Владимир Шаров - Репетиции
Решение ссыльных селиться строго семьями — каждая семья в своем доме, — которое снова свело под одной крышей евреев и христиан, было тяжело и для тех, и для других. Жить вместе с иноверцами, изо дня в день, из года в год вести с ними общее хозяйство — очень трудно и, конечно, такая жизнь чревата многими конфликтами. Даже не самые сложные вопросы, как, например, приготовление еды, совместные трапезы, празднование субботнего и воскресного дня, были практически неразрешимы, да и стоило ли вообще пытаться их разрешать — не проще ли было разделиться и разъехаться, тем более, что соединены они были чисто внешне и для чужих. Но ссыльные поколение за поколением продолжали, как и раньше, жить вместе, и то, что это все же оказалось возможным, я объясняю их погруженностью в свою роль, в репетиции. В связи с этим один вопрос особенно занимает меня: стали ли те, кто получил роль евреев, в конце концов, настоящими евреями хотя бы так, что они думали, мыслили и ощущали себя настоящими евреями (что обрезание у них не практиковалось, я знаю точно), или нет? Сертан, добивавшийся абсолютной подлинности игры и для этого рассказывавший им о Торе и Иерусалимском храме, о тульчинских евреях, гаонах и Рувиме, конечно же, невольно склонял их к еврейству, — но многого ли он достиг?
Позже, в конце XVIII века, после троекратного раздела Речи Посполитой, когда России досталась большая ее часть с сотнями тысяч евреев (раньше жить в России евреям было воспрещено), и они, в этом отношении ее полноправные граждане, чаще и чаще попадают в Сибирь, а кое-кого судьба ненадолго заносит и в деревню, заселенную актерами Сертана, сводит одних и других — вхождение, вживание и понимание еврейства теми, кому выпало играть роль евреев, вне всяких сомнений, становится полнее и осмысленнее. Ко времени смерти императора Павла 1 у ссыльных уже есть своя синагога, свое кладбище, свой раввин и кантор, а некоторые даже знают немного древнееврейский и молятся на этом языке. У попадавших в их деревню евреев они подмечают нравы, поведение, характер, жесты и, как могут, подражают им. Они старательно выспрашивают и заучивают еврейское богослужение, а потом с огромным трудом через римлян выменивают для своей синагоги необходимую утварь, книги, одеяния и гордятся, что теперь у них все так, как и должно быть.
И тем не менее, я не считаю, что они когда-нибудь стали настоящими евреями, кроме, может быть, одной группы. Группа эта появилась, когда деревня процветала и была как никогда многолюдна. Каждая роль в постановке тогда была занята, а многим ссыльным ролей вообще не досталось и в будущем достаться не могло, то есть, проще говоря, у них не было будущего, потому что и их родители ролей не имели. Не имевшие ролей были и среди евреев, и среди христиан, звались они по-тогдашнему «захребетниками», считались людьми лишними, никчемными, и так же смотрели на себя сами. Никто не видел смысла в их существовании, соответственно к ним и относились. В частности, любого из них человек с ролью мог безнаказанно убить, да и когда они убивали друг друга, руководители общины смотрели на это сквозь пальцы. Отсюда видно, что юридически захребетники не считались самостоятельными, ведали ими их ближайшие родственники, имеющие роли (своеобразная система вассалитета и покровительства), на которых они работали и от которых во всем зависели.
Так вот, у них, у этих лишенцев, но только из евреев, в начале XIX века стала распространяться некая новая вера. Среди великого множества христианских сект, несомненно, нетрудно найти нечто подобное их учению. Они называли себя «авелитами», считали друг друга духовными потомками преданного Богу Авеля и верили, что Авель потому был угоден Богу, что пастух, а Каин и жертва его потому не были приняты Господом, что он был земледелец. Труд пастуха они считали вольным и угодным Господу, а труд земледельцев рабским и рождающим рабство.
От Суворина я знаю, что и у казаков до XVIII века под страхом смертной казни было запрещено заниматься земледелием, они тоже боялись рабства. Рабство земледельца плодило насилие, многообразие созданного Богом мира он сводил к малому и немногому — к тому, что сеял и растил, он хотел целиком подчинить себе землю, оставить на ней лишь то, что было ему нужно, и был уверен, что только оно, нужное ему, из всего, что создал Господь, имеет право на жизнь. Авелиты обвинили земледельцев в том, что они погубили тысячи и тысячи Божьих тварей и тысячи и тысячи погубят еще, не испытывая ни раскаяния, ни жалости.
В общине авелиты жили сравнительно недолго, еще до того, как Наполеон стал воевать с Россией, они обратили в свою веру одно из кочевавших неподалеку якутских племен и с ним ушли на юго-запад, в сторону истинного Иерусалима. Скоро они были забыты. Деревня приняла их уход спокойно, потому что постановке, да и ничему другому он не мешал. И все же христиане тогда снова подумали, что евреи не прочны, ведь из христианских захребетников этой ересью никто затронут не был и с якутами никто не откочевал: как авелиты, могли уйти и евреи, имеющие роли и нужные для второго пришествия Христа, — следить за ними необходимо.
Когда мне среди кобылинских бумаг попались страницы, на которых излагалось учение авелитов, описывалась их вера и уход, они сами сначала показались мне больше похожими на настоящих евреев, чем те, кто играл у Сертана, но, наверное, я все-таки не прав, потому что никто из ссыльных и тогда, и после вообще не считал их евреями. О них говорили, что они были рождены евреями, но сошли с пути, предназначенного евреям, с пути, на котором только и можно быть евреем, и то, что они поняли, что могут сойти с него и сошли, означает, что ничего еврейского в них никогда не было. Что же до других Бочкаревых, Фроловых, Сидоровых… до тех, кто сохранил верность и продолжал идти по дороге евреев, — мы с Мишей один раз говорили о них; он еще с дневников Сертана считал их настоящими евреями, я же был уверен, что их иудейство, как бы ни подражали они евреям и ни верили, что они евреи, было погружено в христианство, оно не было изначальным, не было ориентировано на вечный и живой диалог с Богом, а лишь на повторение того, что было, — и конец. Их иудейская вера, говорил я Мише, — исходила и была рождена не Авраамом, а христианством.
«Да, — сказал он тогда, — наверное, но она привела их на ту дорогу, которой шли одни евреи».
В Березняках ссыльные прожили пять лет, с каждым годом больше и больше тяготясь наличием пристава, тем, что они все время на его глазах, что за ними постоянно смотрят и следят, что они со всех сторон открыты и им всегда надо быть настороже. За эти годы они только трижды, когда им удавалось напоить пристава, повторяли массовые сцены, но он почти не пил, что-то у него внутри было не в порядке, пьяный он блевал, корчился от боли, а наутро, проспавшись, зарекался пить, и как они ни соблазняли его, подолгу держался. Они хорошо видели, что раз от разу играют эти сцены неуверенней и хуже, уходит естественность и общая согласованность движений, в свое время так поразившая Сертана; силуэт Того, Кто шел перед ними, Того, за Кем они шли, для новых и новых из них утрачивал четкость, расплывался, бледнел, соответственно, и они теперь путались, мешались, сталкиваясь друг с другом, то и дело теряли Его.
