Марк Дюген - Дорога великанов
Несколько секунд она молчала, пила вино маленькими глотками и затягивалась так сильно, что в ее легких, наверное, царила кромешная тьма. Челюсть и руки у нее ходили ходуном. Лед в стакане ударялся о стекло и позвякивал, словно погремушки.
– Почему ты не говоришь со мной о своем отце?
– Об отце? А что мне о нем сказать?
– Не знаю… Подумай.
– Я уже обо всем подумала.
– Однажды вечером в Монтане ты рассказывала папе о том, что твой отец трогал тебя и сестер.
Она расхохоталась.
– Я, наверное, тогда фантазировала, Эл. Мне так было проще. Иногда в отношениях проще выдумать драматичную ситуацию, чтобы всё уладить.
– Ты уверена, что отец не воспользовался тобой?
Она прыснула.
– Конечно, уверена. Мой отец был на такое не способен. Ты ошибаешься, Эл. Ничего подобного никогда не было. Клянусь могилой твоей умершей сестры.
По опыту общения в психиатрической больнице я знал, что, когда речь заходит о вещах, фундаментально важных для человека, он краснеет или бледнеет. Мать же оставалась стабильно пурпурной и, даже судя по жестикуляции, не врала.
– Просто поговори со мной.
Она посмотрела на меня, захохотала как безумная, потом внезапно замолчала и произнесла:
– Эл, не ищи в других людях того, что не дает покоя тебе самому.
Она повторила эти слова несколько раз, хоть и не слишком в них верила, затем обессилела, дошла, пошатываясь, до спальни и закрыла за собой дверь, даже не обернувшись, чтобы не встретиться со мной взглядом. Через секунду, когда я совсем не ждал подвоха, она приоткрыла дверь и произнесла:
– Я должна это прекратить, Эл. Я должна рассказать им о том, какой ты монстр. Если твоя девушка родит тебе ребенка, я этого не вынесу. Я не хочу быть виноватой в распространении зла на земле, понятно?
64
Сюзан вошла и расположилась в маленькой приемной. Эл опоздал. Он извинился:
– Я только что объяснял лицеистам из Сакраменто, почему надо выступать против огнестрельного оружия.
Он сел и протянул ноги так, чтобы не задеть Сюзан.
– Нельзя доверять оружие профанам. Но американцы не желают этого понимать. Без оружия они чувствуют себя словно обнаженными, во всей красе.
Он рассмеялся. Он был в хорошем настроении. Он вздохнул:
– Я вспоминал о нашем приключении в Тоумалесе. Когда вы оттуда уехали?
– Не очень скоро. Я влюбилась в одного типа из Миссисипи. Мне не нравилось, что он спал с другими девушками. Тед нас осуждал и в какой-то момент попросил покинуть сообщество, потому что мы превратились в дурацкую традиционную пару. Некоторые считали, что теория Теда объяснялась его желанием спать со всеми подряд. Я так не думаю. Он был искренне убежден в том, что возврат к традиционным практикам вернет нас к состоянию прежнего общества. Я встретила его через двадцать лет в Сан-Франциско. Мы немного поболтали. Он работал на «Эпл»[97]. И, кажется, успешно. Однако лицо его выражало горечь разочарования в нашем эксперименте. Вы записываете?
– Да. Я перехожу к последней части своей книги. И не знаю, как писать дальше. Я боюсь, что текст попадет в руки кого-нибудь, кто знал меня в прошлом. Могу ли я поговорить об этом с заинтересованным издателем?
– Им нужна законченная рукопись. Потом вы можете ее дорабатывать.
– Хорошо. Я только спрашиваю себя, насколько я могу быть верен реальности. Художественная литература – это реальность. Зачем людям читать, если не для того, чтобы заново чувствовать жизнь? Однако если перегрузить литературу реальностью, то произойдет непоправимое, потому что реальность на самом деле не есть реальность. Это история о яйце и курице. Я проходил комиссию психиатров ради условно-досрочного освобождения.
– И?
– Они снова признали меня совершенно нормальным и безопасным для общества. Но, невзирая на мое примерное поведение, директор тюрьмы не хочет меня выпускать. Он мне лично об этом сообщил. А я признался ему, что прошел комиссию для развлечения. На самом деле мне не очень хочется на свободу. Здесь меня, по крайней мере, кормят, дают крышу над головой – и уважают. Никто из заключенных ни разу не вел себя по отношению ко мне неуважительно. Кроме Макмаллана, назвавшего меня «китом-убийцей»: это мне не понравилось. Макмаллан – маленький тощий человечек, весит, наверное, килограммов пятьдесят пять. Однажды я встретил его в столовой, подошел к нему, аккуратно выдвинул его стул, сел к нему на колени и поставил свой поднос на его поднос. Я поел, никуда не торопясь. Макмаллан вышел из-за стола с фиолетовыми ногами – зато больше никогда не обзывался.
Он улыбнулся и продолжил:
– Мне немного скучно. У меня в жизни нет никакого личного опыта. Это грустно, но это так. Да и как может быть иначе? Это бессмысленно. Итак, стало быть, страна на грани катастрофы?
– Так говорят.
– Мы тратим больше, чем зарабатываем? Здесь это невозможно. В кредит ничего не дают, разве что смерть. Ни денег, ни дружбы, ни любви. Ничего. Я хотел бы чего-то желать. Наказание за удовлетворение желаний – отсутствие любых желаний. Желание – странная штука. Вы до сих пор спите со всеми подряд?
Сюзан покраснела, как робкая пастушка.
– Единственный, с кем я хотела бы спать, вы.
Эл прыснул.
– Даже если бы меня выпустили из тюрьмы, я бы с вами не переспал. Черт побери, даже бывшие заключенные не заслуживают в постели таких уродин, черт!
Сюзан сделала скорбное выражение лица и зарыдала.
– Иногда вы можете быть очень злым.
– Я не злой, Сюзан, – я над вами прикалываюсь.
65
Стояло субботнее утро. Субботним утром сосед всегда готовился к выходу в океан. Его лодка больше напоминала ванну, чем яхту, но денег на приличное судно у него, по-видимому, не было. Он как проклятый проводил в океане целый день, и я задумывался над тем, как он умудряется не потонуть на своем спичечном коробке. Мы никогда не разговаривали. Чем прогрессивнее экономика, тем меньше соседи общаются. Распространенное мнение. В тот день я особенно не хотел ни с кем говорить. Я вышел из дому и захлопнул за собой дверь. Сосед проверял, надежно ли закреплена лодка на прицепе и хорошо ли прикреплен тот к машине. Подобные приключения были ему явно уже не по возрасту.
– Такие приключения мне уже не по возрасту, – сказал он.
Он ждал, что я кивну или опровергну его мысль. Мое молчание его удивило, и я понял: он жалеет, что обратился ко мне. Я понял: он знает, что я сын Корнелл Кеннер – тот самый, который убил своих бабушку с дедушкой. Моя мать этим хвасталась всем подряд. Я даже примерно представляю себе, когда мать впервые меня выдала: с тех пор взгляды соседей изменились. Он продолжал:
– Я боюсь достичь такого возраста, когда ни на что не буду способен! Ох! Я никогда не отплываю очень далеко, но туман сгущается так быстро. В прошлом году я чуть не умер: туман заполонил всё вокруг, и уровень воды поднялся.
Я не собирался с ним разговаривать. Когда я сел в машину, он смущенно произнес:
– Передавайте от меня привет своей матушке.
– Считайте, что уже передал, – ответил я, не задумываясь. Он встал как вкопанный, а я наконец сдвинулся с места.
66
Никогда в жизни я не чувствовал такой усталости. Я проглотил две капсулы с кофеином и поехал на север. В голове гудело. Я чувствовал, что вот-вот взорвусь. Ноги каменели, кровь кипела. На дороге сто один я встроился в левый ряд. Нервы настолько не поддавались контролю, что у меня как будто исчезли всякие рефлексы. Я знал: если кто-нибудь попадет под колеса – затормозить не успею. Хорошо, что на спусках машина не разгонялась быстрее ста тридцати километров в час. Я представлял себе, как врежусь в зад какому-нибудь грузовику с полуприцепом, полным цыплят из Миннесоты. Гнев не проходил, словно температура у ребенка, больного менингитом, – и ничего не помогало. Я должен был разбиться вдребезги и сломать себе шею. В глазах водителей, которых я обгонял, был ужас: они тоже знали, что я разобьюсь.
Между Сакраменто и Сан-Франциско, около Вакавилля – города, в котором, благодаря исправительной колонии, заключенных больше, чем свободных граждан, – я понял, что копы меня остановят и помешают планам, которые я еще толком даже не обдумал. Через какое-то время я припарковал машину. Я чувствовал себя крайне перевозбужденным. Я вошел в кафе на заправке и выпил литр кофе. Затем провел около четверти часа в женском туалете, подставив голову под холодную воду. Одна из дамочек на меня накричала, однако пожалела об этом, когда я поднял на нее глаза. Я выпил еще литр кофе, а затем подумал – не угнать ли мне кабриолет? Чтобы мозги проветрить. Моя маниакальность меня пугала. Я мечтал мчаться со скоростью света, обгоняя ветер, чтобы не уснуть.
Около часа я провел в пригороде Вакавилля в поисках подходящей машины. У тротуара кто-то оставил «Мустанг»[98] – кабриолет 1967 года с крытым верхом. Завел я его за две минуты. Я вернулся к своей машине забрать вещи – точнее, девятимиллиметровый револьвер и веревку. Проверяя, ничего ли я не забыл, я нашел в салоне пачку контрацептивов. На всякий случай я взял ее с собой. Мне страшно повезло, поскольку водитель оставил в бардачке все необходимые документы. Однако я решил ехать медленно и не привлекать к себе внимания.
