Изидор Окпевхо - Последний долг
— Пошли, Ойе. — Иса встает с земли. — Пусть полежит один. Кажется, у него неважное настроение. Когда-нибудь он обо всем нам расскажет.
Выйдя из палатки, трусливый выродок Ойеволе кричит мне:
— В следующий раз тебя поставят охранять их, когда они будут…
Одна мысль говорит мне: пойди и сверни ему шею. Но другая мысль советует не обращать внимания на болвана, и пусть мои нынешние чувства перегорят во мне…
Если когда-нибудь я женюсь и мне придется поехать куда-нибудь без жены, я заткну ее ручной гранатой.
Огеновомама больше не плачет, но слезы еще не высохли, и глаза у нее красные, и дышит она так, как когда плачет, я хочу спросить ее про человека в том доме, про которого она сказала, что он мой папа, но я боюсь спрашивать, потому что ее лицо — неулыбающееся лицо, и она не ответит мне, если я ее спрошу, я хочу домой, точу рассказать ономе, что мой папа вернулся оттуда, куда ездил, но почему мама плачет, когда он вернулся, мне не нравится этот человек, потому что из-за него мама плачет. мама, зову я. она мне не отвечает, только глядит на меня. тот человек мой папа, спрашиваю я. она не отвечает да. она только кивает головой, и это значит да. мне не правится этот человек, как он может быть моим папой, если из-за него мама плачет, а оттого она не хочет со мной говорить, и я не смогу рассказать ономе о нем ничего больше. мама, говорю я, большой солдат будет бить моего папу. нет, говорит она. он только разговаривает с папой, а что он говорит папе, спрашиваю я. не знаю, отвечает она. может быть, он ему рассказывает, какой ты хороший мальчик. мама говорит, что мой папа честный человек, я сказку ономе, что мой папа честный человек и вернулся. мама, говорю я, когда мы пойдем домой. скоро, говорит она, как только они кончат разговаривать. папа мне что-нибудь купил, спрашиваю я. нот, говорит она. он очень устал, он так устал, что не мог ничего нести. я вижу, большой солдат и мой папа выходят из дома. мама, они идут, говорю я. да, говорит она. мама встает и вытирает глаза. иди и надень ботинки, говорит она, сейчас мы пойдем домой.
АлиВсе время, что я рассказывал, он сидел безучастно, ни разу на меня не взглянул. Я изложил ему обстановку, насколько знал, рассказал историю так подробно, как позволяли благопристойность и забота о его чувствах. Но он не сказал ни единого слова, лицо его оставалось бесстрастным. Я уверен, оно бы осталось бесстрастным, даже если бы я рассказал ему больше, чем должен был рассказать, больше, чем ему надлежит знать. Он спокойно сидел, слушал и смотрел в пол.
Я рассказал все, что считал нужным. Кажется, объяснил все подробности. Даже ребенок бы осознал, что пришлось пережить этой женщине. Даже ребенок догадался бы, что к драке двух взрослых мужчин на мачете могло привести лишь неблаговидное дело. И даже ребенок понял бы, что когда женщина так долго и безутешно рыдает на земле у ног мужа, то рыдает она не от радостной встречи, а от несмываемого позора. Сам муж тогда пришел в замешательство, по его лицу было ясно, что в рыданиях жены он видит не только радость встречи, по и что-то другое. С той минуты я понял — он начинает догадываться, в чем дело. Так что, когда я начал последовательно излагать ему происшедшее, он в целом уже понимал, что случилось. Но он не сказал ни единого слова, бесстрастность его лица осталась непоколебленной — и этим он завоевал мое уважение. Кай! — вот настоящий мужчина!
Тем не менее я выложил ему все. Я объяснил ему, в чем состоят мои обязанности в этих местах. Мне не зачем было говорить ему, что чрезмерная забота о гражданском населении стоила мне моей должности. Но я объяснил ему, что, пока новый майор не вступит в должность, я собираюсь исполнять свой долг и буду поступать так, как считаю нужным, что бы ни произошло и чьи бы чувства при этом ни пострадали. Я рассказал ему, что депутация от городского вождя требовала высылки его жены из города на том основании, что ее присутствие здесь угрожает благосостоянию и безопасности населения. Я сказал, что разъяснил депутации, что женщине необходимо оставаться на месте до судебного разбирательства двойного убийства, на котором она обязана быть свидетельницей, но что со временем я постараюсь найти способ удовлетворить их требование. Я сказал ему — что бы ни произошло, я несу ответственность за безопасность его и его семьи. Я предоставил ему выбор: добровольно уехать из города, известив нас о своем будущем местожительстве, пли остаться дома — это по крайней мере будет в глазах вождя оправданием того, что жена его остается в городе. И я заверил его, если он изберет последнее, но считает, что безопасность его дома и семьи находится под угрозой, я готов предоставить ему военную охрану. И тут он впервые заговорил.
— Нет, сэр, благодарю вас, — сказал он, — Я не думаю, что нуждаюсь в какой бы то ни было охране.
— Вы уверены в этом, господин Ошевире? — спросил я.
— Да, уверен, — ответил он.
— Значит, договорились.
Будь что будет. Но моя бдительность не притупится. Пока я здесь командир, я сурово расправлюсь с любым, кто решится вершить самосуд, — пусть даже это будет последним моим приказом перед отправкой в Главный штаб. Завтра я это как следует объясню ототе и его совету.
ОшевиреМожет мужчина поступать не так, как диктует совесть, не так, как требуют убеждения, может ли он при этом раздумывать о последствиях? Поступать иначе — значит предавать свою честную мужественность. И я никогда не позволю себе согнуться под бременем страха.
Я прошел через худшее из того, что способен вынести мужчина. Три с лишним года я без вины провел в заключении. Хотя справедливость восторжествовала и я добился освобождения, все долгое время разбирательства я полностью сознавал все стоящие передо мной опасности. По я ни разу не позволил этим опасностям сбить меня с толку, помешать мне искренне и без страха защищать мою невиновность и чистоту. И если я прошел через судебное разбирательство, навязанное мне системой, которую мне никогда не понять, — то буду ли я бояться, если маленькие люди, которых я понимаю чересчур хорошо, здешние маленькие люди вздумают угрожать жизни моей семьи, когда я знаю, что смею рассчитывать на победу в борьбе, — пусть они попытаются осуществить угрозу!
Итак, они требуют, чтобы мою семью выслали из города? Ладно. Пусть приходят, пусть попытаются увезти нас. Я еще не освоился дома, я еще не узнал, кто уговорил Рукеме лгать на меня — без сомнения, это тот, кто три с лишним года назад донес военным властям, что я «сотрудничал с мятежниками». Но если соединить воедино все, что пока вышло наружу, не думаю, что ошибусь, если скажу, что в моей судьбе немалую роль сыграл Тодже Оповуакпо. Так или иначе, может быть, никогда не возникнет необходимости докапываться до истины. Важно то, что сейчас я там, где мне место, и здесь я намерен остаться с моей семьей. Мы будем жить, как все люди, которые свободно ходят по городу и не нуждаются в военной охране. Иначе это была бы по свобода. А без свободы — какая жизнь человеку и его семье? Я не причинил никому зла. Это мне причинили зло. С какой же стати тогда мне нужна охрана?
Нет, так живет только преступник и трус…
АкуБоже, услышь мою молитву! Избавь меня от этого ужаса. Ты был моим единственным защитником три с лишним мучительных года. Охрани меня еще одну ночь!
ОшевиреНо… надо подумать и о другом. Если в этом городе есть еще честные люди, они должны знать, что мои жена — моя вся семья — ославлена несправедливо. Но пятно все равно остается! Вот она грязь, видная отовсюду, как петля на виселице — только просунь в нее голову! И что за жизнь в этом городе предстоит мне и моей семье, если каждый день здесь будет напоминать нам о несмываемом пашем позоре? Что за жизнь — понимать, что каждый палец, каждая шутка, каждый смешок направлены на тебя? Мне не хватает мужества спросить у жены, что случилось. Быть может, мне не под силу будет выслушать ее рассказ. Я еще ни разу внимательно не посмотрел на нее. О, если она позволила двум мужчинам так недостойно воспользоваться собой — никакие обстоятельства ее не оправдают; могу ли я думать о чем-либо, кроме того, что во чреве своем она, наверно, носит росток гнусной связи. А какой мужчина захочет жить, чтобы каждый день видеть перед собой зачатый в мерзости плод позора.
АкуГосподи, услышь мою молитву еще один раз! Ты видел, как три с лишним года я переносила худшее из того, что может случиться с женщиной. Слишком грустно и слишком позорно припоминать то, что я видела и испытала. Но по крайней мере ты сохранил мне жизнь, и теперь, к счастью, вернулся мой муж. Услышь мою молитву еще один раз, сейчас мне твоя помощь нужней, чем когда-либо. Все, о чем я прошу, — чтобы он нашел в себе силы понять и простить, я не прошу слишком много.
Если бы только он заговорил со мной. Если бы только он назвал меня по имени и попросил рассказать, что со мной было. Я сама понимаю, что подробности моего рассказа так жалки и недостойны, что выслушать их возможно, только стиснув зубы и набравшись терпения. Что до меня, я найду в себе силы рассказать все как было, со всеми подробностями, даже если придется проговорить до утра.
