Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники
Ника подавленно кивнула. Выходя, остановилась и спросила:
— А в восьмом тоже нет удобств?
— Ха, — отозвалась крепдешиновая, тараща другой глаз, — в восьмом даже душ есть, депутатский номер!
Возвращаясь в номер за салфетками, Ника разозлилась на дядю Федю. Скажите, какой цаца! Сидит там сейчас, депутат липовый, весь в душе, сортир под боком. И в ус не дует. А ей бедной, пробираться через орущих алкашей, и в сортире наверняка полно пьяных!
Яростно тыкала ключом в скважину, шепча нехорошие слова. И когда чьи-то руки обхватили ее, елозя по груди и пьяный голос заверещал, прерываясь от тяжелого дыхания, — пошли, пошли, девонька, я тебе, щас уже, та пойдем давай, — вырвалась, пинаясь ногой, и влетев в номер, закусывая губу, сходу схватила сумку. Прислушиваясь, постояла у двери, потом выскочила из комнаты, держа наизготовку пакет с харчами.
— Убью! — на всякий случай грозно сказала пустому коридору.
Строевым шагом пошла, все быстрее, миновала раскрытую дверь к дежурной и, остановившись перед восьмым номером, ударила в дверь кулаком. Топчась и перекашивая лицо, ударила еще раз и еще. Дверь открылась и дядя Федя в наспех наверченном на пояс полотенце, отступил, впуская стремительную племянницу.
— Глухой вы, что ли! — услышал из закрывающейся двери в санузел.
Сел на кровать, затягивая на животе концы короткого полотенца. Потянулся было за брюками. Но тут двери распахнулись снова и Ника, устало прислоняясь к стене, сказала:
— Извините. А можно я тут посплю? А вы там.
— Спи, — сказал ее спутник, — кровати две.
— Ну как же. В одной комнате. А пойдите туда? А?
Она села на кровать напротив него, сунула на пол сумку с пакетом. Пожаловалась:
— Я так устала. Спать хочу ужасно. А еще есть. И мыться.
Он встал, придерживая на бедрах полотенце, взял брюки, протиснулся мимо, касаясь ее коленей.
— Я пойду хоть мыло смою с себя. Выйду и все решим.
Ника проводила слипающимися глазами высокую фигуру. Ничего себе, мускулы у дяди Феди. Поджарый, как старый волк. Прям жалко, что старый. Седой совсем.
Из душевой слышался плеск воды и она, проснувшись от внезапной мысли, потянулась к его тумбочке, оглядываясь на двери, схватила лежащее удостоверение и раскрыла его.
С маленькой фотографии на нее смотрели знакомые светлые глаза. Тот же короткий ежик седых волос надо лбом с нитками морщин. А рядом все написано на английском, вроде. Нахмурившись, попыталась разобрать хоть слово, но позади скрипнула дверь, и она, сунув книжечку снова на тумбочку, пала на колени, шурша пакетом. Поднялась, красная, держа в руке надкусанную колбасу.
— Вот. Ужин.
Дядя Федя залез в свою раскрытую сумку, покопавшись, вытащил огромную белую футболку с английскими буквами на груди.
— На. Тебе по колено будет. Иди в душ, потом поедим. Шампунь, мыло там. И полотенце висит чистое, синее которое. Тапки возьми.
Подтолкнул к ней вымытые резиновые шлепанцы гигантского размера.
— А вы что же? Босиком?
— Носки надену.
— Натопчете же.
Он удивленно поднял светлые брови. Ника смешалась и, скинув кроссовки, сунула ноги в тапки. Прошлепала в душ, ругая себя, ну какая ей разница — натопчет или нет, что за привычка — ко всему миру относиться, как к детям в ясельной группе!
Стоя под плюющимся душем, намылила голову.
Тинка все время над ней смеется. Пока не научишься по-королевски брать, Никуся, все на тебе будут ездить…. Мужчины любят, когда ими повелевают. А ты всех балуешь, а после удивляешься, что оседлали и понукают.
Вымывшись, крепко вытерлась и, натянув футболку, уставилась на себя в зеркало. А что делать, если не получается? Если всем постоянно хочется вытереть нос и спеть колыбельную. Потому и работает в саду, наверное. Чтоб кому-то это было нужно.
Футболка и правда висела на ней как широкое платье. Но до колен не доставала, чуть закрывая попу. Ника покрутила в руках трусики, потом все же выстирала их в раковине и повесила на горячую трубу.
Вышла, шлепая тапками, присела на корточки у сумки и достала свежие. Скомкала в кулаке, и искоса посмотрев на дядю Федю, который лежал поверх покрывала, листая книгу, вернулась в ванну, где и натянула их на себя. Снова посмотрела в зеркало, облизывая сухие губы.
Надо с собой что-то делать. Докатилась. Любое мужское волнует, будто она год мужиков не видела.
«А видела?» ехидно поинтересовался внутренний голос, «посчитай-ка, когда в последний раз ты спала с мужчиной, Куся-Никуся?»
Но считать Ника не захотела. Быстро вышла, чувствуя себя в трусах намного увереннее. Села на свою кровать, поднимая подушку, укрыла голые ноги краем покрывала и обмякла, вздохнув. Господи, как наконец хорошо… И совсем не хочется сейчас разбираться — кто пойдет ночевать в этот дурацкий скворечник.
Она повернулась к мужчине, облокотившись на локоть, улыбнулась ему медленной улыбкой. Откинула покрывало с голых коленок. И протянула руку, другой поднимая подол футболки до самой груди. И он, вставая, не отводил глаз от ее живота, покрытого капельками воды, и от застежки лифчика «анжелика». Коснулся рукой кружевной резинки игривого пояска, провел горячей ладонью по гладкому с искрой чулку. Ника засмеялась, выгибаясь как большая кошка. Раскрылись его красиво очерченные губы на лице с резкими складками вдоль худых щек.
— И колбасу…
— Что?
— Ты есть хотела?
Ника открыла глаза, с бешено стучащим сердцем, дернула рукой, натягивая покрывало на колени. Сглотнула, непонимающе глядя на тумбочку, уставленную поверх газеты огурцами, хлебом, горкой нарезанных лепестков сала. И бутылка вина с сургучной пробкой торчала посреди бутербродов, а рядом с ней два вымытых граненых стакана.
Дядя Федя сидел напротив на своей кровати. Она покосилась безумным взглядом — в брюках. И в белой майке. И ахнув, села, прижимая к груди покрывало. В руке он держал тот самый нож из бардачка, страшный, с зубцами по верхней кромке лезвия.
— Я говорю, давай порежу. Поешь. А то испортится без холодильника.
Она молчала, пытаясь сообразить, что происходило в ее сне, а что наяву.
— Так я возьму?
Он разворошил ее пакет, на краю тумбочки быстро порезал колбасу, почистил два яйца, стряхивая скорлупу в полиэтиленовый пакетик. И положив на тарелку всего понемножку, протянул Нике.
— Держи. Вина налить?
— Нет!
— Как хочешь.
— Тогда налейте.
Они ели, подвигая друг другу огурцы, кружки колбасы и блюдечко с маслом. Ника мазала на хлеб подаренную Людой баклажанную икру, выкладывая на газету каждый раз по два бутерброда — себе и дяде Феде.
Глядя друг другу в глаза, чокнулись и выпили по полстакана темного вина. Мужчина плеснул себе еще и вопросительно посмотрел на Нику, держа бутылку в руке.
— Какое вкусное! — Ника подставила опустевший стакан.
— Теперь немного. Отпей и скажи, что в нем?
— Я не разбираюсь же.
— Лунных котов считала?
Она засмеялась, вспоминая беленые заборы и пятна листвы на них. Кивнула и сделала маленький глоток.
— Тогда сумеешь. Не оглядывайся. Просто скажи — что в нем?
Вино легло на небо, прокатилось по языку, исчезая бархатом в горле. Во рту осталось тихое веселье и сладость.
— В нем ночная ежевика. Когда много звезд и трава теплая.
Резкие складки на щеках вдруг исчезли и дядя Федя улыбнулся. У Ники дрогнуло сердце. Совсем мальчишеская улыбка и почему-то грустная.
— А сбоку растет лимон. Деревце.
— С какого боку?
— С левого! — она откинулась на подушку, смеясь.
— Точно! — он все улыбался, с удивлением разглядывая ее запрокинутое к потолку лицо.
— Ну, почему у вас нету сына. Я б влюбилась, дядя Федя, ну, честное слово!
И, обеспокоенная молчанием, подняла голову с подушки. Мужчина сосредоточенно чистил яйцо.
— Черт. Вы обиделись, да?
— Нет, — он положил яйцо на стол и взял другое. Долбанул о тумбочку. Ника подскочила. Снова захрустел скорлупой.
— И зря, — дрожащим голосом сказала она, — ну чего вы. Налили вина, я устала. Болтаю. И потом вы ж не мальчик. Какие вы все мужчины нежные, просто сил нет. Один со своими стихами носится, другой со свободой, третий, извините, с потенцией, ах не встало, ах упало, вы тут на дурные слова о возрасте начинаете яйца бить. Да оставьте уже, вы ж не съедите столько!
Дядя Федя оглядел кучку влажно блестящих яиц. Смел скорлупу в пакет.
— Извини. Я тоже устал что-то. Пойду мусор вынесу.
Она кивнула, и когда он вышел, забралась под простыню, подоткнула с боков одеяло. Черт с ним, пусть спит, печенкой чует — не полезет он к ней ночью. А если его сейчас выгонять, так еще больше разозлится. Ника высунула руку и зацепила книжку, что выглядывала из-под подушки. Раскрыла наугад и всмотрелась в изысканные буквы с острыми верхушками.
