В. Коваленко - Внук кавалергарда
— Дык как послезавтра, — опешил Иван, — мне ить завтро на смену.
— Со сменой решим, — весомо обнадежил профессор, — как вы думаете, Егор Семенович, — решил он искать поддержки у молчавшего все это время художника, — решим?
И сам же торопливо ответил:
— Решим, обязательно решим, дело народной важности, неужели вашему председателю это безразлично?
Иван в скомканных чувствах начал приводить, как ему казалось, серьезные доводы против поездки, но профессор теперь уже нахраписто взял быка за рога:
— Едем к председателю, посмотрим, что за фрукт. Иван с поникшей головой неуверенно пожал плечами:
— Едем так едем. Дык с Матреной хотели картоху с погребу вытаскивать, — неуверенно продолжал сопротивление Иван, — дык у меня и одеть-то, почитай, ничава нет.
— Это дело не гардероба, а времени, — поспешно отвел последний козырь Ивана профессор и подтолкнул к выходу.
— Два, от силы три дня, все успеете сделать, поселим в гостинице, — выходя во двор, в затылок Ивана продолжал увещевать неугомонный профессор, — город посмотрите, думаю, многие ваши работы купят любители лошадей. Не раздумывайте, собирайтесь.
Матрена на слова Ивана «поехать у город» скандально разбузилась:
— Тут работы непочатый край, а он у город погремушками хвастать, никуда не поедешь, и все тут.
Художник Цыбин стал гладить отечески Матрену по плечам и увещевать вкрадчивым голосом:
— Да что вы, гражданка, тревожитесь, через два дня он вернется и, наверняка, еще кучу денег привезет, много денег, обещаю, работы, или как вы их называете, погремушки, непременно купят.
Цыбин, как догадывался, что слово «деньги» на Матрену действует похлеще гипноза, и она скрепя сердце принялась за сборы Ивана «за деньгами».
Мужики поехали на «Волге» в правление колхоза, а женщины — Матрена и фотограф — принялись укладывать поделки Ивана в ящики и корзины, обкладывать их соломой и ветошью — путь-то неблизкий, ехать о-го-го сколько.
В правлении профессор достал из папки бумагу с гербовой печатью, записал в нее фамилию и имя Ивана и, постучавшись, вошел в кабинет председателя. Председателем был бывший заведующий МТМ — мужик скандальный.
— Не отпустит, — обреченно и уверенно выдохнул Иван.
В правление вошли трое механизаторов, поручавшись с Иваном, один, самый молодой, спросил:
— Запрягай, лошадь на выходные дашь теще соломы привезти?
— Проси у бригадира, он же начальник над лошадями, — обиженно ответил Иван.
— Да пошли вы все, бургомистры хреновы, — неожиданно психанул молодой и, пренебрежительно сплюнув на пол, вошел в бухгалтерию.
— Как он вас назвал? — тряхнув густой шевелюрой, удивленно спросил Цыбин.
— А-а-а, — махнул неопределенно рукой Иван, — так, по-деревенски, каждый себя пупом земли мнит.
Цыбин хмыкнул.
Открылась дверь и вышел профессор, за ним следом председатель — Митикин;
— Отпускаю я тебя, не знал, что в тебе такие таланты зарыты, не знал, но ко вторнику чтоб как штык был на конюшне.
Потом, когда уже поручкались на прощанье, сказал недвусмысленно:
— Это хорошо, что от нашего колхоза в область едешь, это колхозу плюс, а насчет твоих самобытных работ мы еще поговорим. Для клуба кое-что сделать надо. Ну, как говорится, с Богом, Иван Васильевич.
И еще раз пожал руку.
Иван сомлел от подобных речей председателя, первый раз за всю жизнь назвали Иваном Васильевичем, и кто, сам председатель колхоза. Раньше-то все Запрягай да Запрягай, уж оскомину набило.
Иван до самого дома ехал со светлой улыбкой на лице и не слушал, что говорил ему профессор.
Дома за обедом, после того как пропустили по рюмочке «за доброе начало», Иван задал бередящий его душу вопрос:
— А можно мне дочурку, Валюшу, с собой взять, она махонькая, на одной кровати уместимся?
Профессор культурно волосатый рот полотенцем вытер, пожал плечами:
— Берите, отчего же, берите, лишь бы вам помехой не была.
— Не-е-е, кака ж она помеха, — ероша Валюше волосы, довольно прогудел Иван.
Потом, когда уже садились в машину, Матрена исподтишка сунула ему три тысячи и предупредила тайно, шипя:
— Мотри не потеряй, это, можа, холодильник попанется али еще чаво, спрячь лучшее.
Иван пьяно поморщился, но все же жену послушал, спрятал в потаенный кармашек кальсон:
— Ну, ладно, чаво там, мы поедем, — хлопая дверкой, бросил он Матрене. И «Волга», объезжая ямы, плавно за пылила в сторону райцентра.
Через день, под вечер, Матрена с сыном сидела и смотрела телевизор, втайне надеясь увидеть Ивана и Валюшу И вдруг дикторша сказала:
— Сейчас наш корреспондент представит выставку народного творчества, которая идет на манеже, участвуют в ней представители многих слоев населения, от мала до велика.
Тут переключили на манеж и стали показывать поделки народных умельцев: какие-то расписные сани, вышитые полотенца, точеные прялки, лапти, игрушки из соломы и в конце показали поделки Ивана. Молодой, но с глубокими залысинами корреспондент при этом говорил:
— Вы видите лепные работы самобытного художника Ивана Васильевича Кулика из деревни Тюрюшля; работы выполнены, как говорится, в больших душевных чувствах, с ноткой прочувствованной любви к лошадям и о которой он расскажет нам сам.
Иван в телевизоре был намного красивше, чем в повседневной жизни, это Матрена с удовольствием отметила сразу. Иван стоял возле большой казенной скульптуры лошади в простеньком костюмчике в полосочку и в помятой кепке и каким-то виноватым голосом отвечал корреспонденту:
— Дык я сызмальства, тятька с маманькой в поле уйдут, а я давай из грязи али глины лошадок лепить, весь изгваздуюсь, прям как чумаза, маманька возвернется и такую мне взбучку устроит…
Тут кадры с Иваном сменились, опять принялись показывать его работы, а потом переключились на другие новости.
Матрена в волнительных чувствах шомором сорвалась по соседям, успела крикнуть сыну, чтоб подогрел щи.
На восторженное оповещение Матрены про Ивана в телевизоре Илья, самый занозистый из всех чопорных соседей, съязвил:
— Иван в телявизоре — не иначе как к дожжу.
А Иван с Валюшей сидели на лавочке возле манежа, Валюта хрумкала печенье, Иван, успокоенный и до потолка довольный, табачил одну за одной «Приму», поминутно похлопывая себя по колену ладонью:
— Ну, дочушка, подфартило нам, матушка бы видела, ну и подфартило.
Подошел художник Цыбин с каким-то толстым мужиком, тоже в шляпе:
— Вот, — сказал Цыбин, — это и есть Иван Васильевич Кулик, автор понравившихся вам работ о конях. А это директор манежа, Сергей Петрович Королев, — официальным тоном представил толстого мужика Цыбин.
— Я думаю, мы с тобой договоримся, — сразу решительно попер Королев.
— Об чем это? — опешил Иван.
— Мы тут при ипподроме надумали музей лошади открыть, с чем кровно связано все наше спортивное хозяйство…
— Дык открывайте, — перебил тягомотину мужика Иван, — дело хорошее.
— Телись поживей, Сергей Петрович, — неожиданно встрял в разговор Цыбин, — работы он твои закупить хочет, — пояснил он Ивану.
— В общем так, даю коня-трехлетку, не скакуна, конечно, но работного коня с бричкой и тридцать тысяч поверх, ну как?
У Ивана волосы под фуражкой зашевелились, ладони вспотели, он начал было мямлить, но опять перебил Цыбин:
— Ну и скряга ты, Сергей Петрович, тридцать тысяч, да разве это цена этим чудо-конькам, человек над ними тридцать лет корпел, а ты тридцать тысяч.
— Сколько вы хотите? — снимая шляпу и обмахиваясь ею, сдавленно поинтересовался Королев.
— Пятьдесят и ни копейки меньше, — отчекрыжил Цыбин и подмигнул Ивану.
Иван испуганно затряс головой.
— Черт с вами, жулье, креста на вас нету, — вспылил Королев и, обиженный, пошагал в сторону ипподрома, где располагались конюшни, — ты коня не будешь выбирать? — уже отойдя, обернулся он миролюбиво к Ивану.
— Иди, — поторопил Цыбин растерявшегося Ивана, — и не забудь, с тебя стол за торги, — засмеялся в спину поспешавшего мужика.
От показанных коней у Ивана закружилась голова, он долго не мог никого выбрать, остановился на резвом коньке в яблоках, веселый конек, ох веселый, бойкий.
Потом, когда на следующее утро выехали с Валюшей домой, путь-то не близкий, Иван все не мог налюбоваться лошадью. Ход резвый, а какая стать. Игрушка, а не конь.
Валюша в новом сарафане, в новой косыночке сидела в передке бистарки, кукольно понукая лошадь, Иван сидел во хмелю, позади, возле холодильника и иностранного телевизора, и все никак не мог поверить, что все это его.
— И за что? — поминутно задавал себе один и тот же вопрос, — за то, что мне самому нравилось, и за это мне отвалили целое состояние — вот подфартило. Это, должно быть, какой-то хороший сон, в жизни же так не может быть.
