Птичник № 8 - Анферт Деб Олин

Иногда я прихожу рано. Стараюсь не разбудить жену, выбираюсь потихоньку, пока еще темно, летучие мыши только-только заканчивают охоту. С рассветом тут вся долина оживает. Несколько сверчков заводят песню, едва солнце коснется горизонта. Птицы начинают кружить, меньше чем раньше, но все равно много. Зовут друг друга, нарезают круги, улетают.

У меня хорошая работа. Временные сотрудники не получают премий, и это, конечно, минус, когда у тебя семья. Жена моя хочет уехать из этих пустынных краев, перебраться поближе к своим братьям и сестрам, куда-нибудь, где попросторнее, пошумнее, похолоднее и подороже. Я хочу, чтобы мой сын ни в чем не испытывал недостатка. Я подал заявление об уходе из “Прайс секьюритиз” начиная с этой пятницы. Надеюсь, мне дадут хорошую рекомендацию. Мы пока не будем закрывать этот банковский счет, на случай, если мне все-таки перечислят какие-нибудь премиальные за верную службу все эти годы.

Аннабел, сначала подумал Роб, а потом произнес вслух, когда у него на кухне появились начальник птичника и полицейский. Роб сидел над дыней и хлопьями с холодным молоком (в последнее время жена редко разрешала ему есть яйца, ведь отец его чуть не умер из-за больного сердца в возрасте шестидесяти четырех лет). Было без пятнадцати семь утра. Малышка проснулась в шесть.

Вошедшие не успели еще и рта раскрыть, как у него при виде их перепуганных лиц в голове возникло это имя, потому что такие лица у людей бывали только в тех случаях, когда они приносили новости о сестре.

Аннабел. В его самых ранних воспоминаниях сестра носила его на спине или под мышкой, как тяжелую сумку, будила среди ночи, чтобы вместе отправиться в приключение на заднем дворе: построить ночную крепость или поискать летучих мышей.

– На ферму был совершен налет, – сказал полицейский, своей важностью и выправкой сразу напустив тревоги в пастельную тишину.

– Цыпочек забрали, – сказал начальник птичников.

Роб опустил ложку в молоко (миндальное, поскольку жена была убеждена в том, что коровье приводит к диабету) и встал из-за стола. Он поцеловал жену и малышку уже у двери.

До фермы ехать было недалеко, дорогу эту он знал с рождения, сначала они ездили туда, усаживаясь вместе с сестрой на заднее сиденье, потом он сидел один на пассажирском кресле рядом с отцом, а затем стал ездить сам из собственного дома в трех кварталах от родового гнезда (хотя и не планировал, что все так сложится). Он вполуха слушал этих двоих, но внимание его было приковано к столбу дыма, который было видно даже отсюда: след Аннабел. Отпечаток пальца его сестры в небе. Машина ехала через поля, и вокруг зарождался день.

Он открыл дверь еще до того, как они окончательно остановились перед рядом машин экстренных служб. Извиняясь направо и налево, стал пробираться сквозь репортеров, пожарных и граждан: “Прошу меня простить” и “Вы не позволите?”, пока наконец не оказался у баррикады из полицейской ленты и сигнальных конусов, преградившей путь к птичнику № 8, по-прежнему тлеющему и местами пылающему огнем. Полицейский, который, видимо, был тут за старшего, похлопал его по плечу и сказал: “Думаю, вам стоит взглянуть и на остальные птичники тоже”. Роб пошел за ним.

У входа в птичник № 4 какой-то полицейский пытался жестом его остановить, но старший сказал: “Это сын”, и все перед ним расступились. Роб готов был поклясться, что услышал смешки у себя за спиной.

Аннабел всегда была умнее его, и он ее обожал. Ну какой ребенок не восхищается старшей сестрой, особенно если она бунтарка и красавица? Тот день, когда на ферму явился Джонатан Джарман-младший, стал для Робби днем, когда он ее потерял. До этого все ее шалости были так или иначе завязаны на нем – он становился либо жертвой, либо соучастником. Но как только появился Джонатан, она вывела Роба из игры. За какие-то двадцать четыре часа он вдруг стал лишним. Все, что происходило потом, казалось продолжением этих первых суток: постепенно она отдалялась все больше, а он издали за этим наблюдал. Казалось, все, кто любил Аннабел, отошли в тень и оттуда смотрели, как она их предает и покидает. Это была самая уникальная ее черта – конечно, после очевидной и всем известной. И ясное дело, он пережил это, отпустил ее с тем же тоном, что и все они, с той же презрительной усмешкой.

Тогда как же объяснить вот это? Он замер на пороге птичника № 4. Вентиляторы были выключены, ленты конвейера не двигались. Не раздавалось ни звука. По дороге сюда ему сказали, что птиц нет, но что это вообще значит: “нет”? Он прошел через коридор в зону содержания кур. Ни ко-ко, ни кудах, ничего. Тишина. Всех? Он свернул в проход, увидел ряды пустых клеток (Анни, мать твою, это вообще как?). Прошел немного вперед. Ничего. Остановился, покачиваясь на каблуках, присвистнул. Он в самом деле испытал восторг.

– И так – в каждом, – сказал начальник птичников, остановившись рядом с ним. – Ну, кроме восьмого.

– Понятно, – сказал Роб.

– Мы находим грузовики, – сказал старший полицейский. – Окружаем их. Это черт знает что такое. Охранника по-прежнему ищем.

Роб понимал, что полицейский не произносит имени Аннабел из вежливости, ведь все знали их семейную историю. Наконец офицер доверительно наклонился к нему поближе.

– Вы случайно не знаете, где в данный момент находится ваша сестра?

Тут включилось его еще не окончательно изжитое стремление ее всегда и во всем защищать.

– С чего вы взяли, что это она? – возмутился он.

По их лицам он догадался, что на его собственном лице читается не то, что ему бы хотелось.

– Я понятия не имею, где она, – сказал он.

Он шагнул обратно в солнечный свет, и полицейские поспешили за ним следом. Он направился к машинам. Остановился посреди тротуара.

– Подождите, а куда вы отвозите кур?

Только несколько часов спустя, когда он орал в телефон, снова взрослый и злой, как и положено мужчине двадцати восьми лет, его осенило: он знает, где она. Он опустил руку с телефоном.

О: Конечно, я ходила проверить птичник номер восемь. Кто вообще в наши дни держит живых сторожей? Охранные системы сигнализаций гораздо надежнее и дешевле. Но наша система сигнализации была отключена. Это все отец. У него вечно был Рикардо. Если бы Рикардо был на месте, он бы меня ни за что не увидел. Он часами сидел и раскладывал пасьянс на стареньких картах. А если бы и увидел, то включил бы сигнализацию. Он знал, чего от меня ждать. Но он бы меня ни за что не увидел, потому что не стал бы бродить по ферме, как зомби. К тому же Рикардо был в отпуске. Я это знала. Отец запросто мог взять и пустить все на самотек на целых три недели. У нас была охранная система, говорю же вам. Но теперь всем заправлял Робби, мой брат, и он нанял временного сторожа.

Я только вышла из седьмого птичника и тут же попала в луч света. Я побежала, но он оказался упертый. Бегал за мной целый час, размахивал фонариком. Я боялась, что сейчас начнут подтягиваться другие сотрудники. По четвергам они рано появляются. Трудно было предположить, что они могли освободить один птичник, а другой – нет, потому что очистка обоих была назначена на одно и то же время. Я видела команду очистки во вторник. Между очисткой и заселением новых кур проходит не меньше трех недель. Для меня это была просто формальность. Да еще этот дурацкий временный сторож. Все пошло кувырком.

Слушайте, мы ведь уже почти закончили? Я совершенно потеряла счет времени. Мне уже можно идти?

В: У нас осталось всего несколько вопросов.

За двадцать лет до всего этого фермер Роберт Грин-старший ехал по проселочной дороге, а Робби и Аннабел сидели на заднем сиденье. Он миновал ограждение из колючей проволоки и знаков, предупреждающих о грядущем конце света, проехал мимо знакомой тропинки, разматывающейся, будто эластичный бинт. Старая колымага всползла по холму и остановилась перед большим курятником. Его дочь побежала по траве, Робби – за ней. Фермер Грин вышел из машины и остановился, уронил плечи. Вздохнул.