Майкл ОДвайер - Утопая в беспредельном депрессняке
Он был слишком возбужден.
Вот черт.
4 декабря 1984 года
«С» — Сьюзен
Эри исключили из школы.
Однако это не остановило Бобби. Ему потребовался целый год — или он нарочно ждал целый год, — но в конце концов отомстил Эри. Ровно через год после того, как Эри исключили из нашей школы, вся его семья и соседи были разбужены среди ночи отчаянным визгом.
Бобби поджег их пса.
Пса звали Эйнштейн. Объятый пламенем, он носился по двору, воя от боли. Семья сделала все, чтобы спасти его, но не смогла. Тело собаки было в ожогах. Шерсть — там, где она уцелела, — потеряла свой красивый золотистый цвет и превратилась в страшную черную обугленную щетину. Кожа была покрыта волдырями. Эйнштейн сломал ногу, потерял зрение и непоправимо повредил легкие, вдыхая дым и огонь. Не оставалось ничего иного, как усыпить его.
Ни у кого и подозрения не возникло, что это Бобби.
Этого было достаточно, чтобы привести Бобби в хорошее настроение почти на месяц.
А потом в нашей жизни появилась Сьюзен.
Девочка из соседнего дома.
Январь — декабрь 1985 года
«Т» — Трансатлантические флюиды
Бобби окончательно спятил. Он без конца разговаривал сам с собой, а по ночам рычал и выл под одеялом. Я думаю, он хотел создать впечатление, будто беседует с дьяволом, но мне-то было ясно, что это он сам говорит низким и хриплым голосом. Меня ему было не одурачить.
Бобби был влюблен в себя самого. Оно и понятно — ведь больше никто его не любил. Он часами запирался в ванной, рассматривал себя в зеркале, обливался отцовским лосьоном после бритья, долго и тщательно причесывался, принимал различные позы и старался выпятить мускулы, которых у него не было.
Однажды я решил пройтись мимо дома О'Лири — посмотреть, что там происходит?
На дверях висело объявление «Продано», написанное большими красными буквами.
ФЕВРАЛЬКаждое утро, когда я ехал в школу на велосипеде, то встречал девочку из соседнего дома. Она ходила в школу, которая была через дорогу от нашей, и всегда улыбалась мне.
При этом я чувствовал какое-то… не знаю даже, как сказать. Что-то странное.
МАРТЕе звали Сьюзен.
АПРЕЛЬБобби придумывал ей всякие прозвища. Она ему, очевидно, не нравилась.
МАЙВ день, когда мне исполнилось тринадцать лет, я получил поздравительную открытку без подписи. Я надеялся, что она от Сьюзен, и это означает, что она хочет подружиться со мной. У меня никогда еще не было друзей, которые были бы девчонками.
Бобби назвал меня слюнтяем.
ИЮНЬУ меня появились прыщи.
Прямо на лице.
Бобби сказал, что их надо выдавить.
Ему хотелось посмотреть, как из них пойдет гной.
Брр…
Винсент сказал, что я ем слишком много шоколада.
Я не поверил ему, потому что шоколад коричневый, а прыщи были белыми.
ИЮЛЬГектор посоветовал мне прекратить фотографировать Сьюзен — снимки получаются неинтересные.
А по-моему, она выглядит на них неплохо.
Для девчонки, конечно.
АВГУСТБобби стал быстро расти и почти догнал меня.
Обидно.
СЕНТЯБРЬЯ не видел Сьюзен с самого начала занятий, хотя высматривал ее на улице каждый день. Куда она подевалась?
ОКТЯБРЬХелена сказала, что Сьюзен уехала с родителями в Америку и вернется только после Рождества.
Добавила, чтобы я не волновался.
Чего это я вдруг буду волноваться?
НОЯБРЬВинсент все время спрашивает, почему я хожу как в воду опущенный.
Хелена при этом только улыбается.
Бобби дразнит меня.
Он говорит всем, что я влюбился в Сьюзен.
Это неправда.
Честное слово.
ДЕКАБРЬНа Рождество я получил поздравительную открытку из Америки.
Она была не подписана, но я знал, что это от Сьюзен.
Я тоже хотел послать ей открытку, но не знал, где она находится.
Винсент сказал, что Америка — огромная страна.
Я подумал, не нанять ли Гектора, чтобы он нашел ее, но решил не нанимать, потому что, во-первых, он слишком много берет за работу, во-вторых, он еще не нашел сестру Макмерфи, а в-третьих, Хелена сказала, что Сьюзен вернется через две недели.
Две недели можно и подождать.
24 января 1986 года
«У» — Утопия
Хелена сказала, что мне надо ходить на дополнительные занятия по ирландскому и математике к учительнице, которая живет через дорогу от нас. На кой мне это, спрашивается? Я не собираюсь говорить по-ирландски, когда стану фотографом. Считаю я лучше, чем Бобби, и зачем мне знать, что а + b — с = х?
Бобби сказал, что я дурак.
Но мне на него наплевать, потому что Сьюзен вернулась. Пусть обзывается как хочет, я больше не буду его слушать. Я сам себе хозяин, у меня свои взгляды на жизнь и своя подружка. Ну, правда, настоящей подружкой ее назвать нельзя — мы ведь даже ни разу не разговаривали. Но она мне нравится, и я ей, наверное, тоже. Иначе зачем бы она стала все время улыбаться и махать мне?
Бобби сказал, что, может быть, она просто слабоумная и машет всем прохожим.
Но она совсем не похожа на слабоумную.
Бобби сказал, что бывают слабоумные, по которым этого не скажешь, они ведут себя как нормальные люди, и ни за что не догадаешься, что у них крыша съехала.
Я подумал, что, может быть, Бобби сам идиот и этим все объясняется?
Когда на следующее утро я ехал в школу на велосипеде, то помахал ей, а она помахала мне в ответ и улыбнулась.
Я смотрел на нее, думая о том, что сказал Бобби, и чуть не врезался в припаркованный на обочине автомобиль.
Идиот.
Сьюзен тоже будет брать уроки у миссис Кантуэлл.
Черт побери!
Мы со Сьюзен подружились.
Мы встречались у дверей миссис Кантуэлл. Сьюзен уходила с урока, а я приходил на урок. Поначалу были только робкие «привет» и «пока», бессмысленные слова, произнесенные в растерянности и смущении, но со временем мы дошли до того, что разговаривали уже минуты по две.
Я пригласил ее на день рождения Виктории и Ребекки. 14 апреля им исполняется двадцать один год. Через три месяца. Но в тот же момент я пришел в замешательство и почувствовал себя дураком. Три месяца — это еще так нескоро.
Что, если она откажется?
Что, если она будет смеяться надо мной?
А что, если согласится?
Я почувствовал, как меня скрутило узлом, поперек лба легла морщина, лицо покраснело, уши похолодели, и я вспотел.
Она согласилась.
Она сказала, что будет рада пойти, но я тоже должен буду прийти к ней на день рождения через три недели. «Ну конечно! — согласился я. — Обязательно» Мы стояли и улыбались, не зная, что еще друг другу сказать. Солнце отражалось от наших зубов, и казалось, что эта солнечная пауза будет длиться вечно. Наконец она, поморгав, произнесла: «Пока», скатилась со ступенек и поскакала через дорогу к дверям своего дома. Прежде чем закрыть их за собой, она помахала мне.
Никогда еще я не получал такого удовольствия от ирландского языка, как в тот день, потому что почти не слушал, что говорит миссис Кантуэлл. Мне предстояли три самые длинные недели в моей жизни. Я разрывался между желанием поскорее пойти к ней на день рождения и страхом перед этим событием.
Миссис Кантуэлл.
Вот это была женщина!
Как она была сложена!
И при деньгах.
И вдова.
Но вид у нее был свирепый. Вернее, просто строгий. Не думаю, чтобы ее ученики приходили когда-нибудь на урок с несделанным домашним заданием.
Мы с Бобби подозревали, что она ведьма, потому что она всегда была одета в черное и волосы у нее были длинные, черные как уголь. Лицо у нее было бледное, как луна, и печальное, не такое красивое, как у кинозвезды, но и не уродливое, — среднее. У нее была привычка пристально смотреть на человека, от чего вам становилось не по себе. Мне казалось, что она смотрит мне прямо в душу, вытаскивает на свет божий все мои секреты, особенно самые сокровенные. С ней я чувствовал себя так, будто все время вру, даже если я говорил правду.
Я решил, что она, наверное, очень несчастна.
Глаза у нее были печальные.
Сьюзен сказала, что часто во время урока миссис Кантуэлл подолгу смотрит в окно. Просто сидит и смотрит на жизнь, которая проходит мимо, — как какая-нибудь старая больная женщина.
— Миссис Кантуэлл, а вы никогда не выходите из дому? — спросил я ее.
До этого в течение шести месяцев я практически не разговаривал с ней, только отвечал на ее вопросы по теме урока.
— Редко.
Она сидела в кресле у окна, пристально глядя на меня. Мне захотелось попрощаться с ней, сказать «до свидания» и уйти.
