Ричард Йейтс - После войны
— Да ладно, ничего, — сказал он. — Я ей завтра позвоню.
— Ну как хочешь.
И это «как хочешь» повторялось еще не однажды в течение всего остатка быстро гаснущего дня, даже после того, как вернулся ее муж — измученного вида человек средних лет с ровным круглым следом от шляпы на гладких, тщательно причесанных волосах, ни разу не предложивший новой темы для разговора, — и их мальчишка, который продемонстрировал свою жажду познакомиться с Полом, спрятавшись за шкафом и время от времени показывая ему язык.
Не хочет ли Пол второй бутерброд с маслом к чаю? Ну что ж. А выпить? Как ему будет угодно. А он точно не хочет остаться на скромный ужин в их компании — тосты с тушеной фасолью, что-нибудь вроде того, — а потом и переночевать? Потому что места у них хватает, с этим все в порядке. Словом, все зависело исключительно от его желаний.
Он еле дождался конца визита, хотя в поезде по дороге в город старательно уверял себя, что был достаточно вежлив.
А утром ему едва хватило терпения позавтракать, прежде чем броситься звонить в американское посольство.
— Кого? — переспросила телефонистка. — Назовите отдел, пожалуйста.
— Простите, я не знаю. Знаю только, что она у вас работает. Вы не могли бы как-нибудь…
— Минуточку… Да, вот — у нас действительно есть мисс Колби, Марсия, в расчетном отделе. Сейчас соединю. — И после нескольких гудков и щелчков, после долгого ожидания в трубке послышался голос, чистый, как флейта и счастливый оттого, что слышит его, Пола, — голос жизнерадостной английской девушки.
— …Да, это будет чудесно, — говорила она. — Ты можешь заглянуть часов в пять? Это первый корпус после главного, прямо слева от статуи Рузвельта, если идти с Беркли-сквер, — ты его не пропустишь; и если ты придешь раньше, я прибегу через минуту, или… или сама подожду, если ты опоздаешь.
Повесив трубку, он лишь спустя некоторое время сообразил, что она ни разу не назвала его по имени; наверное, ее тоже одолело смущение.
В полуподвале «Красного Креста» была комната, где двое мокрых от пота и болтающих на своем тарабарском жаргоне кокни гладили желающим всю форму за полкроны; там стояла длинная очередь из солдат, и Колби убил там большую часть дня. Ему вовсе не обязательно было приводить свою форму в порядок, но он хотел сегодня вечером выглядеть безупречно.
Затем он двинулся вверх от Беркли-сквер, с каждым шагом стараясь довести до совершенства то, что в его представлении было уверенной и бесшабашной походкой. Вот и Рузвельт, а вот и ее корпус; и там, в коридоре, он увидел отставшую от целой группы других женщин и девушек большеглазую, нерешительно улыбающуюся девушку, которая не могла быть никем иным — только Марсией.
— Пол? — спросила она. — Это ты, Пол?
Он бросился вперед и сгреб ее в охапку, прижав ей руки к бокам и уткнувшись носом в ее волосы, стараясь насмешить ее, оторвав от пола, и справился с этим недурно — наверное, не зря тренировал только что бесшабашную походку, — поскольку, когда ее туфельки снова стукнулись о пол, она и впрямь смеялась, и весь ее вид говорил о том, что ей понравилось такое приветствие.
— Экий ты молодчина! — сказала она.
— А ты-то! — сказал он и предложил ей руку, чтобы опереться.
В первом заведении, куда они направились — она охарактеризовала его как «небольшой, довольно миленький паб недалеко отсюда», — Пол продолжал мысленно поздравлять себя с тем, как прекрасно он держится. Речь его лилась свободно — раз-другой ему даже удалось опять рассмешить ее, — а слушал он внимательно и сочувственно. Он допустил лишь одну небольшую ошибку: почему-то решил, что английские девушки любят пиво, но она изменила его заказ на розовый джин, и только тогда он со стыдом спохватился, что не спросил ее; а в остальном он не видел в своем поведении практически никаких оплошностей.
Если бы за стойкой бара было зеркало, он наверняка украдкой покосился бы в него перед тем, как пойти в туалет; по армейской привычке он дважды притопнул на старом полу, чтобы его брючины снизу поровнее легли на ботинки, потом двинулся сквозь окутанную сигаретным дымом толпу своей новой бесшабашной походкой, надеясь, что Марсия провожает его взглядом.
— …А чем ты занимаешься в расчетном отделе? — спросил он, вернувшись к ней за столик.
— Да так, ничего особенного. Бухгалтерия как бухгалтерия. Просто помогаю рассчитывать зарплату. А, понятно, — сказала она с улыбкой, в которой сквозила ирония, — мать написала тебе, что я «оказываю услуги американскому посольству». Боже. Я несколько раз слышала, как она говорила это по телефону своим знакомым, еще до моего переезда; примерно тогда я и решила, что буду жить отдельно.
Он был так занят собой, что лишь теперь, поднеся зажигалку к ее сигарете, заметил, какая хорошенькая девушка его сестра. И не только лицом — она была хороша вся, с головы до пят.
— …Боюсь, нам не повезло со временем, Пол, — говорила она. — Потому что завтра у меня последний день перед отпуском, а я ведь не знала, что ты приедешь, поэтому договорилась с подругой провести неделю в Блэкпуле. Но мы можем встретиться снова завтра вечером, если ты не против, — приходи к нам на ужин или вроде того, как тебе такая мысль?
— Отлично. Приду.
— Вот и славно. Приходи обязательно! Особенных разносолов не обещаю, но мы можем заранее подкрепить организм сегодня, если поедим по-настоящему. Боже, как я хочу есть! А ты?
Она повела его в «неплохой ресторан, который берет продукты с черного рынка», — теплое тесноватое помещение на втором этаже, явно для «своей» клиентуры; они сидели там в окружении американских офицеров и их спутниц, понемногу справляясь с толстыми ломтями жареного мяса (конины, сказала она). Их вдруг охватила взаимная неловкость, как детей, попавших в незнакомый дом, но вскоре после этого, в другом пабе, они пустились в воспоминания.
— Странная вещь, — сказала она. — Сначала я жутко скучала по папе, это было как болезнь, но потом уже не могла его даже как следует вспомнить. А теперь… не знаю. Его письма кажутся такими… ну, вроде как громкими и пустыми. Какими-то пресными.
— Да. Он вообще очень… да.
— А однажды во время войны он прислал мне брошюрку Министерства здравоохранения о венерических болезнях. Не слишком тактично с его стороны, как по-твоему?
— Да, конечно. Не слишком.
Но она помнила о бумажных куклах и заводном поезде. Помнила их отважный прыжок с клена — оказывается, больше всего она боялась врезаться в ужасную ветку, которая росла ниже; а еще помнила свое ожидание в машине в тот день, когда их родители кричали друг на друга. Она помнила даже, что Пол вышел к ней попрощаться.
Под конец вечера они перебрались в третий или четвертый бар, и там она стала говорить о своих планах. Может быть, она вернется в Штаты и поступит в колледж — этого хотел их отец, — но есть и другая возможность: она вернется и выйдет замуж.
— Да ну? Ты серьезно? За кого?
Она чуть улыбнулась — в первый раз он увидел на ее лице неискреннее, лукавое выражение.
— Я еще не решила, — сказала она. — Потому что, понимаешь ли, предложений сколько угодно… ну, почти сколько угодно. — И она извлекла из сумочки большой дешевый американский бумажник с пластиковыми рамочками для фотографий. В нем оказалась целая галерея портретов американских солдат — одни улыбались в объектив, другие хмурились, и почти все были в форменных пилотках.
— …А это Чет, — говорила она, — он милый; сейчас он уже у себя в Кливленде. А это Джон, он скоро возвращается домой, в маленький городок на востоке Техаса; а это Том; он милый; он…
Снимков было, наверное, пять или шесть, но казалось, что больше. Среди женихов был летчик со знаками отличия, который выглядел весьма солидно; однако в другом претенденте на руку сестры Пол опознал тыловика-снабженца, а к ним солдаты, понюхавшие пороху, относились с легким презрением.
— Ну и какая разница? — возразила она. — Мне все равно, что он делал на войне и чего не делал; какое отношение это имеет ко всему остальному?
— Да, я думаю, ты права, — сказал он; Марсия убирала бумажник в сумочку, а он пристально наблюдал за ней. — Но послушай, ты любишь кого-нибудь из этих ребят?
— Ну разумеется, конечно… то есть наверно, — сказала она. — Но это же легко, правда?
— Что легко?
— Любить кого-то, если он милый, и если он тебе нравится.
И это дало ему много пищи для размышлений на весь следующий день.
На другой вечер, явившись по приглашению «на ужин или вроде того», он внимательно осмотрел ее белую, плохо обставленную квартирку и познакомился с ее подругой-сожительницей по имени Айрин. На вид ей было лет тридцать пять, и все ее взгляды и улыбки ясно говорили о том, что она рада делить жилье с девушкой гораздо младше себя. Колби стало неловко, когда она назвала его «милым мальчиком»; потом она принялась виться вокруг Марсии, смешивающей коктейли — дешевое американское виски с содовой, безо льда, — и давать ей ненужные советы.
