Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены
У меня в кабинете кто-то уже есть, сидит в гостевом кресле. Человек спиной ко мне, на голове заколкой для волос пришпилена ермолка.
– Чем могу служить?
– Вы профессор Сильвер?
– Да, я. – Он знает, что сейчас было на парковке? Он здесь сидит, готовый выслушать мой рассказ об искушении – как в какой-нибудь программе вроде «Напуганы, точно!». Или он тоже – элемент ловушки? – Вы интересуетесь Ричардом Никсоном?
– Не особенно, – отвечает он. – Я студент, учусь на раввина.
– И вы должны так одеваться, хотя вы пока лишь студент?
– Так – это как? – осматривает он себя. – Я всегда так одеваюсь.
– Вы работаете на декана?
– Простите?
– Шварц, декан факультета, только что пытался всучить мне конверт с деньгами.
– И что вы сделали?
– Как вы думаете, что я сделал? Послал его подальше.
– Меня интересует ваш брат.
– Расширяете клиентскую базу?
– Изучаю взаимоотношение евреев и криминала. Если не считать азартных игр, евреи практически не участвуют в преступной деятельности.
Он смотрит на меня забавным таким взглядом. Будто споткнулся о шкатулку с леденцами и отчаянно старается не показать, как оживился.
– Как вы решили стать раввином?
– Я не решал, – отвечает он. – У меня в семье все раввины. Мой отец, мой дядя. Моя сестра – автомеханик: она решила, что положение женщины-раввина слишком стеснительно.
– Мой брат Джордж прошел бар-мицву, потому что хотел получить в подарок сберегательные облигации, радиоприемник с часами от тетки, вечное перо от женщин общины и поездку во Флориду от бабки с дедом. Там, во Флориде, ему повезло – получил от одной девушки свой первый, гм… оральный опыт. Его рвение никак не относилось к Богу, а полностью – к сексу.
– Я хотел бы его изучить, – говорит ученик раввина и тут же поправляется: – Я его изучаю, но хотел бы изучить более близко.
– Каковы ваши предпосылки? Что вы хотите изучить? Как евреи сбиваются с пути?
– Можно посидеть на вашем занятии? – спрашивает он, даже не реагируя на мой вопрос.
– Нет, – сразу отвечаю я.
Молчание.
– Евреи жен не убивают, – заявляет он.
– Вы с кем-нибудь еще говорили?
– С Лефковичем.
– Это строитель пирамид? Который запихал свои «Ролексы» и украшения жены в задницу собаке, а потом взял ее на прогулку, находясь под домашним арестом? Собака просралась, а один хмырь подобрал какашку, отмыл часы и продал их, взяв за это пятьдесят процентов? Федералы этого Лефковича называли «Говенная рука».
– Да, это он.
– Еще кто?
– Эрнандес и Квон.
– Оба обращенные.
Студент-раввин удивляется, что я это знаю, но почему бы мне и не знать? В конце концов, знание фактов – суть моей профессии.
Он после паузы говорит:
– Извините, хотел бы спросить вас. Каковы ваши отношения с Богом?
– Ограниченные, – отвечаю я. – За исключением спонтанных молитв в моменты сильного горя.
– Я бы хотел больше узнать о вашей семье.
– Я человек весьма не публичный. Мы с братом очень разные люди. Разные стороны медали.
– Но у вас очень много общего. Что вы делаете, когда злитесь?
– Я никогда не злюсь. Обычно у меня вообще никаких чувств нет. – Я смотрю на часы: – Сейчас нам придется прерваться. Мне нужно подготовиться к занятию.
– Я бы хотел снова с вами увидеться.
– В приемные часы моя дверь открыта.
– На следующей неделе?
– Почему нет? Если вам это необходимо. Можно спросить, как вас зовут?
– Райан.
– Забавно, – отмечаю я. – Никогда не встречал еврея по имени Райан.
– Нас очень мало, и мы рассеяны в общей массе, – поясняет он и на выходе добавляет: – До следующей недели.
Все полки моего офиса забиты никсонианой: я специально собирал здесь толстые исторические книги, чтобы студенты в моем кабинете видели хранилище исторических материалов. Еще у меня есть несколько редких политических плакатов: Макговерн/Иглтон, Хамфри, Джеральдин Ферраро. Я аккуратно их снимаю и сворачиваю. После Никсона следующий мой любимый политик – Л.Б.Дж. Я думаю, это связано с периодом, когда я обрел политическое сознание, осознал, что существует мир за пределами гостиной моих родителей.
Перед занятиями по дороге я заношу коробки к себе в машину. Конверт лежит на переднем сиденье. Дверь заперта – но вон он, прямо на сиденье и лежит. Это Шварц туда его подложил? Меня все-таки подставляют?
Я беру конверт и пытаюсь вернуть его в машину Шварца, но у него дверцы заперты. Сую конверт через верх окна. Край его проходит, но там, где потолще (купюры) – застревает. Я бегу обратно в офис декана. Дверь у Шварца закрыта, секретарши факультета тоже нет. Черт!
Кладу конверт обратно на сиденье моей машины, запираю дверцу и спешу в аудиторию. Не хочу таскать конверт с собой. И не хочу ссоры в аудитории.
– Здравствуйте, – говорю я, входя.
Аудитория заполнена лишь на треть. Я даю студентам несколько минут, чтобы собраться, потом начинаю с серии объявлений об экзаменах и крайних строках записи у регистратора.
– Как вам известно, у вас было задание написать статью, которую надо сдать не позже чем сегодня. Прошу собрать и передать сюда работы. – Я жду, пока будут переданы двенадцать работ. – Хотелось бы знать: когда как-то дадут о себе знать остальные?
Ни слова. Смотрю на стол. Верхняя статья озаглавлена: «Ричард Никсон как злодей. История в картинках».
Пролистываю работу. Студент вместо статьи сделал книжку комиксов. Мне полагается испытывать недовольство, но идея увлекает. На рисунках – шаржи на Никсона, Халдемана и Киссинджера, с гипертрофированными чертами – развитие темы «Не видь зла, не слышь зла, не говори зла». И контуры специально размыты, как после фразы: «Позвольте мне высказаться совершенно ясно».
Глаз у меня пульсирует болью, я чувствую, как он закрывается, а второй, будто из солидарности, сузился до щелки.
– Хорошо, так на чем мы остановились?
– Уотергейт, – подсказывает кто-то.
– Отлично. И что мы знаем об Уотергейте?
– Первый из «гейтов», – говорит кто-то из студентов, остальные смеются.
У студентки звонит телефон. Звонит, звонит, пока наконец она вытаскивает его из сумки. Все наблюдают.
– Алло? – произносит она. Я таращу на нее глаза, потрясенный, что она вот так посреди занятия отвечает на телефонный звонок.
– Кто это? – спрашиваю я.
– Моя мать, – шепчет она громко.
– Передайте мне телефон, – требую я, и его передают вперед. – Алло?
– Кто это? – спрашивает мать.
– Это профессор Сильвер. С кем я говорю?
– Малина Гарсия.
– Сколько у вас детей, миссис Гарсия?
– Четверо.
– Это прекрасно. Вы, наверное, гордитесь ими. Но у нас сейчас занятие.
– Ой, – говорит она, – по йоге? Мои девочки йогу обожают.
– Нет, миссис Гарсия, не по йоге. Вам что-нибудь говорит имя «Ричард Никсон»?
– Да, конечно. Президент, который умер от этой забывательной болезни. Так жалко, такой красивый был мужчина.
Дочь в аудитории краснеет.
– Да, миссис Гарсия, красивый был мужчина. С вами разговаривать – просто удовольствие. Ваша дочь должна была сегодня сдать работу. Она что-нибудь об этом говорила?
– Нет, не помню.
– Вы примерно знаете, о чем она могла бы писать?
– Пожалуй, нет.
– У нее есть привычка обсуждать с вами учебные дела?
– Не особенно. Обычно мы говорим о родственницах, о ее подругах, ну, и прочее в таком роде.
– Благодарю вас, миссис Гарсия. – Я вешаю трубку и отдаю телефон владелице. – У кого-нибудь еще есть срочный телефонный разговор? – Ответа нет. – А забавно, что во времена Никсона не было сотовых телефонов, текстовых сообщений, «блэкберри». Представьте, как могло бы все повернуться по-другому, если бы Никсон работал с передовой техникой, а не со старым магнитофоном с большими кнопками, которые легко перепутать – так что секретарша случайно нажала не на ту кнопку, а потом, отвечая на телефонный звонок, наступила на педаль дистанционного управления и все стерла.
Аудитория смотрит пустыми глазами.
– Ну что ж, вернемся к делу. На чем мы… может ли кто-нибудь рассказать, в чем была суть Уотергейта?
Поднимается единственная рука.
– «Гейт» – суффикс, применяемый к слову, чтобы превратить его в название скандала. Например, «Уотергейт», который был так назван, потому что произошел в Вашингтонском комплексе зданий, имевшем такое название. С тех пор любой крупный всплывший скандал стал называться «Что-то-такое-гейт». Так что фактически это был первый из «гейтов».
– Интересно. Спасибо. Вы работу сдали?
– Да, сдал. Я прибыл очень издалека, и мне, чтобы оставаться в этой стране, нужна очень хорошая отметка. Мои родные отрежут мне голову, если я не покажу хороших результатов.
Аудитория смеется.
– Вы хотите сказать, что ваша семья вас от себя отрежет, если вы не покажете хороших результатов.
– Я хотел сказать то, что сказал.
– Поверю вам на слово.
