Вадим Смоленский - Записки гайдзина
Коктейль «Бурлаки на Фудзи».
* * *Название появилось прежде рецепта. С самого начала такое название сильно обязывало. Оно нацеливало на создание напитка, который было бы не стыдно предложить Илье Ефимовичу Репину для пития на брудершафт с Хокусаем. Или Николаю Алексеевичу Некрасову — с Кобаяси Иссой. Напиток с таким названием призван был совместить несовместимое, привести к гармонии имманентные свойства обоих полюсов и отразить глубинные онтологические связи.
Изначально было ясно, что основу должна составить смесь водки и сакэ. Но какой водки? Какого сакэ? В какой пропорции? На проработку только этих вопросов ушло более недели. Над стойкой висела репродукция бессмертной репинской картины в окружении гравюр укиёэ — я созерцал их и дегустировал, снова дегустировал и снова созерцал. Оптимальной комбинацией была признана одна часть перцовки на две части «Цветущей весны». Порождаемый такой смесью букет звучал сообразно замыслу: благоухание цветов у подножия священной горы, прорезаемое ядреным запахом бурлацких онучей. На эту основу можно было накладывать дальнейшие мазки.
Кирико заикнулась о «содовой» и была жестоко высмеяна. Понижающим градус наполнителем мог быть квас и только квас. Разбавленный для пущей бивалентности зеленым чаем. Проблема была лишь в том, где раздобыть посреди Японии квас. Когда я объяснил Кирико, что это такое, она загорелась идеей изготовить квас самостоятельно. В компьютерных сетях нашлось два рецепта. Первый предусматривал замачивание лепестков роз и черешков ревеня в березовом соку. Второй был проще: «Взять воду хлеб дрожжи сахар все размешать и ждать после чего квас готов». Я отверг оба и принялся обзванивать русских коллег. Выяснилось удивительное: у жены профессора Мохова функционировал целый подпольный цех по производству кваса. Профессор возил его на работу огромными бидонами и поил всю лабораторию. Мне с готовностью отлили три литра. После прикидочной дегустации был организована серия выездных семинаров — жена профессора Мохова передавала Кирико тайны мастерства и щедро делилась дрожжевым сырьем. На семинары ушло еще две недели. По истечении этого срока у Кирико уже получался продукт, весьма похожий на тот, что продавался в стране моего детства из желтых бочек по три копейки за кружку. На какое-то время дегустации подвисли — предаваясь ностальгии по юным дням, я выдувал весь продукт подчистую. Но Кирико не теряла времени зря. Добавляя порошковый чай непосредственно в сусло, она пыталась получить чайный квас — в чем весьма преуспела. Тонкая горчинка, которую давал этот бурый с прозеленью напиток, сообщала ему изысканность и благородство. Мама-сан была так горда своими успехами, что внесла чайный квас в меню, где он потеснил кока-колу и спрайт. В Москве был срочно заказан килограмм квасных дрожжей, который прибыл с первой же оказией и поселился в холодильнике под стойкой.
Возобновившиеся дегустации показали: для разведения алкогольной основы двух частей кваса мало, трех много, а нацедить две с половиной сложно. Кирико поддалась на мои уговоры — решено было удвоить и даже учетверить конечный объем, подавая коктейль в пивных кружках, сторонником чего я был с самого начала. Такое решение подчеркивало эпический размах замысла, напоминало о масштабе. И гора высокая, и барка тяжелая, и пить долго.
Здесь можно было бы остановиться — но тяготевшая к визуальным эффектам Кирико пустилась в украшательство и эстетизм. Она то посыпала края сахарной пудрой, изображая седые снега на вершине. То пускала плавать на поверхность дынную корку, модель барки. То цепляла к кружке высохшую виноградную гроздь, одиннадцать изюмин на которой символизировали иссохшие и потемневшие бурлацкие тела. Я терпел эти извращения три дня, а потом предложил привязывать к ручке бечеву — чтобы клиент выволакивал кружку волоком. Кирико устыдилась и свернула свои нелепые эксперименты. Приведение к абсурду, вот как это называют математики.
Месячный дегустационный марафон завершился. Новорожденный коктейль занял свое место в меню, и выглядело это примерно так:
Дайкири ……………………… 700
Буради-мэри ………………… 700
Сукурюдорайба …………… 700
Сэккусу-он-дза-бичи … 800
Бурураки-на-фудзи …… 1000
Те завсегдатаи, что обладали вкусом и считались продвинутыми, единодушно согласились: напиток создан выдающийся. Все они — и медик, и каллиграф, и даже настоятель храма Кукудзи — выпили не по одной кружке «бурлаков» и подтвердили мистическую способность этого коктейля индуцировать в клиенте полное самоотождествление с прототипами. Коктейль соответствовал названию, как никакой другой.
Если вы пьете, к примеру, «Маргариту» — хоть с солью, хоть без соли, — то не ждите, что вас охватят терзания доктора Фауста. И наоборот: если эти терзания вас уже охватили, то «Маргарита» не поможет вам от них избавиться, они продолжат вас терзать. Вы не прогоните их, даже если будете пить «Маргариту» большими глотками под музыку Гуно. Равно как и «Космополитэн» не сделает из вас гражданина мира, и «Секс на пляже» не заставит вытряхивать из плавок песок. Все эти претенциозные названия — не более чем фантики.
Иное дело «Бурлаки на Фудзи».
Один глоток этого коктейля — и на груди у вас кожаная лямка, четыре вершка в ширину и три аршина в длину. Еще глоток — и перед вами гора, уходящая в заоблачные выси. Вы понимаете, что не сделать третьего глотка может только отступник и капитулянт. Поэтому вы делаете третий глоток — лямка врезается в грудь, бечева натягивается тугою струной, и тяжелая плоскодонная барка с жутким скрежетом начинает ползти по камням. Теперь обратного пути нет.
Той частью своего «я», которая еще не отождествилась с бурлаком, вы успеваете пожалеть их, отверженных и угнетенных. Вам становится стыдно своего мягкого дивана и круглого живота. Вы раскаиваетесь, что столько лет бездумно любовались слащавыми гравюрами. Вы делаете четвертый глоток… пятый… шестой… седьмой… восьмой… О, Фудзи, колыбель моя!..
Под лаптями — красноватая застывшая лава. На голове тряпица, пояс утерян, портки в дырах. Миллиметр вверх — капля пота вниз. Собака, не тронь бурлака, бурлак сам собака. Владимир Иванович Даль.
Рядом товарищи. Те самые, с картины. Два коренника, до упора наклонившись, задевают склон натруженными руками. Стиснул зубами трубку худой белорус; старый моряк Илько, зло сощурясь, сплевывает на лаву; иконописец Константин качает головой и крестится. Ларька, молодой парень, все не угомонится с вечными вопросами. Зачем мы здесь? Зачем лезем в гору? Зачем нас дискриминируют? Что значит «гайдзин»?.. Но не слыхать ответов на ларькины вопросы — и снова впрягается он в кожаную лямку, и снова упирается лаптями в лаву, и снова потеет. Надсадно бурлаку, надсадно и лямке. Даль, Владимир Иванович.
Что ждет бурлаков на вершине? Лед и снег, холод и ветер? Черная дыра вулканического жерла? Или, может быть, Чистая Земля, объятия Будды Амиды, просветление и протрезвение?
Одиннадцать глоток затягивают:
— Эх, Амидушка, ухнем!…
Глоток, еще глоток… Все больше тумана. Он окутал весь склон, заползает в лапти, в онучи, в портки, в кисет, в картуз, застит глаза, залепляет уши, забирается в мозги, отключает сознание… Но что же, что же, что же там наверху?!?!
Наму дубина буцу.
Доползем — увидим.
* * *Передо мной стояла полная кружка. В ней плавали квасные пузырьки.
— С годовщиной! — Кирико подняла свою.
Мы чокнулись. Отпили по глотку. Из колонок лилось что-то бразильское.
— Ты пей, — сказала Кирико, — а я тебе расскажу, как со мной произошла сэкухара.
— Валяй, — кивнул я и отхлебнул еще.
Кирико побарабанила ногтями по стойке, собираясь с мыслями.
— Было собрание, — начала она. — Как это… «Общество друзей острова Бабалогу». Я первый раз пришла.
— Стоп, — сказал я. — Объясни мне сразу, как ты туда попала.
— Меня Кёко привела. Помнишь Кёко-сан?
— Не помню. А ее кто привел? Зачем вообще туда ходить? Там интересно?
— Нет, совсем не интересно. Набаба-сэнсэй рассказывает, какие они бедные, и потом деньги собирает. И больше ничего.
— Ну, и какой смысл туда ходить?
— Не знаю… Надо ведь чем-то заниматься… Общественная нагрузка должна быть… И еще там по-английски уметь надо.
— А если по-английски, то это важно и нужно, да?
— Ты сам все понимаешь… Нет у нас самобытности, вот мы и клюем на всякую чепуху.
Я чуть не поперхнулся.
— Опомнись, Киритян! — я даже стукнул кружкой по стойке. — Что ты такое несешь? На острове Бабалогу есть самобытность, а в Японии нет?
— А где она? Всё из Америки тащим, разве не видишь?
— Кто ж вас заставляет? Вы не тащите…
— Самобытности нет — вот и тащим. Посуди сам. Бейсбол — чья игра? Американская. А демократия?
