Эдуард Тополь - Любожид
– Да это же этот… как его… артист! Герцианов! – узнал его кто-то в другом конце зала.
Но Герцианов, предупреждая оживление по поводу этого узнавания, поднял руку и пошел меж столиков, словно спустился со сцены в партер.
– Правда, некоторые из нас пытаются уйти от своего еврейского происхождения, скрыть свое еврейство и для этого меняют фамилии, имена и отчества. И в паспорте, в графе «национальность», им за большую взятку пишут в милиции, что они русские, украинцы или узбеки. Но ведь это не помогает! Как говорит поговорка, вы же нас бьете не по паспорту, а по морде, правда?
– Это провокация! – громко сказала татарка с алыми губами.
– Нужно милицию позвать!
– Пусть говорит! – возразил кто-то.
– Говори, пахан! – разрешили студенты. – У нас свобода слова! Пусть говорит!
– Спасибо! – усмехнулся им Герцианов и повернулся к татарке: – А насчет того, что вы нас бьете не по паспорту, а по морде, так это не провокация, а поговорка, которую все знают. А поговорки, как известно, – это выражение народного опыта. Но представляете, друзья, какой большой опыт мордобоя нужно иметь, чтобы родилась такая поговорка!
В баре засмеялись, из компании шабашников крикнули:
– Иди сюда, артист! Мы те стакан нальем! А ты нам всю правду скажешь – с ленинской прямотой!
Губы Герцианова тронула тонкая улыбка удовлетворения – теперь его узнали действительно. А возникший с кружками пива Кольцов негромко позвал:
– Ефим, кончай. Не надо…
– Подожди. Надо, – тихо и вбок ответил ему Герцианов и громко обратился к слушателям: – А недавно со мной вообще смешной случай случился. В Киеве. Ехал я там, знаете, в трамвае по улице имени нашего главного интернационалиста товарища Жданова. И вдруг в трамвай вошла женщина с собачкой. И собачка, извините, взяла и пописала. Прямо в трамвае, ага. Пассажиры, конечно, стали возмущаться – мол, безобразие, запах плохой и вообще почему разрешают собакам в трамваях ездить. И тут поднимается один гражданин и говорит: «Ну шо вы шумите? Як шо мы жидов терпим, шо воны з нами у трамваях издють, так собак тем более можно терпеть!»
Герцианов переждал хохоток слушателей и сказал:
– Так что, как видите, быть евреем в Советском Союзе легко. Для этого ничего делать не надо, нас и без этого от людей отличают!
– Нет, это безобразие! – снова возмутилась татарка, хотя публика предпочла посмеяться.
Но Герцианов умело подхватил свой конфликт с татаркой:
– Отчего ж безобразие, дорогая? Мне, например, уже в семь лет мои уличные друзья объяснили, что я еврей. Они поймали меня, когда я шел из школы, окружили, повалили в снег и стали мазать губы салом, говоря: «Вот тебе, жиденок! Жри наше сало! Угощайся!» Но это, конечно, были пацаны, шпана. А вот потом, во время войны, когда я на Южном фронте с концертами выступал, пришел к нам за кулисы один полковник…
– Ефим, не надо! – уже настойчиво и громко попросил Кольцов.
– Отстань! Мне надо! – ответил ему вбок Герцианов и снова повернулся к аудитории: – Да, так вот. Пришел к нам за кулисы один полковник с такими, знаете, красивыми бровьями…
Одного этого слова, произнесенного с поразительно точной брежневской интонацией, оказалось достаточно, чтобы слушатели поняли, о ком идет речь, и притихли в оторопи. А Герцианов продолжал как ни в чем не бывало:
– Поговорил он с нашими артистками, значит, а потом пригласил меня «у свой кабинет». И там собственноручно налил мне, сами понимаете, стакан и говорит… –
Тут Герцианов совершенно непонятным образом – без всякого грима – полностью перевоплотился в Леонида Брежнева и продолжал его голосом: – Ну до чего ш вы, жиды, талантливый народ, мать вашу удушу! Если б я могх так смешно выступать, я б усех телефонисток Южного хронта употребил!
Публика громко расхохоталась – все, даже офицеры.
– Так что, как видите, проблем насчет сохранения своей национальности у нас, у евреев, нет. Больше того, наше правительство проявляет о нас заботу и постоянно закаляет нас для борьбы. Например, при царе была пятипроцентная норма приема евреев в институты, а теперь – полпроцентная. На экзаменах всем абитуриентам дают решать школьные задачи, а евреям – только такие, которые кандидаты наук могут решить, да и то не все. То есть если ты, жиденок, хочешь попасть в институт, то с первого класса учись лучше всех. Чтоб тебя ни один профессор срезать не смог! Но это же прекрасно, друзья мои! – Герцианов впервые за все свое выступление повысил голос: – Это значит, что наше правительство с детства воспитывает в еврейских детях азарт борьбы, дух бойцов и победителей! – И тут же вернулся к нормальной, бытовой интонации: – А кто не хочет принимать участия в этой борьбе и записывается русским или там украинцем – того все равно рано или поздно разоблачают и – бац по физиономии! Ну-ка, жидовская морда, хотел скрыть, что ты еврей, и пофилонить, как русский? Не выйдет! Давай-ка, становись лучше всех, а то не выживешь!…
Он снова переждал смех, но тут продавщицы, стоявшие за стойкой, заорали:
– А ну кончай выступать! Тут те не театр!
Однако никто – ни Герцианов, ни публика – не отреагировал на этот крик, и потому одна из продавщиц вытащила из-под прилавка телефон и стала резкими, срывающимися движениями накручивать диск.
– Не надо, девушка, – попросил ее Кольцов. – Это же Герцианов. Вы его в кино сто раз видели. Ну, выпил человек…
– А выпил – пусть домой идет и там выступает! А тут я отвечаю! – Продавщица решительным жестом откинула волосы от уха и приложила к нему телефонную трубку: – Алле! Товарищ капитан! Это Соловьева из пивного бара. Тут у нас один артист с антисоветскими речами выступает…
Кольцов бессильно вздохнул и посмотрел на Герцианова. Тот был явно в ударе, и – Кольцов это прекрасно знал – никакой силой, кроме милицейской, его уже нельзя было увести с этой «сцены».
– …И до того у нас в стране дошла забота о евреях, – вещал Герцианов, негромко, но умело посылая свой голос по всему павильону, – что никого не отпускают жить за границу – если какой-нибудь узбек или украинец напишет заявление, что желает уехать в Канаду, так его за это сразу в дурдом! – а нам, евреям, опять же привилегии! Хочешь в Америку – катись! В Австралию – скатертью дорога! В Израиль – вали, сука! Ну, разве это не привилегия? Но я вам больше скажу: сейчас в России наступил исторический период обращения русских в евреев! Ага! Русские, литовцы, калмыки и даже украинцы дают взятки, чтобы в архивах случайно «нашлись» данные, будто их бабушки были еврейками. Один мой друг, художник по фамилии Иванов, пришел в ОВИР и потребовал, чтобы его отпустили в Израиль, потому что он еврей. «Как так? – изумился начальник ОВИРа. – Какой же ты еврей? Ты же Иванов, русский!» «А я, – говорит Иванов, – чувствую, что я еврей!» «Но у тебя же по документам видно: отец – чистокровный русак и мать – русская!» «А я, – говорит Иванов, – чувствую, что я еврей!» Ну? Разве это не исторический период? Веками нас заставляли отказываться от еврейства, громили, мазали губы салом, крестили, убивали в газовых камерах, загоняли в мусульманство, христианство и католичество, отняли еврейские школы, лишили языка и называли «жидовскими мордами», и вдруг – наступило историческое событие: русские записываются евреями! Украинские антисемиты платят взятки, чтобы им прислали вызов из Израиля! Грузины мечтают выдать своих дочерей не за грузин, а за евреев!… Кольцов посмотрел на часы. С момента телефонного звонка продавщицы прошло уже шесть минут, милиция должна вот-вот приехать. Он вернулся к их столику и нагнулся за портфелем Герцианова. Но под столиком было пусто. И под стулом тоже.
