Ричард Йейтс - После войны
Обзор книги Ричард Йейтс - После войны
Ричард Йейтс
После войны
Пятьдесят седьмую дивизию преследовали неудачи. Она прибыла из-за океана как раз вовремя для того, чтобы понести тяжелые потери в битве при Балге; затем, быстро усиленная новыми пополнениями, участвовала в других боях на востоке Франции и в Германии, не проявляя себя ни с дурной, ни с особенно хорошей стороны, пока в мае война не кончилась.
А через два месяца, когда у солдат появилась вполне обоснованная надежда, что служба в оккупационных войсках может стать исключительно приятной — в Германии было тогда несметное количество свободных девушек, — всю невезучую Пятьдесят седьмую погрузили на товарные поезда и отправили обратно во Францию.
Многие гадали, не было ли это карой за их равнодушие на передовой. Некоторые, уныло трясясь в вагонах, даже задавали этот вопрос вслух, но товарищи велели им заткнуться. Все понимали, что во Франции их вряд ли встретят с распростертыми объятиями: в ту пору французы особенно явно выказывали отвращение к американцам.
Когда поезд, который вез один батальон, наконец остановился на солнечном лугу близ Реймса — никто даже не стремился выяснить, как правильно произносить это название, — бойцы попрыгали наземь, взгромоздились со всем своим снаряжением на грузовики и поехали на новую базу. Ею оказался лагерь из квадратных тускло-оливковых палаток, сооруженный наспех несколько дней назад. Там солдатам приказали набить миткалевые матрасные чехлы комкастой соломой, специально заготовленной для этой цели, и сунуть свои разряженные винтовки под холщовые койки, оперев их прикладами на перекрестия деревянных ножек. На следующее утро капитан Генри Уиддоуз, угрюмый пьяница, командующий третьей ротой, выстроил своих подчиненных в высокой желтой траве перед палатками и обратился к ним с разъяснениями.
— Как я понимаю, — начал он, по привычке нервно переминаясь с ноги на ногу, — это вот, куда мы попали, называется база для передислокации. Их тут в округе полным-полно. Людей будут перебрасывать из Германии по очковой системе и регистрировать на этих базах, прежде чем отправить домой. А нам как раз и положено обеспечивать эту, как ее, регистрацию. Мы здесь на постоянной основе. Не знаю, какие у нас будут обязанности — снабжение и всякая канцелярия, наверно. Как еще что узнаю, сразу скажу. Ну все.
Капитана Уиддоуза наградили Серебряной звездой за то, что в прошлую зиму он повел людей в атаку по колено в снегу; благодаря этой атаке он добился важного тактического преимущества, но потерял почти половину взвода. Многие из их роты до сих пор боялись его.
Через несколько недель после прибытия, когда соломенные матрасы стали почти совсем плоскими, а винтовки покрылись крапинками ржавчины от росы, в одной из палаток произошел забавный случай. Сержант по имени Майрон Фелпс, тридцати трех лет, но с виду гораздо старше — на гражданке он был шахтером, — бережно стряхнул пепел с большой сигары, которые недавно стали выдавать всем желающим, и сказал:
— Вот что, ребята, хватит вам твердить про вашу Германию. Только и слышно: Германия, Германия, — он потянулся, лежа на спине, и хлипкая койка под ним заходила ходуном. Одну руку он подсунул под голову, а другой лениво жестикулировал, держа в ней сигару. — Я в смысле, чего бы вы делали, окажись вы в этой вашей Германии? А? Шлялись бы по бабам, хватали трепак и сифилис, ходили бы с синими яйцами, вот и все, а еще лакали бы шнапс с пивом и размякали бы и теряли бы всякую форму. Так или не так? Нет уж, по мне, здесь оно в сто раз лучше. Свежий воздух, крыша над головой, харч плюс дисциплина. Настоящая мужская жизнь.
Поначалу все думали, что он шутит. Прошло по меньшей мере пять секунд — все уставились на Фелпса, потом друг на друга, потом снова на Фелпса, — прежде чем раздался первый взрыв смеха.
— Господи боже, Фелпс, мужская жизнь! — воскликнул кто-то, а другой подхватил: — Ну и придурок же ты, Фелпс! Редкий придурок!
Ошеломленный этим шквалом насмешек, Фелпс кое-как сел; его глаза вспыхнули, губы скривились в убогой пародии на гнев, а на щеках загорелись красные пятна.
— А как насчет твоей сраной шахты, Фелпс? Там тоже была мужская жизнь?..
Он сидел беспомощно, пытался заговорить, но никто его не слышал, и вскоре на него стало жалко смотреть. Судя по его лицу, он прекрасно понимал, что выражение «мужская жизнь» теперь разойдется по другим палаткам, будет звучать там под новые взрывы смеха и не оставит его в покое до самого конца пребывания в роте.
Рядовой первого класса Пол Колби все еще смеялся вместе с остальными, выходя из палатки, чтобы отправиться на встречу с капитаном Уиддоузом, но не огорчился, когда смех за его спиной постепенно утих. Бедняга Фелпс получил сержанта после Балга, потому что из всего их отделения уцелели только он да еще один боец, и ему светило очень скоро лишиться нашивок, если он собирался и дальше выставлять себя дураком.
Было тут и кое-что другое. Возможно, у Пола Колби и не хватило бы духу признаться в этом самому себе, но он был согласен с Фелпсом как минимум в одном: ему тоже начали нравиться простота, порядок и беззаботность здешнего существования, этой жизни в палатках на лугу. Здесь ты не должен был ничего доказывать.
Колби был одним из многих новобранцев, пополнивших роту в Бельгии в январе этого года, и за несколько последних месяцев войны успел испытать гордость и ужас, усталость и отчаяние. Ему было девятнадцать лет.
Явившись в офицерскую палатку к капитану Уиддоузу, Колби стал по стойке «смирно», отдал честь и сказал:
— Сэр, я хотел бы получить разрешение на увольнительную по семейным обстоятельствам.
— Чего-чего?
— По семейным…
— Вольно.
— Спасибо, сэр. Дело в том, что в Штатах иногда давали увольнительную по семейным обстоятельствам, если у человека дома что-то стряслось — если кто-то умер, или тяжело заболел, или еще что-нибудь в этом роде. А здесь, после того как война кончилась, их вроде бы дают и тем, кто хочет навестить близких родственников в Европе, — в смысле, если даже никто не болен, и вообще.
— Да? — спросил Уиддоуз. — Кажется, я что-то такое читал. У тебя тут что, родственники?
— Да, сэр. У меня в Англии мать и сестра.
— Ты англичанин?
— Нет, сэр. Я из Мичигана — у меня там отец живет.
— Тогда я чего-то не пойму. Как же твоя…
— Они в разводе, сэр.
— А-а, — нахмуренные брови Уиддоуза говорили о том, что ему и теперь не все ясно, однако он принялся что-то писать в блокноте. — Угу. Ладно, Колби, — наконец сказал он. — Давай-ка напиши здесь… как его… фамилию матери и ее адрес, и я отправлю всю эту тряхомудию куда положено. Тебе сообщат, если дело выгорит, но ты имей в виду: в этих краях с бумагами такая путаница, что особо лучше не надейся.
И Колби решил особо не надеяться, что слегка умерило натиск его назойливой совести. Он не видел ни матери, ни сестры с одиннадцати лет и почти ничего не знал об их нынешней жизни. Он попросил увольнительную в основном из чувства долга и еще потому, что у него в некотором смысле не было выбора. Но теперь возникли две возможности, и обе, слава богу, от него не зависели.
Если заявка пройдет, это может означать десять дней преувеличенной вежливости, деланного смеха и неуклюжих пауз в разговорах людей, давно уже чужих друг другу. Это может означать неторопливые экскурсионные туры по Лондону, помогающие убить долгие часы до вечера. Возможно, его захотят научить «типично английским» занятиям вроде поедания рыбы с чипсами из бумажного кулька или что там еще считается «типично английским»; и все будут твердить, как им приятно, считая про себя, сколько дней осталось до конца.
Если заявка не пройдет, он может уже никогда их не увидеть; однако он смирился с этим много лет назад, когда это значило для него гораздо больше — когда это было, откровенно говоря, практически невосполнимой утратой.
— Видишь ли, твоя мать была из тех шустрых английских девиц, которые приехали в Америку, думая, что улицы здесь вымощены золотом, — не однажды объяснял Полу Колби его отец, обычно прохаживаясь при этом по гостиной с бокалом в руке. — Я женился на ней, после чего появились ты и твоя сестра, а потом, очень скоро, она стала удивляться: где же те чудеса, которых она ждала от этой страны? Где счастье? Где золото? Ты слушаешь, Пол?
— Ага.
— Она не находила себе места — ого, как она не находила себе места, но в это я углубляться не буду, Пол, — и очень скоро захотела развестись. Ну что ж, ладно, подумал я, такая, значит, у нас планида, но тут она вдруг возьми да скажи:
— Детей я оставлю себе.
А я ей тогда говорю:
— Эй, постой-ка! — говорю. — А ну-ка притормози, мисс английская королева! Давай играть по-честному.
Слава богу, у меня был тогда закадычный дружок, Эрл Гиббс, а он был адвокат экстра-класса. Он мне сказал:
