Виталий Безруков - Есенин
На душе у Есенина стало грустно после пережитых воспоминаний:
— В девятьсот пятнадцатом это было… моя встреча с Блоком. Как трудно ходить, чтобы ветер не унес и чтобы болото не затянуло, — задумчиво сказал он, думая о чем-то своем, известном только ему одному.
Глава 12
ЦАРСКОЕ СЕЛО
Царское Село. Раннее-раннее утро. Есенин с Бениславской бредут, не торопясь, мимо дачек, спрятанных в чащах садов. Вокруг ни души, только грачи возятся в гнездах.
— А счастья и здесь все-таки не найдешь! Нет! Ищи — не ищи! «Нам целый мир чужбина, отечество нам Царское Село», — разглагольствовал Есенин, оглядываясь по сторонам. — Прости меня, Галя… Ну, вот захотелось мне повидать Пушкина… прийти прямо сейчас к его скамейке в лицейском саду и сказать: «Доброе утро, Саша».
— С тобой не соскучишься, — зевнула невыспавшаяся Бениславская, плетясь за ним по узким плитам тротуара.
— О! Это то, что мне нужно! — воскликнул Есенин, увидев на одном из домов вывеску «Фотограф». Он подошел и подергал дверь.
— Рано еще, Сережа. Нормальные люди все спят! — пыталась урезонить его Галя, но Есенина невозможно было остановить. В мрачности отчаяния, во вспышках веселости и озорства он был непредсказуемый человек. Начал стучать в дверь, барабанить в окна. Наконец открылась форточка, а в нее высунулось заспанное лицо с козлиной бородкой:
— Вам кого? Что за кипеш? Зачем так стучать?
— Умоляю вас, необходимо срочно сфотографироваться, — Есенин протянул фотографу деньги.
— Приходите попозже, — попытался захлопнуть тот форточку.
— Не могу позже — уезжаю.
— И уезжайте на здоровье, а я еще сплю!
Есенин достал из кармана еще несколько бумажек:
— Такая сумма вас разбудит?
— С этого бы и начинали! Заходите! Снимаем одного или с дамой?
— Не здесь, художник! — польстил фотографу Есенин. — Мне надо сняться в лицейском парке с одним молодым человеком для истории. — Есенин был само обаяние.
— Не откажите, пожалуйста, — присоединилась к просьбе Галя.
— Сумасшедший человек! — сдался фотограф.
— Ну да, сумасшедший! Он сумасшедший! Он Сергей Есенин! — засмеялась Бениславская.
— А, Есенин! Ну, тогда понятно! Азоханвэй! Я сразу понял, что я где-то вас видел! Сейчас! — Через какое-то время, весь укутанный, с треногой на плече и фотоаппаратом, фотограф появился в дверях. — Утро еще прохладное, а я что-то кашляю! Вот, понесите, — отдал он треногу Есенину. — Конечно! Как же, я видел афишку в нашем санатории… Как я сразу не догадался? — бормотал он, шагая по улице и взяв Бениславскую под руку. — Вы что, там вчера читали? — обратился он к поэту.
— Читал, — кивнул Есенин.
— И как? Были любопытные?
— Много было, Сергей Александрович весь вечер читал, — ответила за Есенина Галя.
— Не слышал, а Есенин, я знаю, читает громко!
— Сергей Есенин читал исключительно лирику, а она у него мягкая… нежная.
— Нежная — это хорошо! — согласился фотограф. — Ну вот и пришли! И где ваш молодой человек, лирический поэт Есенин? — ехидно спросил он, оглядываясь вокруг. — С кем вы хотите себя увековечить? А? Он не дурак, он еще спит!
Есенин поставил треногу, снял пиджак, взъерошил волосы и стал похож на мальчика-подростка. Он залез на памятник, сел рядом с Пушкиным на бронзовой скамейке и обнял его за плечо.
— Сними меня, художник, с Сашей, мы друзья!
— Вы в своем уме, Есенин? — испугался фотограф. — Да меня за такое художество в милицию поволокут. Хотя… Снимок действительно будет любопытный. Сюжет, достойный объектива! Только света мало. В такую рань меня подняли… Придется большую экспозицию дать, — и он стал устанавливать свой аппарат на треногу.
Когда были закончены все приготовления, скомандовал:
— Внимание, Александр Сергеевич и Сергей Александрович, снимаю!.. Пушкин и Есенин, сюжет, достойный объектива! — Он щелкнул «грушей». — Готово.
Есенин поцеловал Пушкина в голову и соскочил с пьедестала:
— Пока, Саша. До встречи! Спасибо, художник! Когда будет готов снимок? — спросил он, надевая протянутый Галей пиджак.
— В четверг зайдите, — неопределенно ответил старик.
— После дождичка в четверг, — пошутил Есенин.
— Ах, оставьте ваши хохмы… В пятницу! В пятницу приходите, хулиган.
Галя и Есенин засмеялись и, попрощавшись с фотографом, побрели по парку.
Рассвет уже набирал силу. Галины глаза, когда в них попадали солнечные лучи, загорались, как два изумруда. Заметив это, Есенин сказал, что она из породы кошек, но Галя ничего не ответила, только застенчиво улыбнулась. От его внимания она расцвела, на щеках появился нежный румянец, движения стали легкими.
— Не могу больше, тоска стала забирать, — вдруг резко изменилось настроение Есенина. — Люблю деревья, а долго с ними не могу, всю душу переворачивают. Чудится мне, что стоят они, смотрят на меня и думают, думают, — он прислонился головой к стволу березы.
— О чем они думают, Сережа? — Галя тоже прислонилась лбом к березе с другой стороны.
— Они думают: «Ну и дурной ты, Серега, чего зря по свету мечешься?» — засмеялся он. — Все! Пошли на вокзал, на люди! Там выпьем, Галя. Мутно что-то.
— Может, не надо? — робко попросила Галя, но Есенин не терпел возражений от женщин.
— Надо! За Сашу! Кто его знает, когда опять увидимся.
В этот воскресный день в привокзальном кафе, хотя до обеда было еще далеко, все столики уже были заняты. Накурено и шумно. Много пьяных. Есенин и Галя огляделись. На стене висел плакат: «Учение есть популярный факел нашего недоразвития», большие портреты Ленина и других вождей. Над стойкой еще один лозунг: «Дух пролетариата — невидимый кабель между слоями народностей».
Галя робко потянула Сергея за рукав:
— Какой ужас, Сергей. Может, уйдем? Тут сброд всякий, мне страшно!
Но Есенина, наоборот, опасность лишь возбуждала.
— Н-да-а… Не дворянское собрание, сказал бы Александр Сергеевич. Ну да мы народ привычный, не впервой. Не бойся, Галя, пошли. — Он решительно стал протискиваться между столиками, а ей ничего не оставалось, как повиноваться своему кумиру.
Они подошли к буфетной стойке. Есенин заказал себе порцию водки и бутылку пива.
— Ты чего будешь?
— Тоже водку… замерзла! — ответила Галя, зябко передернув плечами.
Рядом за столиками расположились цыгане. Один стул у них был свободен. Молодой цыган, улыбаясь золотыми зубами, поманил Галю рукой, похлопав по стулу:
— Ходи сюда, девка! Одна ходи! Пить-гулять будем! В жены брать!
