялись за сборы.
Сборы длились три дня, а утром четвертого якуты, приведенные волхвами, инсценировали татарский набег на Березняки, когда-то в этих местах нередкий. Начали они неуверенно; все на конях, они боязливо и робко жались в кучу, как лесные люди в городе, не решались отойти друг от друга и долго взад и вперед ездили по деревне, ни с кем не заговаривая, ни со ссыльными, ни между собой — ссыльным они напомнили их самих в первые дни репетиций, — но затем, постепенно привыкнув к тому, что они должны будут сегодня сделать, и уже соображая и прикидывая, как они будут это делать, — старшим из них в молодости не раз приходилось участвовать в подобных налетах, и теперь им было приятно вспомнить то время, убедиться, что и сейчас, доведись и вправду пойти в набег, они справятся не хуже, чем тогда, — якуты стали на глазах расходиться. Лошади теперь шли под ними куда шибче и часто меняли аллюр. Всадники то, как прежде, сбивались в кучу и пускали лошадей рысью, то один из них, ломая строй, переходил на галоп и сразу вырывался далеко вперед, а другие, подбадривая себя громкими криками, немедленно устремлялись за ним в погоню и, догнав и коснувшись его короткими татарскими саблями так, чтобы он знал, что в настоящем бою был бы неминуемо убит, кричали, торжествуя победу, а потом лавой растекались по деревне.
Движение их все ускорялось, становилось быстрее и быстрее, сначала это только увеличивало безумие и хаос, во всяком случае так казалось ссыльным, но дальше, когда бег коней стал таким, что они уже не пытались уследить за ним, ссыльные вдруг увидели, что вокруг каждого дома, сплетясь из лошадей и всадников, образовался вопящий, ржущий и кружащийся водоворот, лошади были в мыле, и это лишь подчеркивало сходство, и такие же водовороты были вокруг каждой кучки ссыльных и даже вокруг каждого из них, если он стоял отдельно. Как ни странно, этим водоворотам, которые парализовывали, затягивали в себя и ссыльных, и их избы, совсем не мешало, что всадники то и дело на всем скаку поднимали лошадей на дыбы, а затем поводьями и плеткой посылали в другую сторону.
Опытный хищник обычно знает, когда жертва побеждена, смирилась с концом и тратить силы на борьбу больше не надо. Так и якуты: увидев, что деревня готова умереть и те, кто жил в ней, тоже готовы к ее смерти, — самим ссыльным было необходимо, чтобы якуты подготовили их к концу деревни, чтобы и они, и она смирились и свыклись с ним, — принялись натягивать поводья, и один за другим останавливали своих лошадей. Затем якуты — на этот раз как будто совершенно спокойно и даже умиротворенно — достали из колчанов стрелы, зажгли их и сначала раз за разом вместе пускали их в воздух; день был ясный, но все равно черные стрелы с горящими наконечниками были хорошо видны и на солнце, потом кто-то один пустил свою стрелу вверх и вбок, и она, нарисовав короткий полумесяц, вонзилась в соломенную крышу ближайшей избы. По весне солома была еще влажная, она никак не хотела заниматься, шипела, парила, и все — и ссыльные и якуты — стояли, смотрели на нее и боялись, что огонь потухнет. Но крыша наконец занялась, и тогда якуты, крича, снова пустили лошадей вскачь и, стреляя на всем ходу, за несколько мгновений зажгли деревню. Избы еще только разгорались и густо, почти пряча пламя, чадили, когда якуты, торопя и даже подгоняя нерадивых плетками, построили ссыльных, как будто и вправду уводили их в полон: десяток всадников впереди, затем ссыльные — они сами встали так же, как шли в Сибирь: евреи, за ними христиане, — дальше еще десять конных, следом скотина, а за ней арьергард из опытных воинов, старший из якутов проверил все и, убедившись, что пленные построены правильно, дал сигнал трогаться.
