Майкл ОДвайер - Утопая в беспредельном депрессняке
Высказав все это, я бросился бежать.
Эри О'Лири был слишком толст, тяжел и медлителен, чтобы догнать меня сразу. Лавируя и протискиваясь между растерянными школьниками, я быстро добрался до лестницы, ведущей к классным комнатам.
Позади меня Эри с шумом прокладывал себе путь сквозь толпу в синих куртках и серых брюках, собравшуюся возле столовой. Он обливался потом, как свинья, которую собираются зарезать. Взбежав на площадку второго этажа, я оглянулся. Эри, пыхтя, карабкался за мной. Тогда я громко взвизгнул, подражая свинье, и крикнул во весь голос:
— Ну, давай же, жирный боров, если ты хочешь меня трахнуть, сначала поймай!
Эри О'Лири застыл на месте, будто натолкнувшись на препятствие, и покраснел как свекла. Стоявшие внизу школьники стали смеяться — сначала один, потом другой. Затем кто-то взвизгнул, как и я, и показал пальцем на Эри. И вот уже все визжали и указывали на него пальцами.
— Он пытался залезть ко мне в штаны! — крикнул я.
Тут наступила испуганная тишина.
— Я этого не делал… — пробормотал Эри. — С чего это вдруг?
— Делал, делал, я видел!
Интересно, а это еще кто?
Кто-то в толпе под лестницей.
Малыш лет семи.
— Я видел, как он стоял в очереди и лез к нему в штаны, — сказал он, ткнув пальцем в Эри.
Отчетливо прозвучал всеобщий возбужденный вздох. Никто не мог поверить, что в школе, возводившей в культ регби и прочие мужские доблести, завелся ненормальный тип, развращавший невинных маленьких мальчиков.
Такое и в голову не могло прийти.
— Я этого не делал! Богом клянусь!
— Врешь! — крикнул я.
Не знаю, то ли мое обвинение повлияло, то ли его попытка оправдаться, но только случились три вещи одновременно: Эри ринулся за мной, я побежал от него, а в ошеломленной толпе недоверчивость сменилась яростью, и все дружно бросились за Эри.
Я мчался по коридору так, будто за мной гналась тысяча чертей. За Эри они действительно гнались. Добежав до угловой лестницы, я услышал, что и по ней поднимаются преследователи, чтобы перехватить нас. В конце коридора передо мной открылась дверь, и из нее вышел преподаватель биологии.
Известный всем под именем Симус Грейс.
А так же как Директор школы.
Все замерли.
Я оглянулся на Эри, переводя дыхание.
Он тоже тяжело дышал, или даже хрипел, опершись потной рукой о стенку. Когда он сменил положение и убрал руку, на холодной штукатурке остался след — влажное темное пятно от его пятерни. Лицо его покраснело, он пыхтел и ловил ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды на палящее солнце. Позади него кружила стая акул, плотоядно щелкая зубами.
В ожидании.
В этот момент мне стало жаль Эри — по крайней мере, захотелось его пожалеть. Жалость свернулась комком где-то в горле. Я не думал, что дело зайдет так далеко. Но оно зашло, и от меня зависело, пойдет ли оно дальше. Я должен был принять решение: гнуть ли свою линию и добиться, чтобы Эри наказали как растлителя малолетних, отомстив ему тем самым за Бобби, или же честно признаться, что я это выдумал, и подвергнуться наказанию самому.
Очень может быть, что Бобби разъярится на меня и в том и в другом случае.
Я думаю, на него не произвел бы особого впечатления тот факт, что я отомстил его обидчику, а если бы я сознался сейчас во лжи, то он, скорее всего, счел бы меня слабаком. Так стоило ли ради этого копья ломать?
И все же я не мог оставить все как есть.
Но почему?
Попытавшись задним числом честно разобраться в этом, я пришел к выводу, что хотел спасти Эри О'Лири. Я боялся того, что Бобби может с ним сделать.
Директор возвышался над нами, как великан среди пигмеев. Все, потупившись, ждали, что он скажет. А он молча стоял, разглядывая нас. Сердца, бешено колотившиеся несколько мгновений назад, сбавили обороты. Многие под его взглядом стали непроизвольно топтаться на месте, по толпе волной прошелестел нервный шепот.
Я взглянул на округлившиеся, как у совы, глаза Эри и его испуганно приоткрытый рот и подумал: пусть бы уж директор сказал что-нибудь, нарушил сковавшее всех оцепенение.
— Уокер. О'Лири. Зайдите в мой кабинет.
Приказ был отдан мягким, едва слышным голосом, но ослушаться его было невозможно. Опустив плечи и повесив головы, мы поплелись в директорские владения. Голос мистера Грейса позади нас велел всем остальным разойтись.
Мы сели на скамью возле кабинета, как прихожане перед исповедью, перебирающие в уме свои грехи в надежде, что их байки сочтут заслуживающими доверия.
Я сидел спокойно, скрестив ноги под скамейкой и сложив руки на коленях. Краем глаза я наблюдал за Эри, который нервно ерзал и грыз ногти. На его лбу и дрожащей верхней губе выступили капельки пота. Из носа у него текло, и он то и дело вытирал его тыльной стороной ладони.
— Какого хрена ты это придумал? — спросил он, не поднимая головы и не глядя на меня. — Зачем ты всем растрезвонил эту чушь?
— Ну… Не знаю зачем.
— Ты и ему скажешь то же самое?
— Нет.
— Почему ты ко мне прицепился? Что я тебе сделал?
— Я тебя не переношу. И все остальные тоже. Ты урод. Измываешься над маленькими.
— Да пошел ты!..
— Избил моего друга. Без всякой причины.
— Кого это?
— Бобби де Марко.
— Не знаю я никакого Бобби де Марко, Никогда не слышал этого имени.
— Ну, так сейчас слышишь и уж теперь не забудешь до самой смерти.
— Не говори ему, пожалуйста! — захныкал он. — Я сделаю все, что ты скажешь.
— Ты козел! — взорвался я. Терпеть не могу, когда хнычут.
Эри начал всхлипывать. Он, должно быть, догадывался, что я не отступлю. Его потная туша раскачивалась взад и вперед, ноги дрожали. Головой он мотал из стороны в сторону, словно был не согласен с тем, что его ожидает.
Не могу толком объяснить, почему я вел себя так гнусно в этот день. Может быть, во мне зашевелился тот самый инстинкт убийцы, о котором говорил Бобби. Я наслаждался тем, что Эри был целиком в моей власти. Единственное, что меня утешает, — я испытывал сложную гамму переживаний: чувство вины и ответственности за сделанный выбор, которое боролось во мне с упоительным ощущением силы. Непростая дилемма для одиннадцатилетнего мальчишки. Если бы Эри перестал реветь, мне, наверное, стало бы его жалко. Я все равно не отказался бы от того, что собирался сделать, но при этом я, возможно, почувствовал бы укол совести. А ненависть порождала злость, которая придавала мне сил, позволяя не сдаваться. Когда я злился, то был способен на все. Я никого не боялся.
Кроме Бобби.
И директора.
Директор умело играл на нашем страхе.
Он вселял в нас ужас почти незаметно, но все мы испытывали его. Чего мы боялись, я не знаю. Он держался благодушно и непринужденно и казался самым приятным из всех учителей школы. Но он был хозяином положения, и это чувствовалось во всем. У него была власть казнить и миловать, сознанием которой он проникся насквозь. Она въелась в его сердце и душу.
Да уж, если вас вызывали к директору, то вы понимали, что такое страх. Каким бы он сам ни был внимательным и добрым, никто не мог держаться так же благодушно и непринужденно в его обществе.
— Уокер, ты первый, — бросил он, проходя мимо нас в свой кабинет и не посмотрев в нашу сторону.
Кабинет был похож скорее на маленькую библиотеку. Сквозь узкое окно с раздвинутыми шторами проникали косые лучи холодного голубоватого зимнего света, которые прорезали янтарный сумрак и высвечивали плавающие в воздухе пылинки. Все стены комнаты были завешаны полками, прогнувшимися под грузом книг, журналов и коробок. На коробках красным фломастером были нанесены даты, а внутри них, похоже, содержались газетные вырезки. Перед окном стояли — письменный стол, обитый кожей стул с высокой спинкой и другой стул, попроще.
— Сядь, — произнес директор, опускаясь на кожаный стул спиной к окну.
Я сел лицом к нему, щурясь от яркого зимнего света.
— Слушаю, что у вас произошло, — сказал он едва слышно. Прямо какая-то шепчущая тень.
Я рассказал ему.
Я старался не суетиться, все время следил за собой. Время от времени я пускал петуха, так как в горле у меня пересохло. Я прокашливался и продолжал со скрипом, остановками и толчками тянуть свою историю. В целом роль невинной жертвы мне не удалась.
— Я тебе не верю, — обронил он, когда я закончил. Я был уничтожен. Как он догадался?
— Я не вру! Нет, не вру! — Что еще я мог сказать?
— Иди.
— Я не вру.
— Ступай, — бесшумно прогремел он.
Голос его пригвоздил меня к месту. С большим трудом мне удалось наконец оторваться от стула и пятясь добраться до двери. Во время отступления взгляд мой не отрывался от его лица. Его сумрачный силуэт на фоне окна молча наблюдал за тем, как я открываю дверь и вываливаюсь в проем.
