В. Коваленко - Внук кавалергарда
Он поднял голову и, прищурившись, стал наблюдать за полетом своей птицы.
— Так ты не Бог? — удивился я. И снова утонул в без дне его синих глаз.
Он кротко улыбнулся.
— Я — Странник Вечности или, точнее, святой посредник. Встречаю ваши заблудшие грешные души и провожаю, куда надлежит вам идти. Вот ты, как я знаю, должен идти к морю, но зачем — не ведаю. Он опять улыбнулся своей непередаваемой словами улыбкой и сказал: — Ты сейчас живешь наперекор всем земным законам. Ни одно из физических свойств материального мира над тобой не властно. Тебя невозможно ни сжечь, ни заморозить, ни остановить какой-либо преградой. Для тебя также не существует ни пределов в скорости, ни расстояния.
— А крест?
— Что крест? — не поняв, переспросил он меня.
— Ну, крест-то остановит меня? — глупо объяснил я.
— Если ты призрак или привидение. Но, как я вижу, тебя в такие условия не поставили. — Голубь в падающем полете спланировал ему на плечо. Он ласково взял его в руки и поцеловал в клюв. — Божье существо!
— Если я уж такой грешник, то почему за мной не пришел ангел Тьмы? — не унимался я в своем недоумении.
Он вскинул голову и сказал:
— Ты сейчас находишься между мирами, и, кто знает, может быть, Совет Мучеников отправит тебя во власть Тьмы, на вечное изгнание. А может, ты родишься заново и тебе дадут еще один шанс. Твоя судьба сейчас на Чаше Святых Весов, и что перевесит, твои грехи или твое милосердие и доброта, решать не мне. — Он на время замолчал, поднимая с земли божью коровку и, следя за ее передвижением по руке, продолжил:
— Вы, смертные, придумали, что в Аду жарят на сковороде: этого там никогда не было. Представь себе, что ты замурован в свое мертвое тело и чувствуешь, как по тебе ползают, сжирая твою плоть, черви; представь, как наверху идет жизнь, а ты так лежишь не день, не два, а века. Века в сознании и бездействии. Что может быть страшнее, мучительнее для человека? Сегодняшнее твое положение разнится от вечного заточения в своей плоти, но тоже не завидное. Тебя могут оставить в таком состоянии навечно, и века будешь понимать свое ничтожество и свою безысходность.
Я содрогнулся, представив это.
— Ступай к морю, — сказал он, удаляясь от меня.
За моей спиной неожиданно хрустнула ветка. Рыжая кошка лезла на дерево. Я обернулся к страннику, но его уже не было видно. Только белый голубь, в золотистом сиянии, резко уходил в небо. И тут мне нестерпимо сильно захотелось к морю, видеть закаты и рассветы; видеть торопливость косматых волн и слышать пронзительные крики чаек. Со скоростью мысли я был уже над морем. Садилось солнце, и в розовом закате шаловливо бежали розовые волны. То пропадая, то появляясь вновь над водою, мчались стремительные дельфины. Их пищащий крик как бы звал меня к себе. И я стремительно упал в их стаю. Мне показалось, что я был одно мгновение в воде, как вынырнул обратно и снова упал в море. Я стал дельфиненком. Мы неслись над волнами, за яхтами и кораблями, и кричали стоящим на них людям, чтобы они стали терпимее и добрее друг к другу и окружающим, всему живому на Земле и к самой Земле. Это было смыслом их жизни.
Но они не понимали нас.
А может, просто не хотели нас понять.
Домовой Пыхтя
Пыхтя собирал котомочку, когда пришел соседский домовой — Шершун. Они были давними приятелями, и потому навещали друг дружку запросто. Шершун с нескрываемой скорбью посмотрел на хлопочущего Пыхтю и досадливо крякнул:
— Все ж решил уйтить?
Пыхтя болезненно покривил рот, понуро закивал мохнатой головой:
— Это не жисть, сплошная нервность. Не в силах мне такое терпеть, не люди — «душевные уроды»…
Опечаленный приятель сердобольно вздохнул:
— Куды идтить-то удумал?
Пыхтя пожал плечами:
— А куда глаза глядят!
Шершун уселся на старый валенок и, откинувшись спиной на стенку кладовки, присоветовал:
— Ступай в Натальевку — хуть дворов там не так богато, зато людины проживают добрые.
— Откель знаешь, что они добрые, счас, можа, стали как мои — уроды!
Шершун снизу вверх кинул удивленный взгляд на приятеля, но ничего не сказал в ответ. Помолчали.
— Я там в стародавние времена в хоромах у барина проживал, — нарушил затянувшееся молчание Шершун. — Хо-о-ороший был барин, сам себя с пистоля вусмерть стрелил, беда…
Пыхтя с безобидной усмешкой сочувствующе посмотрел на друга и вскинул котомочку за спину.
— Недосуг мне, брат, твои байки про бар слухать, поспешать надо, уж сумерничает… на дворе…
Глаза Шершуна в момент взугрюмились:
— Погодь, я мигом, — и он опрометью метнулся сквозь стену в свою каморку. Обернулся, проворно неся в руках поношенные, но еще добротные лапоточки. С наигранной веселостью в голосе сказал: — Еще тятька плел, — и, протягивая лапоточки Пыхте, — бери, какая-никакая памятка обо мне будет, да земля весенняя стыла еще…
У Пыхти от волнения щемящий комок сдавил горло. Он неловко обнял Шершуна, потерся своим носом-пятачком о его нос и, гладя друга по мохнатой спине, осекающимся голосом успокаивал:
— Ну, будя, будя, внепременности еще свидимся, век-то наш немереный, да и деревня, ты говоришь, отсель близехонько, попроведовать друг дружку будем…
Шершун мягко выпростался из ласковых рук друга и горячей ладонью воровато мазнул себя по мокрым глазам:
— За посадкой большую железную трубу усмотришь, на нее и ступай, в том крае деревня, — трепетным голосом наставлял он друга. — И уж там, в любой хате у нашего брата выведаешь, какое жительство свободно…
В деревню Пыхтя направился не по большаку, а напрямик — полем. Лоскутами серой бумаги местами по земле лежал нестаявший снег. Вечерний воздух был свеж и полон весенних запахов, бодрящих кровь. Пыхтя шел по стылой кочкастой земле легко и радостно. Чем дальше отдалялся город, тем уютнее становилось у Пыхти на сердце… Словно с каждым шагом сбрасывался с него тяжелый, грязный груз.
В подаренных лапоточках по стылой земле идти было милое дело. И Пыхтя в который раз вспомянул соседа добрым словом. Незримо для глаз густел синевой вечер. Угомонились в голых лесопосадках оголтелые грачи. Хрупким ледком прихватило в канавках и выемках малую воду. А по небу тонкий, как ломтик дыни, полз золотисто-белесый месяц. Приходила весенняя ночь. Пыхтя вышел к окраине деревни. И у плетня крайней неказистой избы присел на корточки перевести дух. По дороге с тусклым светом, юзя задними колесами, проехала самоезжая машина. Тут же в соседних дворах поднялся суматошный лай собак. Пыхтя бездумным взглядом проводил машину до лесополосы и, обернувшись, невидимый для людей, пошел в дом.
Старик-домовой, с седой до пят шерстью, сидел в подпечье на драном бабьем жакете. Пыхтю встретил равнодушно, на его приветствие ответил чуть заметным кивком и движением глаз указал на место рядом с собой.
Пыхтя, не скидывая котомочки, присел на краешек жакета.
— На ухо стал туг, теперь балакай, — просипел старый домовой. — Зовут-то как?
Пыхтя глубоко вздохнул и с шумным выдохом ответил:
— Пыхтя.
В подпечье стоял резкий запах мышей и старого тела домового.
— По делу пришел али так? — спросил старик.
Пыхтя снова вздохнул и начал рассказывать свою невеселую историю. Старик, захлопнув глаза, внимательно слушал. «Вот я и забрел к тебе, можа, какую свободную хату присоветуешь», — грустно закончил он свой рассказ и пытливо посмотрел на старика.
Старик, сухо кашлянув, распахнул глаза, ответил не сразу. Долго и безмолвно шевелил губами, уставившись белесыми глазами в одну точку.
— Тут ваши, с городу, еще в том годе не токмо хаты, а и все амбары позанимали. Задал ты мне думку. Ну ниче, ты располагайся, отдыхай с дороги, а я по суседям пошастаю, повыведываю, можа, где и што…
Пыхтя пожух лицом.
— Ты раньше-то времени не бедуй, как говорит хозяйкин малый, утро вечера мудренее, отдыхай, — поднимаясь, старик кинул жалостливый взгляд на Пыхтю.
Как не желал того Пыхтя, а все же задремал. Очнулся от сухого кашля. Старик сидел в противоположном углу подпечья и, прикрывая рот когтистой рукой, надсадно кашлял. Встретив пытливый взгляд гостя, старик, откашлявшись, сипло проговорил:
— Проснулся, ну и добре, а я тебе кое-что выходил. — Он пересел поближе к Пыхте, блестя из-под мохнатых ресниц белесыми глазами, продолжил: — Мельница сгодится, но без людев?
— Мне все сгодится, — поспешно ответил Пыхтя.
Ну и добре.
В подпечье сунулся хозяйский рыжий кот, но увидев двух маленьких лохматых чудищ, с некошачьим визгом метнулся прочь… Оба домовых прыснули беззвучным смехом и, не сговариваясь, обернулись невидимыми.
— Што, дедушка, пойду я к месту, — не сгоняя улыбки с лица, сказал Пыхтя, берясь за лямку котомочки.
