Самид Агаев - Седьмой Совершенный
— Плати, — сказал Азиз, — тысячу динаров.
— Ну что ты, — укоризненно сказал Ахмад Башир, — мы же говорим не о белой рабыне, а об обыкновенном арабе, свободном человеке. И, между нами говоря, красная цена ему десять динаров.
— Тысяча динаров, — повторил Азиз.
— Послушай, приятель, — увещевал Ахмад Башир, — это несуразная цифра, да у меня и нет таких денег.
— А сколько у тебя есть? — с интересом спросил Азиз.
Ахмад Башир назидательно поднял палец.
— Воспитанный араб таких вопросов не задает.
Один из подручных Азиза вмешался в разговор, он сказал:
— Может быть, тебе по рогам дать, как следует, чтобы не дерзил? — и поднес к носу Ахмад Башира свой здоровенный кулак. Ахмад Башир немедленно схватил его за запястье и сжал с такой силой, что задира изменился в лице и разжал пальцы.
— Рога у Иблиса, — сказал Ахмад Башир, — и, у твоего отца, ублюдок.
Взгляды всех присутствующих обратились к Азизу. Самое время было дать выход гневу. Но тут к Азизу подошел человек, и что-то прошептал на ухо.
— Вот как, — сказал Азиз, и обращаясь к Ахмад Баширу. — Ты, собственно говоря, кто такой?
— Приезжий я.
— Ты тут что-то про тайную службу намекал, так я этого не люблю, я плевать хотел на тайную службу и на их начальника. Ведешь ты себя, конечно, дерзко и следовало бы тебя проучить, но меня трогает твое участие в судьбе друга. Поэтому я тебе его выдам, тем более, что он совсем плох, заговаривается. Давай твои десять динаров и тебя отведут к нему.
— Вот это деловой разговор, — воскликнул Ахмад Башир, — да с тобой, парень, просто приятно иметь дело.
Он немедленно высыпал десять динаров. Азиз не чинясь, пересчитал деньги и один динар вернул, среди золотых монет одна оказалась глиняной…
— Впотьмах не заметил, — смущенно сказал Ахмад Башир.
Он достал еще одну монету, а белую глиняную печать убрал. Со всех сторон подошли люди и алчно смотрели на золото.
— Ну что собрались? — рассердился Азиз. — А ну, расходись, Ханбал отведи его.
Один из айаров попросил:
— Азиз, разреши, я тоже пойду с ним, что-то не нравится мне этот приезжий.
Азиз кивнул и поднялся, сидевшие рядом с ним, тоже поднялись.
Шли долго. Ахмад Башир вначале пытался запоминать дорогу, но после запутался в бесконечных переулках. Потом, нюхом полицейского он сообразил, что его специально так долго водят, путают следы. Не могли они так далеко держать Имрана. Догадки он не выдал.
Ханбал шел впереди, чуть отстав, двигался Ахмад Башир в окружении трех человек.
— Ну, как жизнь, Ханбал? — спросил Ахмад Башир.
Удивленный Ханбал обернулся и, помедлив, кивнул.
— Ничего, приятель, слава Аллаху.
— Рассказал бы о своей братии, — продолжал Ахмад Башир, — может, и я примкну к вам.
Ханбал сказал:
— Знай, приезжий, что мы ни от кого не зависим: ни от религиозных сект, ни от квартальных общин, ни от властей. Наши принципы — сдержанность и сила воли, стойкость и пренебрежение к боли, преданность в дружбе, неразглашение тайны, неприемлемость лжи, верность данному слову, целомудрие…
— Не, это мне, кажется, не подойдет, — разочарованно заметил Ахмад Башир, — а скоро мы вообще придем?
— Уже пришли, — сказал Ханбал, — вот этот дом.
Он постучал в неприметную дверь, которая тут же отворилась. Сделав несколько шагов по узкому коридору, Ахмад Башир оказался в помещении, полном людей. Азиз спросил:
— Ну что, приезжий проветрился?
После этих слов грянул хохот. Ахмад Башир огляделся, это был тот кабак из которого он ушел час назад. Над ним посмеялись. Стоявший рядом айар смеялся особенно противно, Ахмад Башир не выдержал и дал ему в ухо, чтобы на душе легче стало. На нем повисли сразу несколько человек, заломили руки назад и связали.
— Нехорошо, Азиз, нехорошо, — процедил Ахмад Башир, — не к лицу взрослому человеку развлекаться таким образом.
— Попридержи язык, приезжий, — ответил на это Азиз, — тебя узнали. Это ты вчера убил моего человека на тайаре, а твой дружок порезал моих людей. Очень вы беспокойные люди и задиристые. С кем вздумали тягаться. Со мной сам халиф ничего сделать не может. А то он с Абу-л-Хасаном ужинал, да хоть с Назуком.[115] Можешь с ними с обеими завтракать, обедать и ужинать, меня этим не запугаешь. Заприте его вместе с дружком, — приказал Азиз, — завтра разберемся. Поздно уже, спать хочу.
Ахмад Башира отвели в какую-то комнату и заперли в ней. Когда глаза его привыкли к темноте, он увидел лежащего на полу человека. Это был Имран.
— По-моему, когда-то это уже было, — задумчиво сказал Ахмад Башир и добавил: — Воистину наш союз неразрывен, — он имел в виду себя, Имрана и узилище.
Он подсел к Имрану и попробовал его разбудить. Тот открыл глаза, пробормотал что-то и снова закрыл. Ахмад Башир потрогал его лоб.
— Кажется, у него жар, — подумал Ахмад Башир.
Поразмыслив немного, он поднялся и подошел к двери, намереваясь стучать, но дверь сама отворилась, и возникший на пороге человек сказал:
— Приверженец Седьмого Совершенного приветствует тебя. Я видел знак и готов тебе служить. Меня приставили охранять вас, скажи, что надо сделать. Моя смена кончается утром. Они все пируют там, потом будут спать пьяные, тогда мы сможем перерезать их сонных.
— Они все здесь или их много? — спросил Ахмад Башир.
— Их много, они есть в каждом квартале.
— Тогда, опасаясь мести, нам придется покинуть город, а у меня есть еще здесь дела. А ты не можешь выпустить нас отсюда?
— Могу, но тогда они убьют меня, но если вы прикажете, я это сделаю.
— Не надо. Когда кончится твоя стража, пойди в квартал Баб ал-Маратиб найди дом Абу-л-Хасан раиса, скажи, что я здесь в заточении. Ахмад Башир меня зовут.
Айар сказал:
— Я все сделаю, — и закрыл дверь.
Ахмад Башир вернулся на свое место и вновь потряс спящего, но Имран в эту минуту был очень далеко.
Он шел по ночным улицам Медины. Имран никогда прежде не бывал в этом городе, но то, что это Медина он знал совершенно точно и шел уверенно, зная, что нужный ему дом он узнает сразу.
Ночь была безлунной и холодной, над домами бушевал порывистый ветер, но здесь в узких переулках его ярость усмирялась каменными стенами. Те немногие прохожие, которые встречались ему на пути, при расспросах шарахались в сторону и Имран шел дальше, полагаясь на свою собственную интуицию. Нужный ему дом оказался в тупике. Видимо, власти специально поселили имама здесь, чтобы ограничиться одним караульным постом, который вел наблюдение за теми, кто посещает Джафара имама.
Имран долго стучал, прежде чем дверь отворилась. Старый слуга провел его на открытую террасу, где, закутавшись в одеяло, сидел Джафар-ас Садик, устремив взор в небо.
— Это ты опять! — не глядя, сказал Джафар.
— Я, — признался Имран.
— Присаживайся, — предложил Джафар.
Имран огляделся, но не найдя на что сесть, остался на ногах.
— Спрашивай, — сказал Джафар.
Имран открыл, было, рот, но все с чем он шел к имаму, вдруг выскочило из головы. Когда молчание стало уже неприличным, он спросил:
— Что вы видите там? Небо затянуло облаками, и нет луны.
— Это что, стихи? — рассеянно спросил Джафар.
— Нет, что вы, — смутился Имран.
— Может быть, ты поэт? — продолжал Джафар.
— Если только в душе, — усмехнулся Имран.
— Жаль, я люблю разговаривать с поэтами, они по-особому воспринимают этот мир, мне интересен их взгляд на природу вещей.
— Я часто думаю о том, что стало бы, прими вы предложение Абу Муслима. Вы с вашим умом и благородством могли бы изменить этот мир.
— Это вряд ли. Никому не под силу изменить этот мир.
— Но вы даже не пытались.
— А что проку в бесплодных попытках. Что, я должен был принять предложение подлого авантюриста Абу Муслима, которому нужен был только мой авторитет или разделить безумство Абу-л-Хаттаба уверявшего, что правота превращает палки в мечи. Узурпатор только этого и ждал, чтобы расправиться со мной. Я был для них, как кость в горле, мне не надо было брать в руки оружие. Они боялись меня, даже когда я читал лекции в мечети или спал с женщиной. Те, кто предлагали мне возглавить восстание, чтобы доказать свои права на имамат, не понимали, что мне не нужно ничего доказывать. Это была абсолютная истина. Ал-Асади, правитель Бахрейна, доставил и вручил мне семьсот тысяч динаров, рабов и верховых животных, дань собранную для омейядов, сказав, что все это принадлежит Джафару ас-Садику, то есть мне. Омейяды преследовали и провоцировали меня, надеясь, что я совершу ошибку и дам им возможность физически расправиться со мной.
— Вы могли бы изменить мир, — повторил Имран.
Джафар покачал головой.
— Мир устроен столь совершенно, что не нуждается ни в чьих вмешательствах. Более того — ничего нельзя изменить, Аллах так замыслил его. Жизнь на земле развивается по одному ему ведомым законам, и все, что так мучает тебя: несправедливость, обман, вероломство — это частности, и они тоже имеют свое место в стройной системе мироздания. Все взаимосвязано. Это представление, в котором по замыслу автора кто-то должен умереть, а кто-то выжить, один обманет, а другой будет обманут.
