Сью Таунсенд - Мы с королевой
— Хо-кей.
— Я вам страшно благодарна, — сказала королева. — А у меня она так и не съела ни крошки.
Филомина вытерла королеве-матери подбородок тыльной стороной ладони.
— Это ж какой для ей удар — узнать, что ейного внучка в тюрьму посадили, с оборванцами всякими да подонками.
В набитой людьми крошечной спальне было невыносимо душно, и Диана пошла открыть входную дверь. На улице в компании бритоголовых мальчишек играли Уильям и Гарри; мальчишки катили шину к дому Вайолет Тоби, а внутри шины, упираясь в нее руками и ногами, стоял чей-то малыш.
— Хрен вам, теперь моя очередь, — услышала Диана возглас Уильяма.
Ее сыновья уже свободно владели местным наречием. От других мальчиков переулка Ад они отличались лишь длинными волосами. И каждый Божий день умоляли ее остричь их наголо, «под пулю».
На крыльцо выскочила Вайолет Тоби и завопила:
— Если эта чертова шина только прикоснется к моему забору, я вам задницы начищу!
Катастрофы удалось избежать, потому что малыш вывалился из шины и разодрал себе коленки и ладошки. Помахав Диане, Вайолет рывком поставила визжащего малыша на ноги и повела к себе — мазать ссадины йодом. Диана понимала, что надо остановить Уильяма, который уже устраивался внутри шины, но не было сил препираться с ним, и она, крикнув: «Уилл, Гарри, в восемь спать…», вернулась в домик королевы-матери.
Подправляя макияж перед крошечным зеркальцем, висящим над кухонной мойкой, она снова попыталась разгадать, что именно сказал ей губами Чарльз, когда его уводили в тюрьму. «Поливай ящики с рассадой» — почудилось ей тогда; но не может же быть, что он думал про свой дурацкий огород, правда? Не в такой же трагический миг о нем думать.
Диана несколько раз произнесла одними губами: «Поливай ящики с рассадой» — и огорченно отвернулась от зеркальца; что бы он там ни произнес, это явно не было «Я люблю тебя, Диана», или «Мужайся, любовь моя», или тому подобное, что говорят в кино любимым, прежде чем уйти из зала суда в тюремную камеру. Она с завистью вспоминала, с каким ликованием был встречен вердикт присяжных, объявивших Беверли Тредголд и Вайолет Тоби невиновными. Тони Тредголд бросился к жене и на руках унес ее со скамьи подсудимых. Уилф Тоби подошел к Вайолет и поцеловал ее прямо в губы, а потом, обвив рукой ее обширную талию, повел из зала, а у выхода ее радостно приветствовали другие, менее важные родственники, которым не удалось пробиться на галерею для публики. И оба клана, Тредголдов и Тоби, возбужденной гурьбой отправились через дорогу в пивную «Весы правосудия», чтобы отпраздновать событие.
Члены же королевской семьи просто-напросто влезли в кузов фургончика, и Спигги отвез их обратно в переулок Ад.
34. И никаких поблажек
Выскребая грязь из-под ногтей чистым концом обгорелой спички, Ли Крисмас вдруг услышал пение.
Боже, храни короля!
Многая лета ему!
Боже, храни короля,
Ля-ля-ля-ля,
Славу ему ниспошли…
Поднявшись с нар, Ли приник щекой к решетчатому окошечку в двери камеры. Его сокамерник, Жирнюга Освальд, перелистнул страницу: он изучал «Кухню Дальнего Востока» Мадхура Джаффри. Книга была раскрыта на сто пятьдесят шестой странице «Рыба в ароматическом бульоне с тамариндом». Такое чтение не в пример лучше порнографии, думал Освальд, пуская слюнки над списком ингредиентов.
В замке загремели ключи, и дверь распахнулась. В камеру вошел директор тюрьмы Гордон Фоссдайк, сопровождаемый мистером Пайком, старшим по этажу.
— Встать перед директором! — взревел мистер Пайк.
Ли уже стоял, но вот Жирнюга Освальд аж вспотел, пока сползал с верхних нар.
Однажды, выступив на конференции, проводившейся Ассоциацией директоров тюрем, Гордон Фоссдайк целую неделю купался в лучах славы, поскольку заявил в своей речи, что существуют такие понятия, как добро и зло. И преступники, утверждал он, входят в категорию зла. За ту неделю неслыханной известности Фоссдайка архиепископу Кентерберийскому пришлось дать по телефону семнадцать интервью по этому краеугольному вопросу.
Подойдя к Жирнюге Освальду, директор тюрьмы ткнул его в живот. От самой шеи Жирнюги каскадом низвергались дряблые складки.
— Этот человек толст сверх всякой меры. Почему, мистер Пайк?
— Не могу знать, сэр. Он поступил к нам жирным, сэр.
— Почему вы такой жирный, Освальд? — осведомился директор тюрьмы.
— Я всегда был крупноват, сэр, — ответил Освальд. — Когда я родился, то уже весил одиннадцать фунтов и восемь унций, сэр.
Жирнюга Освальд расплылся в горделивой улыбке, но никто не улыбнулся в ответ.
Под тюремной робой в сине-белую полоску сердце Ли Крисмаса отчаянно заколотилось. Неужто они собираются устроить в камере шмон? А вдруг найдут в наволочке его стихи? Если найдут — он сунет голову в петлю. С мистера Пайка ведь станется прочесть вслух стишок Ли во время прогулки. Ли весь взмок, вспомнив свой недавно написанный стих «Киска-Пушиска». Людей, случалось, убивали и за куда меньшие прегрешения.
— К вам подселят еще двух сокамерников, — объявил директор тюрьмы. — Тесновато будет, но придется уж с этим мириться. — Он прошелся по маленькой камере. — Как вам известно, здесь у нас все находятся в равном положении. Один из этих двух заключенных считался до недавнего времени нашим будущим королем. Второй, Карлтон Мозес, обязан охранять его от неподобающих приставаний других заключенных. Я знаком с нашим, как недавно считалось, будущим королем, он, на мой взгляд, милейший, воспитанный человек. Учитесь, у него есть чему поучиться.
Дверь захлопнулась, и Ли с Жирнюгой Освальдом вновь остались одни.
— Бог ты мой, — сказал Ли, — Карлтон Мозес в нашей камере! Он же семи футов ростом! Мало того, что ты тут, еще и он сюда вопрется! Тогда уж совсем не продохнуть.
Десять минут спустя в камеру внесли еще одни двухэтажные нары. Жирнюга Освальд едва-едва мог протиснуться в узеньком проходе. Ли похвастался Освальду, что немного знаком с Чарли Теком. О Карлтоне Мозесе, однако, он отзывался с менее теплым чувством. Поговаривали, что Карлтон в буквальном смысле продал собственную бабушку, вернее, обменял ее на «форд-кабриолет XRI». Жирнюга Освальд считал, что это враки. На его взгляд, такой обмен не лезет ни в какие ворота. Кому нужна чья-то бабка?
Их рассуждения прервал приход Чарльза и Карлтона; новые сокамерники тащили груды постельных принадлежностей, ощетинившихся жесткими складками.
Это был худший день в жизни Чарльза. Он никак не ожидал, что его отправят в тюрьму. Но — отправили. И вдобавок успели подвергнуть чудовищным унижениям; самое, пожалуй, отвратительное — ему раздвигали ягодицы, проверяя, не пытается ли он пронести наркотики в обход закона. Тем временем дверь захлопнули, и все четверо уставились друг на друга.
