Эдуард Тополь - Любожид
Да, здесь, по эту сторону улицы, вы еще свой, советский человек, немного ущербный из-за своей семитской внешности, но все-таки наш. Вы можете спорить с милиционером или бежать к нему за защитой, если на вас напали уличные хулиганы. Вы можете громко разговаривать, смеяться, рассказывать анекдоты, флиртовать с проходящими девушками или нагрубить водителю троллейбуса.
Но там, на той стороне…
Мощное и почти зримое поле презрения к «предателям» и «жидам» окружает ту кучку людей, которые каждое утро выстраиваются перед ОВИРом под присмотром трех милиционеров наружной охраны и незнамо какого их числа внутри. Эти менты не следят за порядком в очереди, они не слышат и не видят тех оскорблений и плевков, которыми награждают «подонков» и «христопродавцев» прохожие. Менты ждут «антисоветских происков сионистов» – демонстраций, групповых петиций и плакатов «Отпусти народ мой!». Поэтому каждого, кто приближается к ОВИРу, они еще издали ощупывают опытным, наметанным взглядом – не спрятаны ли под пиджаком плакаты и транспаранты? Не похож ли ты на фотографии известных им могипдовников активистов-сионистов?
И когда вот так, в центре Москвы, перед районным ОВИРом, присоединяешься к людям, которые своим заявлением о выезде из СССР бросили вызов всей имперской пропаганде счастливого советского образа жизни и знаменитой песне «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!», когда становишься в ЭТУ очередь, то тебе уже не до шуток! Чувствуешь себя словно голый на льдине.
У каждого голова втянута в плечи, а под мышкой зажата папка с документами – приглашение от родственников из Израиля, биографическая «Анкета выезжающего за границу на постоянное место жительства», характеристика с места работы, справка из ЖЭКа, письменное согласие родителей или детей на ваш отъезд, справка от врача о состоянии здоровья, справка из военкомата об отношении к воинской службе и шесть фотографий каждого члена семьи. У всех сосредоточенный вид, никто не видит друг друга, а только мысленным взором сверяет свои документы и свое прошлое. Достаточно ли убедительно звучит «легенда» – 23-й пункт анкеты, в котором вы должны объяснить, каким это образом у вас появились в Израиле столь близкие родственники, что ради объединения с ними вы готовы оставить в СССР сестер, братьев и даже родную мать? Ведь во всех прежних анкетах – в школе, в институте и при поступлении на работу – вы сами писали: «родственников за границей не имею». О, дело в том, товарищ инспектор, что израильская тетя – это дочка нашего двоюродного дедушки, который уехал из России еще до революции. Конечно, если бы он знал, что в России будет революция, советская власть и такая счастливая жизнь во имя построения коммунизма во всем мире, он бы не уехал никогда! Но он не знал, он уехал еще в 1910 году, затерялся в волчьем мире капитализма и умер там от тоски по родному Гомелю. А в Израиле у него осталась дочка, и теперь она – старая, одинокая и больная женщина – нашла нас через Красный Крест и засыпает письмами, умоляя приехать и помочь ей дожить ее годы. Будет просто жестоко и негуманно с нашей стороны, если мы откажем ей в этом. Вот ее письма, смотрите!…
Чем ближе подходит ваша очередь к кабинету инспектора ОВИРа, тем сильней вы сомневаетесь в убедительности этой «легенды». Даже письма от «тети», которые вы сами сочинили, переслали с друзьями в Израиль и по почте получили обратно с подлинным израильским почтовым штемпелем, – даже эти письма кажутся вам явной липой. И, угасая духом, вы мысленно листаете свои остальные документы. Зачем ОВИР требует характеристику с места работы? Неужели в эмиграцию пускают только ударников труда, «морально устойчивых» и «идеологически выдержанных»? Или наоборот – только лентяев, пьянчуг и растлителей малолетних? И вообще что им известно про вас из того, что вы не указали в анкете?
Так, прибыв на тот свет, мы стоим, наверно, перед апостолом Павлом, исполняющим обязанности загробного ОВИРа. Там, в той очереди, мы, конечно, тоже вспоминаем всю свою жизнь и робко гадаем, какие наши грехи известны небесной канцелярии, а какие – прощены или забыты за давностью. Но разве Бог и КГБ могут недосмотреть, забыть, простить? Впрочем, Бог может. Но КГБ…
Хотя – стоп! Ведь на том свете у евреев тоже должна быть отдельная очередь. Не к апостолу же Павлу мы там стоим!…
Дописав эту строку, Рубинчик устало откинулся на стуле. И размял пальцы, которые свело от непривычки писать авторучкой. Уже лет пятнадцать, как он не писал от руки, а только на пишмашинке, и машинка эта, любимая «Эрика», стояла тут же, под кухонным столом. Но стучать на ней ночью невозможно, за стеной спят дети. Хотя главное не рука, конечно, а то, что он смертельно хочет курить. Однако и теперь, когда он дописал главу, он не позволит себе закурить, нет! Сегодня, после подачи документов в ОВИР, он начал новую жизнь. Никаких сигарет, а наоборот – полная настройка на борьбу за выживание в мире капитализма!
Рубинчик встал из-за кухонного столика и открыл свой портфель. В портфеле были новые тапочки-кроссовки из лосиной кожи, а также спортивные трусы и майка, которые он утром купил в арбатском «Военторге». Теперь, когда жена и дети спят и дописана очередная глава, он займется собой. Тем более что пробежка перед сном – это единственное, что может удержать его сейчас от соблазна обшарить всю квартиру в поисках сигареты.
Кроссовки из желтой лосиной кожи стоили аж двенадцать рублей! Конечно, там он будет бегать только в «Adidas», но для начала, в России, сойдут и такие. Тем более что они отлично сидят на ноге…
Рубинчик прошелся по кухне, размял кроссовки на ноге. Годится! Натянул майку и спортивные трусы, повязал на пояс шнурок с ключами от квартиры и, стараясь не скрипеть дверью, выскользнул на лестничную площадку. Никаких лифтов, мой дорогой! В мире капитализма волчьи законы, и нужно ходить пешком, бегать по лестницам И вообще привести себя в форму. В университете Рубинчик занимался легкой атлетикой и волейболом, а потом, после женитьбы, несколько раз начинал бегать, но бросал через неделю-другую, потому что то командировки, то срочная статья, то очередная выпивка с друзьями. Однако с сегодняшнего дня – железный режим! Две пробежки в день – утром и вечером. Тем более что это так клево – чувствовать себя снова в кроссовках, в майке, молодым!
Вперед! Июньская ночная прохлада уже настоялась на запахах подмосковных лесов, а Можайское шоссе пусто после полуночи – сам Бог велел бегать в такую погоду и дышать полной грудью. И вообще ночь принадлежит молодым и сильным. Не зря в черных массивах спящих домов желтыми квадратами полыхают только окна студенческих общежитий – там, конечно, неистовый секс и истовая зубрежка накануне летних экзаменов. Господи, а ведь жизнь прекрасна! Утром, когда он сдал документы узкогубой, в сером кителе инспекторше ОВИРа, он, выйдя из райотдела милиции, вдруг почувствовал огромное облегчение, почти освобождение, почти свободу! Во-первых, кончились эти круглосуточные терзания «ехать – не ехать». А во-вторых, оказалось, что, подав документы, вы вдруг ощущаете огромную гордость за свой поступок.
