Василь Ткачев - Дом коммуны
Что за птицы будут те новоселы? Какого полета? Хотелось бы глянуть на них Хоменку, хотелось бы, однако не глянешь, не фарт: отглядел свое, как и отходил на этом свете. Да и что ему теперь до них, тех людей, не соврать если? Свое бы разгрести…
Степан Данилович Хоменок смирился, пожалуй, со всем, что происходит в последнее время с ним и вокруг него. И когда где-то бродит его Петька и не является ночевать, то он и рад, что его нет дома.
И с тем смирился, что больше не вернется в Дом коммуны. Да и кто из прежних жителей вернется теперь туда? Кто их пустит? Да и зачем, с какого форсу, туда-сюда шастать? Назад хода нет. Откоммунарили. Каждому овощу — свое время. Если и встретятся они, бывшие соседи, то известно где...
Всем Домом.
* * *
...Кто-то нашел на столе Хоменка общую тетрадку, в которой на первой странице неровными крупными буквами было написано: «Норильск». И зачеркнуто. Далее дописано:
«Если есть на небе Бог, то на земле — наш Город.
Боже, спаси и сохрани его!..»
Почерк был Степана Даниловича.
2004 г.
Повести
ПОСТ
1
Когда здесь появился этот пост — точно никто не знает. Одни говорят, что после чернобыльской аварии, другие утверждают, что позже, когда был разрушен СССР. Вблизи границы с Россией: чтобы присматривать за передвижением людей из одной страны в другую. Движение, правда, здесь незначительное, так как весь транспорт, конечно же, идет по главной магистрали, которая в пятнадцати километрах отсюда. Но есть будка, на посту дежурят несколько милиционеров, рядом стоит легковой автомобиль, и когда появляется редкая автомашина, из будки выходит — как на этот раз — сержант Филончук, словно не зная, куда приткнуть жезл, играет им, будто он для него не совсем обязательная и нужная вещь, и только когда автомашина подъезжает поближе, тогда он на удивление энергично, привычно и умело пускает жезл в ход: стоп, умник, куда собрался! Автомашина останавливается, ционер подходит к окошку, из которого высовывается лохматая голова водителя Сиротюка, — тот, немного зардевшись от волнения, старается улыбаться, обнажая редкие зубы.
— Документы! — протягивает руку к окошку милиционер, а сам отвернулся, даже не смотрит на водителя, и зря тот старался — показывал ему редкие зубы, — а больше, наверное, нечего было. — Куда едешь?
— Так в путевом написано же...
— Прошу не такать, я с тобой детей не крестил.
— Извините.
— Если узнаю, что проедешь в Россию, пеняй на себя. А пока придется оштрафовать.
— За что?
— Разве не за что? Машина есть — найдем.
— Только из ремонта...
— А ты, вижу, разговорчивый. Вылазь из кабины. Быстрее, быстрее! — Милиционер внезапно передумал, не полез на сиденье, чтобы проверить тормоза, как и намеревался сначала, а только приказал: — Налей бензина. — И, не дожидаясь ответа, крикнул в сторону будки: — Костя, неси канистру!
Костя, заспанный и не менее лохматый, чем этот водитель, вышел из будки и не торопясь, широко зевая, направился к ним.
— Нет у меня бензина, — боясь, что это может плохо для него кончиться, прошептал водитель. — Только доехать! Там обещали налить...
— Мать твою, а! И поспать не дадут! — Костя выругался, плюнул и подал канистру напарнику: — На. Да сначала узнавай, есть топливо или нет, а тогда тревожь.
— Цел будешь — не сдохнешь, — взял канистру милиционер, посмотрел на водителя. — Возвращаться по этой дороге будешь?
— Не знаю, — неопределенно повел плечами водитель.
— Будешь! На обратном пути нальешь. И бери там побольше. Ясно?
— Где уж не ясно, — тихо проворчал водитель. — Так что, мне ехать?
— Ну, раз все понял правильно... Держи документы.
Уже когда грузовик тронулся с места, милиционер, будто спохватившись, махнул жезлом, чтобы тот остановился, перебросил через борт канистру: «Пусть только не вернет мне ее. Полную». А сам зашел в будку, вскоре вернулся с вывеской, на которой было написано: «Опасная зона. Грибы и ягоды собирать запрещено!» Прикрепил к колу, со всего размаха воткнул кол в землю и рявкнул Косте, которого не было видно из будки:
— На кой хрен писать было? А если кто припрется за грибами? Что тогда, пень?
Костя показался в двери и, подтянув брюки, посмотрел в сторону леса, перед которым стоял, немного наклонившись, все тот же кол с предупреждающей вывеской. И спросил у самого себя:
— Почему их долго нет? Засранцы!..
2
Евгений Павлович Отрохов собирался за грибами. Была уже вторая половина дня — не самое лучшее время для сбора грибов. Здесь, возможно, сказалась профессиональная привычка: этот человек всю жизнь работал учителем, последние десять лет был директором школы, а собирать грибы не всегда выпадало... С утра — школа, забот хватало. Однако все же не мог жить Отрохов, чтобы не взять корзинку и не сходить в лес. Хоть два-три раза в неделю. Особенно в золотое время осени — бабье лето. Как вот и теперь. Грибы зазывали. И хоть жена, добрейшая и мудрая Ольга Петровна, также учительница-пенсионерка, пугала его высокой радиацией и предупреждала, что в лес его никто не пустит, так как слышала, там выставили милицейский пост, он не послушался: «Кто это меня не пустит в мой лес?» Набросив на плечи легкий дождевик, Отрохов взял свою грибную корзинку, почему-то только сегодня заметил, что она прохудилась, надо сплести новую, и медленно зашагал в направлении к Плоскому — если и есть грибы, то только там. На удивление грибное место.
«А вон — и правда! — будка какая-то стоит, похожая на вагончик. Рядом топчется милиционер. Жена знала, что говорила. Но зачем он здесь? Разве у милиции посерьезнее дел нет? Место же здесь тихое, глухомань. Гаишники? Так какое тут движение? Около десяти машин за день, может, и пройдет. Колхозные стоят — нет топлива и запчастей. Частники тоже не богатые — топливо многим из них, опять же, не по карману. Странный пост. А может, они, милиционеры, в роли таможенников и пограничников? Рядом же — Россия... Попробуй пойми».
Отрохов решил обойти этот пост, хотя ему и не терпелось сначала ближе подойти к будке, спросить у милиционеров, зачем они здесь, но он трезво подумал, что они все равно правду ему не скажут, и махнул рукой: пойду мимо, наискосок, иначе, неровен час, и в самом деле начнут цепляться и не пустят в лес. Да не тут-то было — милиционер, который топтался возле будки, заметил его, громко крикнул: «Сюда!» И немного тише: «Куда прешь, козел?» Но Отрохов услышал и последние слова, повернул голову на крик, пальцем ткнул себе в грудь, спросил на всякий случай, хотя и так было все ясно: «Я?» Милиционер не промедлил с ответом: «А кто еще здесь есть? М... мудак?»
Пришлось свернуть к будке.
— Ну и куда, дед, топаешь? — встретил его, набычившись, сержант Филончук.
— За грибами.
— Куда, куда? — наклонил голову вперед сержант.
— А вы что, плохо слышите? — глянул на коренастого сержанта Отрохов и вдруг насторожился: — Филончук? Вы, простите, Филончук?
Насторожился и милиционер:
— Допустим. Но это к делу не относится. Поворачивай, дед, назад. Слышал?
Нет, как раз этого он и не слышал. Перед глазами, как вот и теперь, стоял этот самый Филончук в его кабинете, шмыгал носом и то и дело вытирал нос рукавом рубашки.
— Скажи мне, Миколка, зачем ты залез в стоматологический кабинет и забрал там все игрушки? — спросил тогда у него Отрохов. — Собрался, видимо, зубным врачом стать?
— Не-ет...
— Так с какой целью ты пошел в горпоселок, что в десяти километрах, разбил стекло, залез в кабинет, забрал все инструменты, которыми врач лечит людям зубы?
— Не знаю... Полез...
Больше разговаривать с ним не было смысла. Пообещал, правда, Отрохов, если подобное повторится, лично надрать ему уши, да и отпустил. Не в пятом ли классе тогда учился этот самый Миколка Филончук? Родители его потом купили в горпоселке дом, переехали, а дети шутили: это чтобы Кольке ближе было к зубному кабинету.
И вот этот самый Филончук не пускает его, бывшего директора школы, в лес. Отрохов кашлянул. Филончук сделал вид, что не слышит. Что ж, ничего не поделаешь: такой, значит, он человек — не признает земляка и директора. Это бывает... Отрохов и раньше замечал, что бывает — особенно тогда, когда бывший двоечник или просто пакостник очутится там, где не требуется большого ума, а достаточно лишь палки в руках или погон на плечах... В таких случаях Отрохов хотел сказать им, чтобы услышали, но не хватало смелости, и он довольствовался внутренним гневом: «Дураки! Всё же это пройдет... Всё это временно... Да и зачем же так нос задирать высоко, будто ты взял Бога за бороду. А что касается головы, то она на плечах останется. Она — не погон: тот или сорвут, или заставят это сделать... Голову пожалеют, конечно же, и дураку она нужна, голова. Вместо нее кочан капусты не воткнешь. Но ведь сколько форсу у человека, сколько высокомерия! Гляньте хотя бы на этого Миколку, на этого «стоматолога»!
