Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль
Те, кого захватили эмоции, были в некотором смысле не столь глупы, сколь наивны. Они тоже понимали, что сознание граждан Атерты еще не обладает зрелостью, но верили в то, что после мятежа под их руководством некая зрелость будет достигнута. Они мечтали, что идеальная политическая система, которую они собирались внедрить в дотоле не видывавшей ничего подобного Атерте, впоследствии будет принята во всем греческом мире. Но в итоге роль этих охваченных страстью представителей толпы свелась к защите вышеупомянутых рационалистов от сторонников Тираната.
Утверждать, что при каждой политической трансформации интеллектуалы делятся на эти две категории, было бы поспешно и безосновательно, и, конечно, в истории известны лидеры, в ком холодная расчетливость и организационные таланты совмещались с самоотверженностью, — они приносили победу своему народу и покрывали себя славой. Но мыслители Атерты являли собой более распространенный образчик — тот, что вовлекает в борьбу граждан, заведомо зная, что те еще не доросли до демократии.
Еще интереснее было наблюдать за поэтами-трагиками и прочими творческими личностями, поддержавшими лидеров мятежа. Сначала заявили о себе драматурги и авторы поэм, которых можно грубо разделить на два типа. Представители первого ратовали за чистоту искусства, даже когда речь шла о воле народа к переменам или гневе по отношению к Тиранату и его сторонникам. Из-за чрезмерной возбудимости их чувства были излишне ярки, голоса звучали слишком громко и яростно, жесты казались неестественными, но они, без сомнения, были настоящими поэтами. Другие были простолюдинами, ошибочно ступившими на эту дорогу. Они, заблуждаясь в оценке собственных талантов, заделались поэтами благодаря случайности, их интересы всегда были предельно просты: они хотели славы, власти и богатства, и эти желания, долгое время подавлявшиеся, наконец вырвались наружу. Можно сказать, что стихи или драмы для них были лишь средствами достижения целей.
Но несмотря на это, в самом начале событий их творчество пользовалось оглушительным успехом. Даже очень слабая драма с плохим текстом и ужасной композицией восхвалялась как шедевр, если в ней сквозил намек, что Тираната ждет жалкий конец. Пьеса, сплошь состоявшая из вульгарной брани и легкомысленных шуток, встречала шумное одобрение, если только в ней содержались обвинения в адрес деспота. Возродив традиции Илиады и Одиссеи VI века до н. э. и при этом начинив свои сочинения оскорбительными словами и сплетнями, поэт-эпик, описавший эпоху правления Тираната как самую что ни на есть порочную, стал вторым после Гомера, а поэты-лирики, до этого воспевавшие молодость, любовь, вино и отшельническую печаль, либо рьяно обличали Тираната, либо вовсе хранили постыдное безмолвие.
Многочисленные творцы устремились к успеху, словно бабочки-однодневки к огню. Третьесортные драматурги и поэты, которые не могли реализовать свои ничтожные способности вне нивы искусства; безызвестные актеры, восполнявшие недостаток таланта непомерно напыщенной игрой и чересчур размашистыми движениями; арфисты с напряженными пальцами, способными извлекать только самые высокие звуки; актрисы, участвовавшие в празднике Фесмофории (в нем могли участвовать только свободнорожденные женщины); дудочники, развлекавшие людей на частных вечеринках, — в погоне за сиюминутной славой и популярностью все они энергично взялись за эту тему. В общем, полис Атерта гудел как базарная площадь, оглушаемая визгом музыкальных инструментов — не разобрать, музыка это или шум, — и декламацией стихов, похожих то ли на площадную брань, то ли на политическую пропаганду, да вдобавок гулом от действа, являвшего собой скорее церемонию сжигания чучела Тираната, чем спектакль.
Одной из главных причин происходившего было, конечно, крайнее возбуждение граждан. Так уж повелось, что народ нередко ощущает себя в той или иной степени пострадавшим от деятельности власти, и во все времена (так случилось и при Тиранате) критика ее действий и злые слова, высмеивающие правителя, становятся для людей искусства творческим материалом. Вот и граждане Атерты, наблюдавшие за кровопролитной стычкой и подстегиваемые призывами подстрекателей, поневоле всерьез увлеклись этим.
Впрочем, приглядевшись, можно было заметить, что за народом стояли люди, управлявшие им. Прежде всего речь идет о представителях образованного класса, которые стакнулись с нацелившимися на место Тираната честолюбцами и управляли из-за кулис простыми людьми как марионетками. Они-то и выдвигали вперед товарищей, полных наивной страсти и неспособных на трезвый расчет, и побуждали к действию всяких творческих личностей: «Искусство предполагает борьбу со злом. А самое большое зло в Атерте — Тиранат. И не важно, что служит для вас средством борьбы, будь то слово, звук или движение, искусство, которое не борется с Тиранатом, нельзя считать настоящим».
Независимо от того, насколько низко пали люди искусства, разве можно было спорить с их суждениями? Ведь эти суждения зиждились на универсальном фундаменте, именуемом справедливостью, а не на оценке логических аргументов как истинных или ложных. К тому же среди граждан было широко распространено следующее заблуждение: «Самый очевидный признак учености и мудрости — это умение отличать от всякого там уличного искусства настоящее искусство, которое борется со злом, умение восхищаться им и аплодировать ему. А самый выдающийся признак — способность руководствоваться в жизни совестью и чувством справедливости. Не пробуждать в людях совесть — большой грех».
Конечно, претворение идеи справедливости в жизнь сопряжено с трудностями. Будь возможным обрести мудрость, просто восхищаясь произведениями искусства на заданную тему и аплодируя им, кто бы отказался от этого? Записи того времени доносят до нас историю гражданина, который навлек на себя позор, когда во время спектакля, желая продемонстрировать свой исключительный интеллект, принялся аплодировать сцене убийства праведного человека.
Как ни странно, важную роль в распространении подобных суждений об искусстве и примитивной слепой веры среди творческих людей и простых горожан играли судьи различных творческих состязаний. Они-то, в отличие от закулисных кукловодов, покорных им идеалистов, деятелей искусства и простых граждан, принимавших на веру чужие суждения, были в какой-то мере профессионалами. Критика любого объекта должна начинаться с глубокого проникновения в его сущность, и судьи устанавливали критерии оценивания всевозможных состязаний, а потом бросали черепки с отметками «за» или «против» в кувшины для голосования. Они задались вопросом о цели искусства даже раньше простых граждан и стали венчать лавровыми венками тех деятелей искусства, которые стремились к этой цели, прославляя их еще пуще, чем тех, кто был увенчан ими же самими прежде. Разумеется, взгляды и мнения людей могут изменяться под внешним давлением, только вот в данном случае, похоже, имел место тайный сговор судей, нацеленный на достижение популярности.
Так или иначе, поддержка судей имела решающее значение. Они, воспользовавшись приобретенным за долгие годы судейства авторитетом, не только одобрили перемены в искусстве, но и с помощью профессиональных навыков и логических приемов подготовили для них теоретическую базу.
Разумеется, подобное имело место и в прошлом, когда некое культурное поветрие завладевало сознанием людей, да и случаи использования силы искусства в процессе политических преобразований не редки. Но в Атерте искусство было лишено внутреннего содержания и заявляло о себе слишком громко; его творцы вели себя инфантильно: они разработали собственную антитеорию, они не признавали достоинств своих товарищей. Их легкомысленный шум, предназначенный заполнять пустоту, никак не мог покинуть подмостки, выйти за пределы их круга и повести за собой граждан.
Между тем в Атерте каждый день возникали крупные и мелкие очаги волнений. Как уже отмечалось, это было вызвано быстрым распространением самого возмущения, а не какой-либо идеологической причиной.
