Самид Агаев - Седьмой Совершенный
Так бывает невозможным не узнать царя среди подданных, вельможу среди черни. Удивительным было то, что Джафар, ответив на приветствие, назвал Имрана по имени.
— Как твои дела, сынок? — спросил он, улыбнувшись.
Оторопев, Имран все же сообразил, что это не тот случай, когда можно кривить душой. Вздохнув, он сказал:
— Бывали дни и получше, правда это было так давно, что я их не помню. — Потом он добавил. — Ну и заварили же вы кашу.
Джафар на это ничего не ответил и Имран, подумав, что он обиделся, поспешил извиниться. Джафар вновь улыбнулся и кивнул головой. Имран хотел подойти ближе, но не смог. Так они и говорили, Имран на айване, а Джафар во дворе.
— Тебя что-нибудь тревожит? — спросил имам.
Пока Имран подбирал слова в ответ, Джафар продолжил:
— Я вижу, что ты жив и здоров, меня это радует.
— Я не знаю, как жить дальше, — наконец сказал Имран. — Казалось бы, я получил все, чего хотел: избежал смерти, воссоединился с семьей, но ничто мне не в радость. Жена, о которой я грезил долгими ночами в тюрьме, оказалась чужим человеком; дети, по которым я так страдал, вполне обошлись без меня. У меня чувство, словно меня подло обманули. В моей душе поселилась тоска, я раздираем сомнениями.
Джафар внимательно слушал, изредка кивая головой. Он стоял во дворе, залитом беспощадным солнечным светом и поэтому, подняв глаза на Имрана, он приложил ладонь козырьком к глазам. Джафар сказал:
— Это потому, сын мой, что ты постиг знание, оно не дает тебе покоя.
— Что же мне теперь делать, как жить дальше? — спросил Имран.
— У каждого свой путь, — печально сказал Джафар.
— Так вы не знаете? — расстроился Имран.
Джафар покачал головой.
— У каждого свой путь, — повторил он. — Ничто не изменится от того, что я укажу тебе наиболее верный для тебя путь, ты ведь все равно пойдешь своей дорогой, той на которую укажет тебе твой разум и твое сердце. Ведь человек создан по образу и подобию Божьему, а значит он тоже Демиург, творит свою жизнь и свою судьбу. Ведь если я скажу, что наиболее правильным для тебя будет вернуться домой, ты же все равно не сделаешь этого.
— Нет, не сделаю.
— Ну вот, видишь.
Имран поник головой.
— Скажи в таком случае, — горестно спросил он, — почему нет справедливости на свете? Почему одни приобретают незаслуженно, а другие теряют последнее, что у них есть?
— Я тебе больше скажу, — засмеялся Джафар. Справедливости нет не только на свете, ее нет даже во тьме.
Имран изумленно поднял голову. Лицо Джафара изменилось: в уголках губ играла недобрая усмешка, а глаза смотрели холодно и властно.
— Ее нет в том смысле, в каком люди и ты в частности ее воображают. Все очень просто: на часах Господа Бога человеческая жизнь слишком малая величина, чтобы за время отмеренное ей свершилось то, что по нашему разумению должно свершиться, воздалось все, что должно воздастся каждому по его делам. Часы Создателя размером во вселенную. Не вообразить шаг маятника этих часов, поколения меняются прежде, чем он сделает шаг и вернется в исходное положение. К сожалению, нашей жизни не хватает, чтобы увидеть плоды наших поступков…
Джафар ас-Садик замолчал, оборвав свою речь. Молчал и подавленный Имран, опустив голову. Когда же он поднял взгляд, имам удалялся и последнее, на что обратил взгляд Имран, то, что Джафар не отбрасывал тени.
Вместо того, чтобы по совету старшины заняться поисками Имрана на пустыре, Ахмад Башир отправился в ближайший кабачок, где как следует, выпил. После чего задал хозяину вопрос, но желаемого ответа не получил. Тогда он нанял за один дирхем какого-то пьяницу, согласившегося факелом освещать ему путь и отправился в другой кабак, где еще выпил и задал хозяину вопрос. Этим, странным на первый взгляд, действиям Ахмад Башира было несколько объяснений: во-первых, ему не хотелось бродить ночью по пустырю в темноте, рискуя быть ограбленным или даже убитым руками каких-нибудь бродяг, предпочитающих селиться в таких местах. Во-вторых, пятнадцать лет службы в полиции убедили его в том, что, казалось бы, наиболее логически оправданные поступки, как правило, приводят к отрицательным результатам. В-третьих, Ахмад Башир был в душе сторонником учения кадаритов[114] и справедливо полагал — уж коли суждено ему найти пропавшего товарища, то найдет его, в какую бы сторону он не двигался. Всякий раз, рассчитываясь с хозяином, Ахмад Башир вынимал из кармана вместе с горстью монет белую круглую печать, но результата эти действия не имели. Пьянице, сопровождавшему его, надоело молчать, и он обратился к господину с просьбой купить ему вина в счет обещанного дирхема. Ахмад Башир отказался выполнять эту просьбу, во-первых, потому что не любил давать авансы, а во-вторых, опасался, что бродяга, выпив, не сможет выполнять свои обязанности. Тогда пьяница, желая ускорить расчет, спросил:
— А кого, собственно, ищет господин?
— Азиза, — коротко сказал Ахмад Башир.
— Предводителя айаров? — спросил пьяница.
Ахмад Башир поглядел на него и сказал:
— Да.
Пьяница засмеялся и воскликнул:
— Господин! Зачем же его искать по всему Багдаду, когда его вотчиной является Баб-ал-Басра?
— Ну, веди, — сказал Ахмад Башир.
Бродяга привел его в квартал Баб-ал-Басра и указал на двухэтажный дом на окраине.
— В подвале кабак, — сказал он, — он здесь обычно сидит. Меня туда не пустят, вернее не выпустят, слишком задолжал. Дай мне мои деньги. И потом очень я не люблю айаров.
— Сколько ты должен? — спросил Ахмад Башир.
— Целый динар.
Ахмад Башир достал золотую монету.
— Иди, расплатись, заодно посмотришь, там ли Азиз, сколько с ним свиты, и есть ли у них оружие.
Провожатый схватил монету и сказал:
— Еще полдирхема на выпивку… ну не могу же я просто войти и выйти, это будет подозрительно.
Ахмад Башир счел эти слова разумными. Бродяга, получив прибавку, тут же исчез.
Ахмад Башир прошел взад-вперед, производя разведку, затем спрятался в тень и принялся выжидать.
К ночи еще больше похолодало, небо прояснилось, а звезды висевшие над Багдадом опустились еще ниже, холодным блеском вызывая у Ахмад Башира озноб и внутреннюю дрожь. Он изрядно продрог, когда, наконец, появился провожатый. Разгоряченный вином, он щедро улыбался.
— Ну? — нетерпеливо спросил Ахмад Башир.
— Там он, слева от двери сидит, двое с ним.
— Как он выглядит?
— Обыкновенно. Да ты его сразу узнаешь, наглый больно.
Ахмад Башир отпустил провожатого и вошел в кабак.
Ибн ал-Фурат ужинал очень поздно и, как всегда, в окружении своих девяти советников, из которых четверо были христианами. У вазира не было спеси, свойственной сановникам его ранга. Отпрыск знатного рода, он избавился от высокомерия по отношению к людям в зрелом возрасте, увидев во сне хлеб, до которого не смог дотянуться. После этого всю оставшуюся жизнь в его доме раздавали хлеб, как милостыню. В нем вообще было что-то от великодушного монарха. Он никогда не преследовал своих врагов. Так, вступив в должность вазира, он разорвал, не читая, все их письма, доставшиеся ему от предшественника, утверждая, что милость и немилость вазира не должна быть, оплачена таким способом.
Сидели они в зале дворца, недавно выстроенного Фуратом, в отделку которого он вложил триста тысяч динаров. Столешница, внесенная слугами, стояла в центре зала, была она из бело-красного хорасанского дерева харандж, что дало повод одному из присутствующих, обладавшему поэтическим даром, сравнить ее с букетом гвоздик. Два часа кряду, слуги вносили, все новые кушанья, а Фурат предлагал и уговаривал сотрапезников отведать то или иное кушанье. Когда с основными блюдами было покончено, подали вино и сладости.
Ибн ал-Фурат с улыбкой оглядел присутствующих, спросил, все ли насытились, и, получив утвердительный ответ, воздал хвалу Аллаха, упомянув затем пророков Мухаммада и Ису. Довольные христиане поклонились, ал-Фурат знал толк в обращении с людьми.
— Я встретил сегодня этого проныру, Абу-л-Хасана, — сказал Ибн ал-Фурат и пояснил, — из тайной службы, раиса. И понял, что у меня вызывают недоумение две вещи: первая — это почему он до сих пор занимает свою должность, хотя его должны были прогнать после того, как он проспал заговор 296 года, и вторая — это почему он всегда оказывается в нужном месте раньше меня.
Советники внимательно слушали вазира, собственно, в этом и заключалась их необходимость. Многие ошибочно полагали, что вазир Ибн ал-Фурат пользуется мозгами своих людей, но это было не так, — Фурат не нуждался в советах.
Фурат оглядел сотрапезников и простер руку к одному из них:
— Скажи ты, Муса.
Муса отложил в сторону сочную айву, в которую собирался впиться, и сказал:
