Изидор Окпевхо - Последний долг
— Послушай, сынок, — говорю я своему провожатому, — скажи мне хотя бы, отчего моя жена и сын у вашего командира. Что, у них неприятности?
— Не беспокойтесь, — говорит он. — Вот мы и пришли. Сейчас вы их увидите.
Я молча глотаю набегающую слюну. Мы на окраине, так что казармы уже видны. Мы подходим к воротам, и часовой поднимает перед нами шлагбаум. Я всматриваюсь в лица солдат, они отвечают пустым, ничего не значащим взглядом. Отсутствие отклика в их глазах все больше и больше убеждает меня, что случилось что-то ужасное. Сын Окумагбы и я отошли на порядочное расстояние от солдат у ворот, и вдруг я слышу их хохот. Я быстро оглядываюсь, хочу знать, чем вызван их хохот. Да, они глядят на меня, их лица красноречивы. Что же…
— Вот мы и пришли, — говорит мой провожатый. Но мыслями я не здесь.
Солдат указывает мне на вход в дом, и тут я внезапно слышу женский голос. Женщина окликает меня по имени из маленького домика, пристроенного к тому, в который мы собирались войти.
— Мукоро!
Я смотрю на женщину и тотчас же узнаю Аку, мою жену.
— Аку! — кричу я ей.
Она подбегает ко мне и изо всех сил обнимает меня. Я в знакомых любимых объятьях, и бремя тревоги сваливается с моего сердца.
— Аку! — Я вновь выговариваю ее имя.
Она не отвечает. Я отрываю от своей груди ее голову и вижу, что она горько, неукротимо рыдает.
— Успокойся, милая. — Я глажу ее по голове, — Успокойся. Я вернулся, я жив и здоров.
Она не унимается. Она отстраняется от меня, садится на землю и рыдает еще безутешнее. При этом мои чувства постепенно сменяются изумлением.
— Успокойся же. — Я тщетно пытаюсь поднять ее с земли, — Теперь все позади. Плакать незачем.
Она не перестает рыдать, и я уже испытываю замешательство. Я поднимаю глаза и вижу, что маленький мальчик спешит к нам оттуда, откуда пришла жена. Мне не надо рассказывать, что это мой сын, — я уже вижу сходство и чувствую голос крови. Он подбегает к рыдающей матери и враждебно, с недоумением глядит на меня. Я улыбаюсь ему и протягиваю руку. Он отступает на шаг и смотрит то на меня, то на мать.
— Аку, перестань плакать, — говорю я нетерпеливо. — Здесь твой сын, возьми себя в руки.
Я сразу поднимаю ее с земли. Она легко поддается, по все еще всхлипывает, стонет, судорожно глотает. Она вытирает глаза уголком платья и сморкается.
— Это ведь наш сын? — спрашиваю я.
Она кивает.
— Огеново, — зову я мальчика, который по-прежнему исподлобья глядит на меня. — Иди ко мне. — Я снова протягиваю ему руку.
Он готов сделать еще один шаг назад, по мать тащит его ко мне.
— Ну-ну, это же твой папа, — говорит она задыхаясь.
Против воли мальчик подходит ко мне, и я обнимаю его с теми чувствами, какие копились во мне три с лишним года. Я стараюсь держаться, как подобает мужчине, и не позволяю слезам брызнуть из глаз. По сердце мое наполнено грустью и радостью — грустью при воспоминании о трех с лишним годах, когда моя жена и маленький сын сполна вкусили беспомощного одиночества, радостью при мысли, что, кажется, мы сумели выдержать все испытания. Я обнимаю мою плоть и кровь, нежно прижимаюсь щекой к щеке сына, и в сердце моем укореняется радость от того, что все худшее позади.
Когда я поднимаю глаза, я вижу армейского офицера, он стоит у двери, руки сложены на груди. Должно быть, он не хотел мешать пашей встрече, а теперь он протягивает мне обе руки и на мой вопрошающий взгляд отвечает улыбкой.
— Добрый вечер, господин Ошевире, — говорит он.
— Добрый вечер, сэр, — отвечаю я, в моих глазах удивление. Кто это такой?
— Заходите, пожалуйста, — Офицер жестом приглашает меня в дом.
Я беру сына за руку, по он вырывает руку и прячется за мать. Прежде чем она успевает его упрекнуть, я удерживаю ее движением руки.
— Не надо, — говорю я. — Он маленький, он еще не привык ко мне. Пусть он пойдет с тобой.
Она берет его за руку, и мы все входим в дом.
— Окумагба, — зовет офицер.
— Сэр? — Солдат вытягивается смирно.
— Где ключ от дома господина Ошевире?
Окумагба достает из кармана ключ и отдает его офицеру.
— Хорошо, — говорит офицер, — Ты свободен. Можешь вернуться в свою часть.
— Слушаюсь, сэр!
Окумагба поспешно отдает честь и уходит.
— Садитесь, пожалуйста, — говорит нам офицер.
Мы все садимся. На сердце сделалось легче, по я до сих пор жду объяснения, почему мою жену с сыном взяли под военную охрану. Офицер прокашливается.
— Во-первых, господин Ошевире, — начинает он, — мне кажется, вы здорово проголодались. Не хотите ли сначала поесть — а после мы поговорим.
— Нет. — Я качаю головой. — Я совсем не хочу есть.
— Вы в этом уверены?
— Да, уверен. Я совсем не хочу есть.
— Может быть, тогда вы хотите чего-нибудь выпить? Дорога сюда долгая и тяжелая.
— Нет, большое спасибо.
— Хорошо. В первую очередь я рад, что вы снова свободный человек и вернулись к своей семье. Вы, вероятно, догадались, я командир здешнего гарнизона, и среди всего прочего в мои обязанности входит оборона города и поддержание в нем мира. Поэтому я хотел бы в нескольких словах рассказать вам, что заставило меня взять вашу семью под защиту армии. Но, мадам, — обращается он к моей жене, — я должен просить у вас прощения. Мне необходимо поговорить обо всем с вашим мужем с глазу на глаз. Пожалуйста, подождите его в вашей комнате — долго я его не задержу.
Шестом я прошу жену удалиться. Они с сыном встают и уходят. Прежде, чем начать говорить, офицер выжидает, чтобы они отошли подальше. В мое сердце снова входит тревога.
ОкумагбаСлава богу, все кончено. Теперь я снова солдат, настоящий солдат. То, что было, кажется сном. Хочу одного — забыть это гнусное дело и снова быть обыкновенным солдатом.
Я шагаю к своей палатке — и все-таки не могу не думать об этой истории, по крайней мере о том, как она завершилась. Должен признаться, что теперь, когда все кончилось, во мне нет той злобы, что была вначале. Сам вид человека, который вернулся домой, подошел к дому в полном неведении того, что случилось, ожидая, что он войдет в свой дом и воссоединится с семьей, сам его вид бесконечно меня растрогал. Но я вспомнил, что я солдат, и постарался скрыть мои чувства.
А встреча с семьей — о боже, не дай мне увидеть такое вновь! Ибо, когда я увидел, как женщина упала на землю и неистово зарыдала, сердце во мне перевернулось — не столько от гнева на ее бесстыдство и неверность, сколько от внезапного понимания того, что ее муж так долго подвергался незаслуженному заключению. Ведь, помимо всего прочего, раз его освободили, значит, доказано, что он ни в чем не виновен. Боже, как я счастлив вернуться в часть…
— Быстрый Окумс, Черный Дьявол! — Один из соседей приветствует меня, когда я вхожу в палатку.
— Привет, Бобо. — Я машу ему рукой.
— Быстрый Окумс! — говорит мне другой сосед.
Но на сердце у меня тяжесть, и, войдя в палатку, я сразу распластываюсь на койке. Не успел я улечься, как еще два солдата вбегают в палатку. Я встречаю их мрачным, не очень дружелюбным взглядом.
— С возвращением, — говорит одни из них, Иса. — Все кончено?
Я молча киваю.
Иса садится рядом со мной, Ойеволе продолжает стоять.
— Ну, друг, расскажи, как было, — просит Ойеволе. — Ты похож на покойника.
— Да, — говорю я, — я и есть покойник. Все кончено.
— Ну, расскажи, — говорит Иса.
— О чем?
— Обо всем.
— О чем рассказывать? Я выполнял приказ, теперь все копчено, и я вернулся сюда.
Я гляжу на Ису в упор. Он беспомощно вздыхает.
— Наверно, тебе там трудно пришлось. — Он подначивает меня на рассказ.
— Да. Очень трудно. — Я смотрю в раскрытую дверь палатки.
— Особенно во время налетов.
— Да.
Я чувствую их немые вопросы. Но у меня нет настроения пускаться в рассказы — да и незачем забавлять их тем, что для меня было весьма неприятным опытом.
— Нам сказали, ее муж вернулся, — говорит Ойеволе.
— Да. Вернулся. — Я стараюсь ничего не добавлять ни словом, ни взглядом.
— Интересно, каково ему было узнать, что во время его отсутствия его борозду пахали другие. Хи-хи-хи! Хотел бы я на него взглянуть, когда ему рассказывали эту историю.
Мой взгляд останавливается на нем, и веселость его как рукой снимает.
— Ойеволе, — тихо, но строго говорю я ему, — если ты повторишь то, что сказал, нас с тобой отсюда вынесут мертвыми.
— Что?
— Если ты повторишь то, что сказал, нас с тобой из этой палатки вынесут мертвыми.
Он опешил и глядит на меня с разинутым ртом. Ибо он знает, что слов на ветер я не бросаю.
— Пошли, Ойе. — Иса встает с земли. — Пусть полежит один. Кажется, у него неважное настроение. Когда-нибудь он обо всем нам расскажет.
Выйдя из палатки, трусливый выродок Ойеволе кричит мне:
