Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.
— Хорошо, я приглашу ее, — ответил Рудольф, хотя знал, что Джули никогда не согласится. Она не желала поддерживать с Бойланом дружеских отношений, называла его «хищником» и «пергидролевым блондином».
Прислонясь спиной к стене гаража и жуя травинку, Томас сидел на расшатанном стуле и глядел на дровяной склад напротив. День был ясный, солнечный, и осенние листья отливали медью. До двух часов нужно было успеть сменить масло в машине одного клиента. Но Томас не торопился. Накануне вечером он подрался на школьном балу. Тело у него ныло, руки распухли.
Дядя Харольд вышел из своей маленькой конторы позади заправочной станции. Томас знал, что дяде неоднократно жаловались на него и доносили про драки, но дядя Харольд ни разу не говорил с ним об этом. С некоторых пор он вообще не делал Томасу никаких замечаний. Последние дни дядя Харольд выглядел плохо. Пухлое розовое лицо его пожелтело и обвисло, и на нем застыло опасливое выражение, словно он в любую минуту ждал взрыва бомбы. Этой бомбой был Томас. Ему достаточно было лишь намекнуть тете Эльзе об отношениях между дядей и Клотильдой — и в доме Джордахов надолго замолкли бы дуэты Тристана и Изольды. Томас, конечно, не собирался ничего сообщать тетке, но и не посвящал дядю Харольда в свои намерения. Пусть помучается.
Томас перестал брать с собой завтраки из дому. Три дня подряд он оставлял лежать на кухонном столе пакет с фруктами и бутербродами, приготовленными Клотильдой. Она ничего ему не говорила, но через три дня поняла, в чем дело, и пакет с завтраком больше на столе не появлялся. Теперь Томас ел в столовой недалеко от гаража. Это было ему по средствам: дядя Харольд повысил ему зарплату на десять долларов. Скотина.
— Если меня спросят, я в демонстрационном зале, — сказал дядя Харольд. Томас продолжал молча глядеть через дорогу. Дядя Харольд вздохнул, сел в машину и уехал.
Вскоре к бензоколонке подкатил «форд» миссис Дорнфилд. Томас нехотя подошел к нему.
— Привет, Томми, полный бак, пожалуйста, — попросила миссис Дорнфилд, пухленькая блондинка лет тридцати с разочарованными, по-детски голубыми глазами. Ее муж работал кассиром в банке, и это было крайне удобно, потому что миссис Дорнфилд всегда знала наверняка, где он в рабочее время. — Было бы очень мило, если бы ты нанес мне сегодня визит. — Она неизменно именовала это визитом. Говорила она ужасно жеманно.
— Если я смогу освободиться, — ответил Томас, не зная, какое у него будет настроение после обеда. Иногда за такие «визиты» он получал от нее десять долларов. По-видимому, мистер Дорнфилд почти совсем не давал жене денег.
После «визитов» к миссис Дорнфилд на воротничке у него всегда оставались следы губной помады, и он нарочно не отмывал их, чтобы Клотильда, собирая белье в стирку, увидела. Но это не помогало. И вообще — ничто не помогало. Ни миссис Дорнфилд, ни миссис Берримэн, ни близнецы… Свиньи они все, и больше ничего. Ни одна из них не могла заставить его забыть Клотильду. Том был уверен: Клотильде известно о его похождениях — в этом вонючем городке ничего не скроешь — и надеялся, что она страдает так же, как и он. Но если она и страдала, то виду не показывала.
Томас куском хлеба подбирал соус с тарелки, когда в столовую вошел полицейский Джо Кунц.
— Томас Джордах? — спросил он, подойдя к Томасу.
— Привет, Джо, — ответил Томас. Раза два в неделю Кунц обязательно заглядывал в гараж. Он вечно грозился, что уйдет из полиции — там очень мало платили.
— Ты признаешь, что ты Томас Джордах? — официальным тоном спросил Кунц.
— Ты, по-моему, знаешь, как меня зовут. Что за шутки?
— Идем со мной, сынок. У меня ордер на твой арест. — Он взял Томаса за локоть.
— У меня еще заказан пирог и кофе. Убери лапы, Джо, — огрызнулся Том.
— Заплати, сынок, и не поднимай шума.
— Ладно, ладно, — Томас положил на стойку восемьдесят пять центов и встал. — Черт побери, Джо, ты мне так руку сломаешь!
— Ты обвиняешься в изнасиловании несовершеннолетних, — сказал сержант Хорвас. — Я сообщу твоему дяде. Он может нанять тебе адвоката. Уведите его.
Кунц, подталкивая Томаса в спину, вывел его в коридор и препроводил в камеру. Там уже был один заключенный — заросший недельной щетиной худой мужчина лет пятидесяти, в лохмотьях. Его арестовали за браконьерство. Он подстрелил оленя. Его двадцать третий раз за это сажают, сказал он Томасу.
Харольд Джордах нервно расхаживал по платформе. Как назло именно сегодня поезд опаздывал. Всю ночь Харольд не сомкнул глаз. Эльза плакала и твердила, что они опозорены на всю жизнь, что ей теперь стыдно будет показаться в городе, что он был круглым дураком, согласившись взять в дом этого скота.
Она права. Он действительно идиот. А все потому, что доброе сердце. Ну и что из того, что они родственники, — в тот день, когда Аксель позвонил, ему следовало отказаться. Харольд вспомнил о том, что Томас там, в тюрьме, точно обезумев, без всякого стыда и совести признавался во всем и называл фамилии. Кто знает, что он еще расскажет? Этот маленький негодяй ненавидит его. Как можно поручиться, что он не разболтает о покупке талонов на бензин на черном рынке, о продаже подержанных автомашин с коробками передач, которые не выдержат больше ста миль, о спекуляции новыми машинами в обход закона о контроле цен и о «ремонте» поршней и клапанов в автомобилях, где всего лишь засорился бензопровод? А если он и про Клотильду расскажет? Стоит впустить такого парня в дом, и ты у него в руках. Харольд даже вспотел, хотя на вокзале было холодно и дул сильный вр.
Он надеялся, что Аксель привезет с собой достаточно денег. И метрику Томаса. Он послал Акселю телеграмму с просьбой позвонить ему — у Акселя телефона не было. Для пущей уверенности составил телеграмму так, чтобы она звучала как можно тревожнее, и все же почти удивился, когда его телефон зазвонил и на другом конце провода раздался голос брата.
Наконец поезд прибыл, из вагонов вышли несколько человек и торопливо зашагали прочь. Харольда на мгновение охватила паника. Акселя нигде не было видно. Это вполне в духе Акселя — взвалить все сложности на него одного. Вообще Аксель странный отец: он ни разу не написал ни Томасу, ни ему. И мать Томаса, эта тощая высокомерная кляча, шлюхино отродье, тоже не написала сыну ни строчки, как, впрочем, и двое других ее детей. От такой семейки всего можно ожидать.
И вдруг он увидел Акселя: крупный мужчина в драповом пальто и кепке, прихрамывая, шагал к нему по платформе. «Не мог одеться получше», — подумал Харольд. Он был рад, что уже стемнело и вокруг мало народу.
