Марк Дюген - Дорога великанов
Около часа я провел в пригороде Вакавилля в поисках подходящей машины. У тротуара кто-то оставил «Мустанг»[98] – кабриолет 1967 года с крытым верхом. Завел я его за две минуты. Я вернулся к своей машине забрать вещи – точнее, девятимиллиметровый револьвер и веревку. Проверяя, ничего ли я не забыл, я нашел в салоне пачку контрацептивов. На всякий случай я взял ее с собой. Мне страшно повезло, поскольку водитель оставил в бардачке все необходимые документы. Однако я решил ехать медленно и не привлекать к себе внимания.
Сев за руль, я понял, что ехать придется с открытым верхом: иначе голова продавит крышу и автомобиль превратится в одногорбого верблюда. Видимо, изначально не предполагалось, что парень моего роста будет водить такую машинку. Верх я сложил в два счета, однако на этом мои проблемы не закончились. Верх ветрового стекла находился прямо на уровне моих глаз. Сесть ниже я не мог, поэтому пришлось вытянуть шею, чтобы видеть поверх ветрового стекла. Мелкие заботы меня развлекали.
Я поехал по дороге сто один. Пошел дождь, и его капли смешались с моими слезами. Я думал об отце. Всё бы отдал, чтобы его найти. Почему он не связывался со мной? В детстве я был его любимчиком. Он называл меня «малыш», и я ходил в его огромных ботинках, топая по полу. Господи, как я плакал, как я мечтал начать всё с самого начала, с нуля, с чистого листа, стереть прошлое. Он не должен был бросать меня. Я не заслуживал этого. Я знал, что сказал бы, если бы отец позволил мне объясниться. Нет, я не сумасшедший. Нет, у меня нет психоза. У меня просто не оказалось выбора: я совершил ужасные поступки именно из страха безумия. Я всегда удерживал себя на грани безумия и нормальности, я достаточно силен. Не просите у меня невозможного, ребята: не просите парня, который вот-вот сойдет с ума, не защищаться от безумия.
Дождь усиливался. Тяжелые капли падали на мои очки, я видел всё сквозь завесу, словно в болоте, покрытом кувшинками. Я не собирался умирать прямо там, поэтому перестроился в правый ряд и слегка сбавил скорость, хоть и не остановился. Если бы я умер, никто ничего не понял бы в этой истории – и тогда моя жизнь ничего не стоила бы. Я не мог смириться с подобным положением дел. И, однако, мне хотелось пустить себе пулю в лоб, положить конец этой ничтожной жалкой жизни и страданиям. Где мое счастье? Кто знает? Поскольку счастье мне не светило, я изобретал разные ходы и выходы. Странные, согласен, но каждый делает то, что в его силах. Черт! Вовремя остановился. Вовремя – даже если слишком поздно. Слишком поздно не для всех. Никто меня не остановил. Кто меня остановил, а? Никто. Я остановился сам, потому что это позволил мой интеллект. Не зря же у меня IQ выше, чем у Эйнштейна. Часть мозга, отвечающую за эмоции, уничтожили. Это точно. Но я пока еще способен самостоятельно мыслить.
Дождь усиливался. Я перестал протирать очки. Я ориентировался на фары грузовиков впереди меня. Люди из других машин смотрели на меня с изумлением. Я играл в супергероя, которому непогода нипочем. Моя рубашка слилась с моей кожей. Уснуть мне уже не грозило – остальное не важно. В конце концов я остановился, чтобы выпить еще кофе.
67
Я попросил крепкого кофе. С меня стекала вода, официантка наблюдала за мной молча. Она предложила мне салфетку за четверть доллара: своих у нее не осталось. С моих долларов тоже стекала вода. Я обессилел. После того как я высушил волосы, официантка сказала, что узнаёт меня: она обслуживала меня сутки назад. Видимо, я тоже должен был узнать девушку, но, хоть я уже и захаживал в заведение, лиц не помнил.
Я выпил кофе и отправился восвояси. Дождь кончился. Я сел в «Мустанг» и разрыдался. Я звал отца. Я хотел, чтобы он забрал меня, отвез домой; я давился слезами. Вдруг слезы кончились, подобно дождю. Я поехал дальше; денег оставалось ровно на то, чтобы завершить путешествие. Разумеется, при помощи револьвера я мог обеспечить себя чем угодно, но я же не мелкий бандит!
Проезжая Юрику[99], я снова захотел пустить себе пулю в лоб и достойно прервать недостойную жизнь. Я никогда не чувствовал себя ее хозяином, это правда, – зато отлично помню, сколько потратил сил, чтобы изгнать дурные мысли. А ведь достаточно было всего одного поступка – и они отступили бы. Одного-единственного поступка. Я совершил его. Слишком поздно. Мой интеллект преподал мне урок. Мозг Эйнштейна непригоден для простых уравнений. Меня преследуют сожаления. Я не жалею о том, что сделал. В этом моя мать оказалась права: я не сочувствую другим людям. Поэтому мое зло для меня лишь теоретическое зло. Меня не волновала боль, которую я причинял. А в грехах, которые не волнуют, нельзя раскаяться, о них можно сожалеть, но не рыдать до конца дней. И, разумеется, можно себя простить – но лишь перед смертью.
Не все люди умеют сочувствовать. Политики и военные, например, не умеют, но никто их в этом не упрекает. Власть принадлежит безжалостным мужчинам и женщинам. В какой-то степени они мои братья и сестры, и если присмотреться внимательно, то оправдания у нас одинаковые. Я тоже хотел признания тысяч людей. Я тоже хотел привлечь к себе внимание, хоть я и не самовлюбленный извращенец. И даже не просто не извращенец. У меня извращенные способы самообороны. Которую я скоро сниму. И когда я достигну младенческой девственности в своем сознании, я умру. Меня убьют. Они должны меня убить. На их месте я бы так и поступил, поэтому с самого начала пути я борюсь с возможностью подавления своего дьявольского ума. Чтобы доставить такое удовольствие им. Но они не смогут меня казнить, прежде чем я объяснюсь. Общество должно раз и навсегда понять, что я не родился убийцей.
68
На подъезде к «Дороге Великанов» я снова чертыхнулся: только у меня высохла рубашка, как снова пошел дождь. Меня достали непрекращающийся дождь и непредсказуемость погоды, меня достало мокнуть, никакого шарма я в этом не видел. Внизу, у дороги, меня манила автозаправка. Я залил топливо: «Мустанг» оказался весьма прожорлив. Меня обслужил пожилой мужик. Его жена стояла у прилавка; она держала небольшое кафе, где подавали несколько горячих блюд. Старикам давно пора было на пенсию, но, наверное, они не могли прокормить себя иначе.
Я заказал кофе и яичницу из шести яиц с беконом. Хозяйка отправилась на кухню. Входная дверь открылась, и передо мной возникла женщина лет тридцати. Под серым плащом виднелись красивые длинные ноги, их грацию выгодно подчеркивала мини-юбка. Женщина присела, достала сигареты и принялась нервно курить. Я чувствовал, что она хочет ко мне обратиться, но не решается. Я не обращал на нее особого внимания. Я смотрел на фритюрницу, на темное масло внутри, и чуть ли не падал от усталости.
– Вы на север едете?
Я не сразу ответил. Сперва повернулся к женщине.
– Да.
– Можете меня подвезти? Я еду в Юджин[100].
– Я тоже еду в Орегон, но планирую остановиться после границы, в Голд-Биче.
– Ничего, мне подойдет, если вы согласны.
– Да, но есть небольшая проблема. Я на кабриолете и не закрываю верх из-за своего роста – так что, если дождь, комфорт не гарантирую.
– Тогда зачем вы купили кабриолет?
– Я его не купил, а угнал. Это как украсть ботинки в гардеробе стадиона: невозможно угадать, подойдет ли размер.
Я не повернул голову, чтобы увидеть реакцию.
Вернулась хозяйка. Картошка была еще горячая.
Девушка заказала пепси.
– Так вы меня отвезете?
– На ваш страх и риск. Я три дня не спал. Возможно, вам лучше было бы дождаться кого-нибудь другого.
– У меня нет времени. – Ее жизнь меня не интересовала, и об этом я ей сообщил сразу. – Хорошо, я вас отвезу, но я ничего не хочу о вас знать и не хочу чувствовать себя обязанным с вами разговаривать. Я высажу вас около Реддинга[101], если к тому времени мы еще будем живы.
Она вдруг засомневалась.
– Вы правда три дня не спали?
Я пожевал и ответил:
– Правда.
– Ладно, подожду кого-нибудь другого.
Я доел яичницу и сказал:
– У вас не такие проблемы, чтобы рисковать жизнью. Хорошо, что вы это осознали.
Я встал и подошел к кабриолету. Синее небо глядело на меня сверху довольно дерзко. Я поглядел на запад. Грозы не намечалось. Я сел в машину и в тот самый момент, когда собирался тронуться в путь, уснул. Видимо, я проспал около часа. Проснувшись, я увидел, что девушка стоит у машины с чемоданом; плащ она повязала вокруг талии.
– Ну вот, вы выспались. Теперь можете меня отвезти? – обратилась она ко мне, когда я открыл глаза.
– Теперь, после того как я выспался, я больше не хочу никуда вас везти, – сказал я и завел двигатель.
Я сорвался с места и полетел вихрем. Меня одолевали воспоминания, в висках стучала кровь. Сон меня совершенно не расслабил и не придал мне сил. Усталость продолжала на меня давить, как коровье вымя на новорожденного теленка. От оживленного движения на сто первой дороге у меня кружилась голова.
