Сволочь - Юдовский Михаил Борисович

— Спасибо, — сказал я. — С коньячком это вы хорошо придумали.

Женщина налила мне полный стакан и велела выпить залпом. Я послушно выпил и попросил еще.

— А не хватит тебе, милый? — с сомнением спросила женщина. — Еще напьешься, разбуянишься.

— Не разбуянюсь, — сказал я, — честное слово. Я за столик сяду и буду его потихоньку пить.

— Ну, смотри.

Она налила мне второй стакан. Я расплатился. Она отсчитала мне сдачу как за один стакан. Я удивился.

— Первый — это как лекарство, — пояснила она. — А за лекарства денег не берут. У нас буфет, не аптека.

— Спасибо, — сказал я. — Ах да, извините, совсем забыл.

Я полез в сумку и достал оттуда пустую бутылку из-под коньяка.

— Вот, — сказал я, — я тут брал у вас, велели вернуть.

— Что это ты у нас брал? — поинтересовалась буфетчица. — Бутылку коньяка?

— Нет, — ответил я, — просто бутылку. Пустую. Тут мой друг выступал, ему для фокуса пустая бутылка нужна была, а он дома реквизит забыл.

Буфетчица с сомнением посмотрела на меня.

— Врешь небось? — спросила она.

— Честное слово, не вру… То есть вру, конечно.

— Другое дело. Да не бойся ты, не выдам я твою Надю.

Я взял коньяк и присел за столик у окна. В буфет вошел тот самый долговязый юнец, с которым я познакомился в первый день конгресса.

— О! — сказал он. — Кого я вижу! Ну, наконец-то, братан. А то я тебя два дня поджидал, чтобы выпить.

— Чего это вдруг?

— Так мы ж договаривались.

— Да? Извини. Забыл в мирской суете.

— Я вижу, братан, в этой мирской суете кто-то подсуетился и оформил тебе фингал под глазом.

— Мир не без добрых людей.

— И кто эта светлая личность?

— Десятка пик.

— Чего? Какая десятка пик?

— Фокус ты показывал, помнишь? Карта, которую я тогда вытащил, была десятка пик.

Долговязый покачал головой.

— И давно к тебе память вернулась? — полюбопытствовал он.

— Как в глаз получил, так и вернулась.

Долговязый вздохнул.

— Да, — проговорил он, — жаль, что не я тебе в глаз засветил.

— А уж мне-то как жаль, — подхватил я. — Если бы ты мне тогда в глаз засветил, может, ничего такого и не случилось бы.

— Чего такого не случилось?

— Да ничего особенного. Вообще. Подрались бы тихо-мирно, забрали бы нас обоих в милицию, отсидели бы по пятнадцать суток, и на душе сейчас был бы просто рай.

— А у тебя на ней что, братан?

— Ад. Кромешный ад, сквозь который сочатся жиденькие коньячные струйки.

Долговязый хлопнул меня по плечу.

— Не гони минор, братан, сейчас мы твои струйки до рек расширим.

Он сбегал к буфетной стойке и вернулся с двумя полными стаканами.

— Вот, держи, — сказал он. — Антон Безруков — натура широкая.

— Ага. — Я хохотнул. — Прикольная у тебя фамилия для фокусника. А я…

— А ты — Майкл Джексон с Лукьяновского рынка. Помню, помню.

Мы с Антоном допили коньяк, попрощались с буфетчицей и отправились шляться по городу. Где-то пили, потом еще где-то и снова еще, пока Антон не сказал, что ему пора, и мы расстались, пьяно расцеловавшись на прощание. Потом я купил в гастрономе две бутылки коньяку, вернулся в Октябрьский, проник за кулисы и отыскал своих работников сцены — под пожарным щитом, с папиросами и портвейном в пластиковых стаканчиках.

— Здоров, циклоп, — ухмыльнулись они мне.

— Рад приветствовать вас, господа, — ответил я.

— Нифигасе, — удивились оба. — Выпить хош?

— Для того и пришел.

— Уважаем, — сказали они. — Токо вот третьего стаканчика нету.

— Выбросьте ваши стаканчики, — сказал я. — Будем пить по очереди из горла как культурные люди.

— Уважаем, — сказали они.

Мы выпили их портвейн, потом я достал из сумки бутылку коньяка, и мы пустили ее по кругу.

— Неслабый лошадьяк, — заявили они.

— А чего вы коньяк лошадьяком называете?

— А конь, что ль, не лошадь?

— Уважаю, — кивнул я.

Мы закурили.

— Признайтесь, — сказал я, — вы ведь тут, под этим пожарным щитом, родились?

— И умрем тоже тут, — ответили они.

— Уважаю, — сказал я.

Мы допили коньяк, и они помогли мне добраться до выхода из дворца.

— Мож, свидимся еще, — сказали они.

— Сто пудов, — ответил я. — Она ж предупреждала, что все мужчины, с которыми она рассталась, спиваются. Ждите пополнения в вашем полку.

На улице голова моя чуть проветрилась и очистилась, и я сумел пересчитать оставшиеся деньги и поймать такси.

— Куда едем? — поинтересовался водитель.

Я задумался. Домой мне не хотелось. Дома я бы просто умер.

— На Караваевы Дачи, — сказал я.

— Десятка.

— Пойдет.

Я сел в машину. Минут пятнадцать мы ехали молча, потом я спросил:

— Скажите, а если б у меня денег не оказалось, но я бы вам рассказал одну очень печальную историю, вы бы меня стукнули монтировкой? Вы бы сказали мне: «Ползи, братишка. Ползи по склону Фудзи»?

— А у тебя что, денег нет? — нахмурился водила.

— Деньги есть, — успокоил его я. — Деньги пока… немножко есть.

— А чего спрашиваешь?

— Так интересно же.

— Тупые у тебя интересы, — заявил водила. — Вот сядешь ко мне как-нибудь без денег, тогда узнаешь. — Он посмотрел на меня внимательней. — Ты, я смотрю, такие фокусы уже проделывал. От таксиста фингал заработал?

— Не-а, — я покачал головой, — он мне в наследство достался. от бабушки.

— Чего?

— Да так, ничего. Не обращай внимания. Сам же видишь — человек пьяный, несет хрень подзаборную. А забора нет, прислониться не к чему, опереться не на что. И все, кто с ней прощался, спивались.

— Приехали, — сказал водила, затормозив у Индустриального моста. — Деньги точно есть? А то монтировка у меня под боком, будешь ползти, братишка, по своему склону.

— Деньги точно есть, — кивнул я, доставая из кармана червонец. — Спасибо тебе, золотой человек. А за ползучего братишку — отдельно.

От Индустриального моста я, спотыкаясь, добрался до общежития, где жили мои друзья, поднялся на третий этаж, постучал к ним в комнату и, не дожидаясь приглашения, ввалился внутрь.

— Привет, — сказал я. — Все как договаривались. Конгресс закончился, и я пришел отметить с вами…

— Мама дорогая, — присвистнули мои друзья. — Да ты уже, кажется, десяток конгрессов отметил.

Я замотал головой.

— Ни ад-на-во, — по слогам произнес я. — Все это так. причуды воспаленного либидо. Главное, что все, кто с ней попрощался, спиваются.

Я достал из сумки бутылку коньяка и, прицелившись, водрузил ее на стол.

— Люсьена уехала?

— Не-э знаю, — преувеличенно бодро ответил я. — Может, она только сделала вид, что садится в поезд, а сама сейчас рыщет по ночному городу верхом на леопардихе и пытается меня найти. А вот только хрен ей по всей рыжей гриве! Я попрощался и спился. Хотите расскажу, как у нас все было? Это не я, это она велела рассказать друзьям о заба-а-авном приключении с укротительницей леопардов. Она их столько укротила. Это какой-то ужас! Так рассказать?

— Ты бы лег поспал, — посоветовали мне.

— Обязательно лягу и обязательно посплю. Вот только еще стакан коньяка хлопну и свалюсь. А рассказывать ничего не буду, потому что вам это неинтересно. По глазам вижу, что неинтересно. Она меня, между прочим, солнышком называла. Почему никто из вас никогда не называл меня солнышком? Что, не похож? — Я огляделся в поисках зеркала, не нашел и покачал головой. — Не похож. Лучи опали, одно пятно под глазом. И то какое-то… несолнечное. Но другого повода выпить, кроме как за него, не вижу.

Я откупорил коньяк, налил полстакана, выпил залпом и куда-то рухнул.

После друзья рассказывали мне, что я провалялся у них в общежитии, не просыпаясь, двое суток кряду. По счастью, фокусники мои были и сами людьми не первой трезвости, поэтому не слишком перепугались и не стали поднимать панику. Еще они говорили, будто я во сне бормотал что-то про сучку с кошаком, про то, что меня укротили, про десятку пик, а также просил передать цветы какой-то Наде. Но имя Люсьены якобы не произнес ни разу. Я поверил этому, потому что мне хотелось поверить.