Почтовая открытка - Берест Анна

— Оставалось определить, что было украдено.

— Да, это было нелегко. Я нашла документы основанной Эфраимом компании SIRE. Они доказывали, что во время так называемой ариизации предприятий его фирма была присвоена Главной водопроводной компанией. Я приложила семейные фотографии, которые нашла в Лефорже, на которых было видно, что Рабиновичи имели машину, пианино… И все это исчезло.

— Значит, ты смогла подать заявку?

— Да, в двухтысячном году. Дело номер три тысячи восемьсот шестнадцать. Мне назначили дату приема — только не упади со стула! — на начало января две тысячи третьего года.

— Как раз тогда мы получили открытку…

— Да, потому-то я и забеспокоилась.

— Я понимаю. Как будто кто-то тебя запугивал, пытался поколебать твою решимость. А как прошла комиссия?

— Там было что-то вроде жюри или экзаменационной комиссии, как при защите диссертации. Передо мной сидел председатель комиссии, потом какие-то официальные лица, докладчик по моей заявке… словом, немало народу… Я коротко представилась. Меня спросили, хочу ли я выступить, есть ли у меня вопросы. Я ответила, что нет. И тогда докладчик сказал, что впервые видит настолько безупречно составленную заявку.

— Зная тебя, мама, я не удивляюсь.

— Несколько недель спустя я получила бумагу, где говорилось, сколько денег мне выплатит государство. Сумму вполне символическую.

— Что ты при этом почувствовала?

— Знаешь, для меня это не был вопрос денег.

Главное, я хотела, чтобы Французская Республика признала, что мои дедушка и бабушка были депортированы из Франции. Больше я ничего не добивалась. Это официальное признание как бы… Давало мне право на существование во Франции.

— То есть ты думаешь, что открытка как-то связана с людьми, работавшими в комиссии?

— Тогда я действительно так подумала. Но теперь знаю, что это было чистое совпадение…

— Ты говоришь так уверенно.

— Да. Я много размышляла над этой загадкой.

Недели и недели. Кто из комиссии мог послать мне такое? И зачем? Чтобы запугать меня? Чтобы я не обращалась в эту комиссию? А потом, пока я ломала голову, перечитывала фамилии и пересматривала файлы, меня вдруг осенило. Через несколько месяцев… — Леля встает взять пепельницу. Я смотрела, как она молча скрылась за дверью, потом вернулась. — Помнишь, я говорила тебе, — что у русских несколько имен?

— Да, как в русских романах… Они даже сбивают с толку!

— Так вот, на латинице написание тоже может быть разным. Имя «Эфраим» пишется на латинице и через f, и через ph. В официальной переписке он писал свое имя через f. Но в личной — через ph.

— К чему ты ведешь?

— Однажды до меня вдруг дошло, что в папках, представленных в комиссию, я писала «Эфраим» через f, а не через ph, как оно было написано на открытке.

— И так ты решила, что открытка никак не связана с комиссией…

— …И отправить ее мог только кто-то из близких.

Глава 8

По статистике, большинство анонимных писем отправляют люди из ближнего круга. В первую очередь члены семьи, затем друзья, соседи и, наконец, коллеги (= близкие семьи Рабиновичей).

Опять же по статистике, в происшествиях и конфликтах большую роль играют соседские отношения. Например, в Парижском регионе более трети убийств происходит в результате ссор между соседями (= соседи Рабиновичей).

Известный графолог Сюзанна Шмитт утверждает: «Опыт показывает, что люди, которые пишут анонимные письма, обычно по характеру скрытны и незаметны. Написание анонимного письма для них — способ выразить то, что нельзя сказать устно» (= незаметная личность).

Чтобы сбить читающего со следа, анонимные письма часто пишут прописными буквами. Аноним изменяет свой почерк, пишет левой рукой, если он правша, и, наоборот, правой, если левша. «Почерк сохраняет свои характерные особенности даже при письме левой рукой», — отмечает Сюзанна Шмитт (= автор анонимной открытки не стал писать прописными буквами. Изменил ли он свой почерк? Или, напротив, хотел, чтобы его узнали?).

Я зачитываю Леле все, что выписала в блокнот. Она слушает, глядя вдаль, как всегда, когда на чем-то сильно концентрировалась. Я расчерчиваю страницу на три колонки: соседи, друзья, родственники. Эти три слова на чистом листе бумаги смотрятся жалко и одиноко. И все же. Кроме них, у нас нет привязок — так навигаторы ориентируются на скалу, колокольню или башню. Мы собираемся ориентироваться на них.

— Окей, слушаю тебя, — говорит Леля, прикуривая укороченную сигарету. Одно из ее личных изобретений: отрезать половину, чтобы меньше курить.

— Давай начнем с друзей Мириам и Ноэми. Кого ты знаешь?

— Я могу вспомнить только одного человека:

Колетт Грее.

— Да, я помню, ты про нее рассказывала. Не знаешь, в две тысячи третьем она была еще жива?

— Знаю точно. Она умерла в две тысячи пятом году. Я была на ее похоронах. После войны Колетт работала операционной сестрой в больнице Питье-Сальпетриер. Очень хорошая была женщина. Всегда очень помогала матери, поддерживала ее. Колетт часто брала меня к себе, когда я была маленькой. У Мириам тогда начиналась новая жизнь. Колетт жила на улице Отфёй, в доме номер двадцать один. Я спала в башенке на третьем этаже.

— И ты думаешь, что открытку могла отправить она?

— Ни в коем случае! Не могу даже представить, чтобы она послала мне анонимную открытку.

— Она была застенчива?

— Застенчива? Я бы не сказала. Ее отличала не застенчивость, а, скорее, скромность, ненавязчивость. Сдержанность в проявлении чувств.

— Может быть, с возрастом стала чудить?

— Нет. Она даже написала мне очень разумное письмо за год или два до смерти… Но проблема в том, что… Где оно, кстати, это письмо? Ты знаешь, я нахожу, складываю в архив… но не классифицирую по-настоящему. Получается все в кучу… И не могу сказать, где что точно находится…

Мы с мамой окидываем взглядом библиотеку, полную архивов. Куда могло затеряться письмо? Здесь сотни страниц в прозрачных файлах, десятки папок! На поиски уйдут часы. Нужно все доставать, просматривать: картонные коробки, папки с описью вложений и копиями административных документов, с ксерокопиями старых фотографий. Пока мы ищем наугад, как будто просеивая песок, я делюсь с Лелей последними открытиями.

— Я нашла производителя открытки, фирму «Ла Сигонь», их адрес написан совсем мелкими буквами в середине карточки, вместе с именем фотографа. Я думала, они помогут определить, когда была сделана фотография. Но эта ниточка ничего не дапа.

— Жалко, — говорит Леля.

— Штемпель поставлен на Почте Лувра. Я провела небольшое исследование.

— Но ведь Почта Лувра уже закрылась, да?

— Да, но я нашла информацию в интернете. В две тысячи третьем году это было единственное почтовое отделение, открытое ежедневно, даже по воскресениям и в праздничные дни. И круглосуточно. Штемпель поставлен четвертого января две тысячи третьего года; я проверила, это была суббота.

— И что? — спрашивает Леля, продолжая перебирать бумаги.

— А то, что мы можем с уверенностью сказать: автор открытки ходил на Почту Лувра между одной минутой первого в ночь с пятницы на субботу и без одной минуты двенадцать в ночь с субботы на воскресенье, за исключением периода с шести до полвосьмого утра, отведенного для обслуживания компьютеров и резервного копирования.

— И что из этого можно заключить?

— Я посмотрела в интернете, какая, в тот день стояла погода. В метеосводке читаем: «Снежный покров на улицах Двенадцатого округа Парижа достигает восьми сантиметров, это рекордный показатель с тринадцатого января тысяча девятьсот девяносто девятого года. В одиннадцать тридцать дождь перешел в снег, сначала в виде града, затем — метели и снежных порывов. Видимость снизилась практически до нуля».

— О да, теперь припоминаю, в те выходные выпало много снега…

— Наверное, у человека была какая-то удивительная нужда идти на улицу в самую метель и посылать анонимную открытку! Тебе не кажется?