Сара Миллер - Я знаю все твои мысли
Официантке в стейк-хаусе на вид лет двенадцать. Маленького роста, с симпатичной коротенькой стрижкой, которая делает ее похожей на птичку. На плечах у нее татуировки с изображением птиц, а когда она наклоняется, он видит розового дракона на пояснице. Они идут за ней по всему ресторану, и она ни разу не оборачивается проверить, отстали они или нет. Джим шутит: «Спасибо за экскурсию». Но она уходит без единого слова. Гид замечает, что сзади на шее у нее еще одна татуировка. Ему грустно на нее смотреть. Он смотрит на салат-бар, на огромные стеклянные миски с латуком и бледными помидорами, и ему становится еще грустнее.
Ну разве можно не влюбиться в парня, который впадает в депрессию при взгляде на салат-бар?
Джим набрасывается на тарелку с отвратительной жареной едой и салатом, тонущем в соусе из голубого сыра, и с любопытством смотрит на тарелку Гида: мор- ковь, кусочек творожного сыра и тунец без соуса.
— Я смотрю, этот Николас не шутил, сказав, что «откорректировал твою диету»!
— Когда я только приехал, Николас сказал, что у меня обвислости и… — Гид замолкает. На самом деле у него просто нет аппетита.
— Так, значит, вы с Даниэль расстались? — спрашивает Джим.
При упоминании ее имени его начинает мутить.
— «Расстались» звучит очень категорично. Я просто ни разу не позвонил ей с тех пор, как приехал сюда. Она меня ненавидит. — Интересно, чем она сейчас занимается? Стоило ли отпускать ее с Молли и Эди?
— Женщина всегда ненавидит мужчину, что бы ты ни делал, — рассуждает его отец. — Такова правда жизни.
Похоже на то, что ему втолковывали Каллен с Николасом. Только более многословно. Но если это действительно так, это же просто здорово. Значит, все хорошо, то есть хорошо для него и не совсем хорошо для Даниэль.
— А вы с Даниэль о чем-нибудь говорили по дороге? — Вообще-то Гида не столько интересует сам этот вопрос, сколько завораживает, о чем может говорить такая странная парочка.
Джим качает головой.
— Я стал спрашивать ее про школу. Она отвечала односложно. А потом мы в основном молчали.
— Она спала?
— Нет. Ни разу ни уснула.
Девять часов без сна в одной машине с Джимом Рейберном? Неудивительно, что она на меня наорала, думает Гид, после того, что ей пришлось выдержать такое. Наверное, она действительно любит меня. И снова на ум приходит Пилар. Как несправедлив этот мир!
— О чем вы говорили с мистером Кавано? — спрашивает Гид, отхлебывая колу. Вкус божественный. Николас запрещает пить колу.
— Забавно, что ты спросил об этом. Я сказал, что по-моему, тебе здесь очень нравится, а он ответил, что, кажется, Каллен и Николас оказывают на тебя плохое влияние.
Гидеон кивает. Ему опять становится хорошо: он понимает, что ему плевать на то, что думает Кавано, хотя, конечно, это очень забавно.
— Ну я, естественно, встревожился. И тут он говорит, что у него, конечно, нет доказательств, но он подозревает, что они принимают наркотики. Наркотики! — Джим смеется и откусывает большой кусок чего-то желтого — может, энчилады, а может, картофельной запеканки. — Я чуть не расхохотался. Понимаешь, мне приходилось видеть наркоманов. А эти два мальчика, такие симпатичные — хорошие мальчики, в хорошей спортивной форме… Подумать только, наркотики! — Он качает головой. За окном, хромая, проходит сутулый парень в грязном спортивном костюме, глаза под голубой нейлоновой кепочкой прищурены. У него не хватает зубов. Гид прикидывает, что ему может быть и тридцать лет, и девяносто. — Вот этот парень наверняка наркоман, — заявляет Джим. — А мой сын — можно подумать, если бы мой сын принимал наркотики, я бы не заметил!
Все хорошо
Чарли Оттерман, бывший клиент Джима, осужденный за вождение в пьяном виде и устроивший Гиду пропуск в «Мидвейл», заставил Джима пообещать, что во время его визита в школу он обойдет весь кампус.
— Он сказал, что «Мидвейл» — особенное место, — говорит Джим и кладет руку Гиду на плечо. Они идут по той самой стоянке, где на него набросилась Даниэль. — И что я должен все здесь посмотреть.
Сперва Гид ведет его в здание «Тайер», где на Джима производят неизгладимое впечатление сводчатые потолки и резное дерево. Затем они направляются в театр «Поллард», который Джим оценивает как «очень своеобразное здание». После чего Гид ведет отца в подвальную гостиную общежития «Проктор». У него с этим местом связано многое: здесь он встретился с Микки Айзенбергом, а потом познакомился с Пилар. Разумеется, отцу об этом он не рассказывает, и тот, оглядев уродливую комнату, кивает и говорит:
Уютно
Наконец, Гид вместе с отцом спускаются вдоль южной части кампуса на спортивную площадку. Пара игроков в американский футбол, неуклюже громыхая защит- ными доспехами, машут Гиду рукой, а Джим кричит:
— Не упустите мяч, ребята!
Игроки опускают головы, и Гид видит, что они не желают вступать в дальнейшие разговоры. В обычной ситуации он бы умер со стыда. Но сейчас он оглядывает светло-голубой гравий, разметку из белых линий и цифр, и напоминает себе: это то самое место, где мои обвислости превратились в сильные мышцы!
С каждой минутой Гиду все больше удается укрепиться в мысли «мой отец — не я».
Джим опускается на колени и дергает траву, точно проверяя ее на прочность.
— Нормально, — говорит он удовлетворенным тоном. — Почему бы нам не поискать нашу маленькую мисс Истеричку?
Джим пытается втереться в доверие к Гиду, но Гид чувствует укол обиды и гнева. Не такая уж Даниэль и истеричка.
Гид понимает, что он был так рад избавиться от Даниэль — точнее, позволить Молли и Эди избавить его от нее, — что ошибочно решил: на этом вопрос исчерпан.
По дороге к женскому общежитию «Эмерсон» Джим Рейберн соображает, что лучше помолчать. Гид готовится к столкновению, скорее раскаиваясь, чем представляя, как все будет. Я извинюсь, думает он, если надо, несколько раз. Я буду извиняться и извиняться, а потом ей уже будет пора уезжать.
Слева от входа в женском общежитии общая комната, но она пуста — только постер Соджорнер Труф на стене. Гид проводит отца обратно мимо входа по короткой лестнице во вторую общую комнату, в подвале. Она такая же непримечательная, как гостиная в общежитии «Проктор».
Десятиклассница и парень намного младше — наверное, ее брат — смотрят телевизор. Гид смущенно подходит к девочке. Она хорошенькая, и Гид знает по их прежним встречам, по тому высокомерному взгляду, которым она окидывает столовую, прежде чем сесть, что она не слишком уверена в себе и не очень дружелюбна.
— Ты не видела Молли Макгарри или Эди… как ее там?.. — Он не помнит ее фамилию.
Девочка прищуривается. У нее прямые светлые волосы, а глаза подведены зеленым карандашом.
— Это не с ними случайно какая-то девчонка, которая здесь не учится? — спрашивает она.
— Да, да, точно, — улыбается Гид, пытаясь показать, как он ей благодарен.
— Они в гостиной на втором этаже. — Девочка опять утыкается в телевизор.
— Хорошо, — отвечает Гид. Он стоит и ждет, пока она предложит сбегать за ними, но девчонка показывает на табличку на стене: простой листок, отпечатанный на принтере крупным шрифтом, но тем не менее не привлекающий внимание: «На время родительского дня действуют особые правила, согласно которым отцам и ученикам разрешен доступ в коридоры и общие комнаты женского общежития».
— Тоже мне новость, — говорит она.
Гид оборачивается. Его отец делает вид, что читает журнал «Американское наследие» выпуска 1986 года. На лице у него такое жалкое выражение. Как у собаки, которая ищет, где бы задрать лапку.
Гид ощетинился.
— Я не видел объявления, — объясняет он. — Я тут новенький.
— О боже, — она закатывает глаза.
— Знаешь, мне всегда казалось, что ты похожа на стерву, — выпаливает Гид, — вижу, инстинкт меня не обманул.
Девочка как будто вжимается в кресло. Глаза округляются и на побелевшем лице кажутся огромными.
Гид провожает отца наверх как ни в чем не бывало, но если бы он не держал руки в карманах, отец бы увидел, что они дрожат. И все же он чувствует себя замечательно.
Наконец отец присвистывает.
— Ничего себе, — говорит он, — хорошо ты приложил эту мисс Задаваку.
Гид не оборачивается, а продолжает идти по лестнице. Он не может смотреть на отца, когда тот говорит фразочки типа «мисс Задавака»!
— Не могу понять, откуда у тебя столько уверенности в себе.
Гид замирает на лестничной площадке. Прежде никто никогда не называл его «уверенным в себе». Никогда. Даже Даниэль, которая его боготворила и писала ему записочки, в которых наделяла его всеми положительными качествами — «милый, сексуальный, классный, обожаемый, нежный, любимый», — ни разу не написала «уверенный в себе». Поскольку Гид видит себя каждый день, он не понимает, как сильно изменился, но теперь, задумавшись о том, смог бы он отчитать девчонку в первый день после приезда в школу, понимает: да ни в жизни. Уверенный в себе. Пожалуй, он примет этот комплимент. Даже от отца.
