Ричард Йейтс - Влюбленные лжецы
Ее передернуло так, что серый лохматый комок вязанья упал на пол; она обхватила себя руками, напомнив Джеку его дочь в другом отвратительном душе, в Нью-Йорке.
— А спальня! — продолжала Салли. — Матрацу, наверно, лет сто: он весь прокис и воняет плесенью. И куда бы я ни вешала одежду, утром она всегда холодная и влажная. С меня довольно, Джек, хватит. Не хочу больше приходить в офис в мокрой одежде, извиваться, как червяк, и чесаться весь день напролет. С этим кончено.
По тому, как суетливо она стала собирать вещи после этих слов, как набила мексиканскую сумку и маленький чемодан, было ясно, что она не задержится даже на одну ночь. Джек сидел, кусая губу, пытаясь придумать, что бы ей сказать, потом встал, решив, что так он выглядит лучше.
— Я возвращаюсь, домой, Джек, — сказала она. — Мне очень хочется, чтобы ты поехал со мной, но здесь все полностью зависит от тебя.
Ему не потребовалось много времени, чтобы решиться. Он немного поспорил с ней и даже притворился разгневанным, но лишь для того, чтобы потешить свое стремительно тающее самолюбие: менее чем через полчаса он уже нервно сжимал руль своей машины, стараясь держаться на почтительной дистанции от задних огней автомобиля Салли. Джек взял с собой кипу страниц своего сценария, а также запас бумаги и карандашей: Салли уверила его, что в доме Джилл несметное количество больших, чистых, очень удобных комнат, где он сможет работать весь день, и никто его не побеспокоит, если он, конечно, захочет заняться именно этим.
— Я правда думаю, — сказала она, — не лучше ли нам провести остаток отведенного судьбой времени вместе, у меня дома? Поехали. Кстати, сколько нам еще осталось? Что-то около семи недель? Или шесть?
Так и вышло, что Джек Филдс на короткое время стал обитателем особняка в неогреческом стиле в Беверли-Хиллз. Он рассыпался в избыточных, на его взгляд, благодарностях, получив для работы комнату наверху — там даже была ванная, такая же роскошная, как у Салли, — а их совместные ночи проходили в ее «апартаментах», и никто больше не вспоминал о японском обеденном столике.
Каждый день все собирались на коктейль, и тогда приходилось общаться с Джилл Джарвис и волей-неволей соприкасаться с ее миром. Вначале после рюмки-другой они перемигивались, после чего ускользали в ресторан или куда-нибудь еще, чтобы провести вечер вдвоем. Но все чаще и чаще, к растущему недовольству Джека, Салли продолжала пить и вести беседы с гостями Джилл, пока они оба не оказались вовлечены в ритуал очень поздних домашних ужинов. Сигналом к их началу было появление в дверях пухлой, одетой в униформу темнокожей служанки Ниппи, которая говорила: «Мисс Джарвис! От этого мяса ничего не останется, если ваши гости сейчас же не придут и не съедят его!»
Они садились за стол, будучи почти не в состоянии двигаться и сфокусировать взгляд на тарелках с почерневшими кусками мяса и сморщенными овощами, а потом, словно в знак всеобщего отвращения, вставали, оставляя большую часть еды нетронутой, и возвращались обратно в гостиную, где вновь принимались за спиртное. Хуже всего, что и Джек к этому моменту не ощущал никаких желаний, кроме потребности в новой порции выпивки. Иногда они с Салли напивались до такой степени, что не были способны ни на что другое, кроме как забраться к себе наверх и лечь спать. Джек падал на ее кровать и отключался, а через много часов просыпался и слышал тихое хрипловатое дыхание Салли — нередко раздававшееся с соседней двуспальной кровати.
Джек открыл для себя, что пьяную Салли он не находит особенно привлекательной. Глаза у нее начинали сильно блестеть, верхняя губа раздувалась, смех становился резким, как у не пользующейся любовью одноклассников школьницы, делающей вид, что ей смешно.
Однажды вечером снова появился молодой гаваец Ральф. Его приход сопровождался радостными возгласами женщин, но весть, которую он на сей раз принес и с серьезным видом огласил, была ужасной.
— Помните, я вам рассказывал о Клиффе Майерсе, главе моей фирмы? — спросил он, удобно расположившись в кожаном кресле. — Его жена умерла сегодня утром. Сердечный приступ. Упала в ванной. Тридцать пять лет. — Он опустил глаза и нерешительно хлебнул виски, словно совершая погребальное таинство.
Джилл и Салли тут же подались вперед со своих подушек, уставясь на него округленными глазами, и рты их тотчас вытянулись, чтобы выдохнуть в унисон: «О!» Потом Салли сказала: «Боже мой!», а Джилл, приложив руку к своему очаровательному лбу, промолвила: «Тридцать пять лет. Бедный он, бедный».
Ни Джек, ни Вуди Старр не присоединились тотчас к всеобщему горю, но, обменявшись быстрыми взглядами, нашли в себе силы пробормотать несколько уместных в данной ситуации слов.
— А раньше у нее были проблемы с сердцем? — спросила Салли.
— Нет, — заверил Ральф. — Никаких.
И вот теперь, после бесконечных часов, проведенных за коктейлями, у них впервые появилась серьезная тема для разговора. Ральф выразил мнение, что Клифф Майерс — железный человек, и если бы он не доказал этого раньше своей профессиональной карьерой (а он, видит бог, без сомнения сделал это), то данный факт нашел бы подтверждение нынешним утром. Сначала Клифф попытался спасти жену искусственным дыханием рот в рот на полу ванной, затем завернул ее в одеяло, отнес в машину и доставил в больницу, понимая при этом, что она, скорее всего, мертва. Доктора это подтвердили и пытались дать ему успокаивающее, но не так-то просто заставить человека вроде Клиффа Майерса принять снотворное. Он самостоятельно добрался до дома и уже в 9.15 (невероятно, в 9.15!) позвонил в офис и объяснил, почему не выйдет сегодня на работу.
— О господи, я не вынесу, не вынесу этого! — воскликнула Салли. Она вскочила и вся в слезах выбежала из комнаты.
Джек немедленно последовал за ней в гостиную, но она не позволила себя обнять, и он тут же осознал, что это нисколько его не расстроило.
— Ладно, Салли, пойдем, — сказал он, стоя в нескольких футах от нее и держа руки в карманах, пока она рыдала или притворялась, что рыдает. — Пойдем. Не надо так убиваться.
— Но меня расстраивают грустные известия, и я ничего не могу с собой поделать. Такая уж я чувствительная.
— Да, да, успокойся.
— Женщина, у которой было все, чтобы жить, — сказала она дрожащим голосом, — и вот вся ее жизнь заканчивается — щелк! А потом — шмяк! — и она на полу ванной. О господи, господи!
— Но послушай, — сказал он, — тебе не кажется, что ты напрасно принимаешь все это так близко к сердцу? Ты ведь даже не знаешь эту женщину, да и ее мужа тоже. Все равно что прочитала об этом в газете, верно? А подобные новости появляются в газетах каждый день, и ты читаешь их под сэндвич с салатом и курицей, и совсем не обязательно при этом…
— О господи, сэндвич с салатом и курицей, — сказала она, с отвращением посмотрев на него и отступив. — А ты и вправду бесчувственный ублюдок! Знаешь, что я хочу тебе сказать? Я только теперь начинаю понимать, что ты холодный, бесчувственный сукин сын и ничто в мире тебя не волнует, кроме тебя самого и твоего паршивого самозабвенного бумагомарания. Неудивительно, что жена не смогла тебя вытерпеть.
Она уже почти поднялась по лестнице, но он решил, что лучшим ответом будет не отвечать ей вовсе. Джек вернулся в «логово», чтобы допить и сообразить, что делать дальше, но тут вошел Кикер с плохо скатанным спальным мешком на плече.
— Ну как, Вуди? — спросил мальчик. — Ты готов?
— Конечно, Кик.
Вуди быстро поднялся, отставил в сторону стакан с виски, и они вышли. Джилл, оживленно обсуждавшая с Ральфом трагедию, постигшую Клиффа Майерса, едва взглянула в их сторону, чтобы пожелать доброй ночи.
Через некоторое время Джек отправился наверх, осторожно, на цыпочках миновал закрытую комнату Салли и прошел через холл в «свою» комнату, чтобы забрать сценарий и все свои пожитки. Потом он спустился вниз, прошел, сильно волнуясь, мимо Джилл и Ральфа, которые, впрочем, не обратили на него никакого внимания, и вышел из дома.
Он переждет несколько дней, прежде чем звонить Салли в офис. Если они сумеют помириться — хорошо, хотя так хорошо, как раньше, им уже никогда не будет. А если нет — что ж, девушек в Лос-Анджелесе и без нее полно. Разве не скачут каждый день на пляже под его окнами куда более юные, чем Салли, девушки в восхитительно маленьких купальниках? Разве не может он попросить Карла Оппенгеймера познакомить его с одной из того наверняка несметного количества девушек, которых тот знает? К тому же у него осталось всего несколько недель на завершение сценария, а потом он вернется в Нью-Йорк, и гори оно все огнем.
Но пока машина с ревом неслась сквозь темноту в сторону Малибу, ему становилось все яснее, что выстроенная им цепочка аргументов — полная ерунда. Пьяная или трезвая, глупая или умная, седая или нет, Салли Болдуин все равно оставалась для него единственной женщиной на свете.
