Виталий Безруков - Есенин
— Я бы тоже не решилась, — прошептала Галя.
— Вот, вот… так что сошел вниз и пошел со двора, по черному ходу. Поднялся я, а у них дверь открыта. Встречает меня кухарка: «Тебе чего, паренек?» — «Мне бы… Александра Александровича повидать». Кухарка пристально поглядела на меня и, вытерев руки о передник, сказала: «Ладно, пойду скажу, только ты, милый, выйди на лестницу и там постой. У меня тут, сам видишь, кастрюли, посуда, а ты человек неизвестный. Кто тебя знает!» Она ушла и дверь на крючок закрыла. Наконец дверь открылась опять: «Проходи, только ноги вытри». Я вошел на кухню, поставил сундучок, шапку снял. И вдруг из комнаты вышел сам Александр Александрович…
— Ой! — восторженно воскликнула Бениславская.
— Я тоже про себя ойкнул, — засмеялся Есенин. — Еще бы! Он такой высокий, статный, помню, в домашней фланелевой куртке и в белой рубашке. «Здравствуйте! Кто вы такой?» — спросил он меня довольно холодно.
«Я… я, — говорю, — Сергей Есенин, привез вам свои стихи. Вам одному и верю. Как скажете, так и будет», — выпалил я. «А я-то думал, вы из Шахматова, — улыбнулся Блок уже приветливо. — Ко мне иногда заходят земляки. Ну, пойдемте, — и Блок повел меня в гостиную и усадил за стол, потом спросил: — Ну-с, так что там у вас?» Я достал из-за пазухи тетрадку со стихами. Подал. Блок стал читать, изредка поглядывая на меня. «Да, интересно, интересно. Ну надо же!» — усмехался он и качал головой. Он читает, а я пот платком вытираю. Блок заметил, улыбнулся: «Что вы? Неужели так жарко?!» — «Нет, это я так! Первый раз в жизни настоящего поэта вижу!» — ляпнул я и осекся, замолчал. Блок засмеялся. «Ну хорошо, а чего хотите? Полина Николаевна, — крикнул он кухарке, — угостите гостя чаем! — Потом поглядел на меня и добавил: — Может быть, и от яичницы не откажетесь? — Я пожал плечами. — И яичницу соорудите! — крикнул он в дверь. — А пока она приготовит, может, почитаете? Хочу ваш голос послушать». Он протянул мне мою тетрадку, а я вскочил и говорю: «Да я на память» — и запел…
— Как запел? — переспросила Бениславская, останавливаясь.
— Так и пел:
Ты поила коня из горстей в поводу,
Отражаясь, березы ломались в пруду.
Я смотрел из окошка на синий платок,
Кудри черные змейно трепал ветерок.
Есенин, тоже остановившись и облокотившись на гранитный парапет, глядя на Галю, спел свою песню до конца:
И под плач панихид, под кадильный канон,
Все мне чудился тихий раскованный звон.
— Грустно! Грустная любовь у тебя, Сережа, — сказала Галя, помолчав, после того как Есенин кончил петь.
Есенин захохотал:
— Черт возьми, Галя! Именно так Блок и сказал: «Грустно! Любовь у вас грустная, Сергей Александрович!» А я ему тут же другую запел, веселую, — и Есенин снова запел, громко, удало, разухабисто:
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется — на душе светло.
Редкие прохожие и влюбленные парочки стали останавливаться и прислушиваться к есенинскому пению. Но тот ничего не замечал вокруг, он пел Бениславской страстно, призывно:
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Эти строчки возвращали его в молодость, в ту благословенную, сладкую юность, когда жил он только половодьем чувств.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари, —
закончил Есенин, повторив, как припев, последние строчки. То ли от стихов и голоса Есенина, то ли от воспоминания о первой близости с ним у Гали закружилась голова. Она порывисто обняла его и поцеловала.
— Браво! Спасибо, Сергей Александрович! Браво, Есенин! — раздалось вокруг. — Еще спойте, — просили случайные слушатели, узнавшие Есенина.
Но Есенин, подхватив Бениславскую под руку, решительно зашагал прочь, раскланиваясь на ходу с почитателями:
— Спасибо! Спасибо! Извините, некогда!
— Не хватало еще мне на улице выступать! — сказал Есенин Гале, когда они отошли подальше от собравшихся на набережной людей. — Ты не представляешь, что было вчера после моего авторского вечера…
— Представляю! Восторг слушателей, визг-писк девиц! Я это и в Москве наблюдала.
— Они на руках меня вынесли из зала! — горделиво сообщил Есенин. — Чуть не разорвали! Шнурки из ботинок хотели вытащить. Галстуком чуть не удавили! — И он, довольный, засмеялся.
В Бениславской проснулось чувство ревности. Она не хотела терпеть никого рядом с ним. Он должен был принадлежать только ей, ей одной!
— А что же было дальше? — возвратила она Есенина к его рассказу о Блоке.
— Блок похвалил. «Лихо! И поете лихо! И стихи…» — а потом попросил что-нибудь из последних… — не уловил смену ее настроения Есенин. — Я спросил: подлиннее аль покороче? Он поглядел на часы и попросил: «Давайте покороче, а то яичница пережарится».
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
………………………………….
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
Только я успел закончить стихотворение, как вошла кухарка с подносом, поставила на стол, а Блок так зааплодировал, что она вскрикнула. Он поблагодарил кухарку, а когда она вышла, серьезно сказал мне: «Прекрасно, Сергей Александрович! Вы ешьте, а я пока записочку напишу тезке вашему, поэту Сергею Митрофановичу Городецкому. Он поможет вам. Стихи ваши стоят того, чтобы их напечатали», — и вышел в соседнюю комнату. Я, как голодная собачонка, мигом смел все с подноса и уже чай допивал, когда он вернулся и протянул записку: «Вот пожалуйте! На обороте — адрес. Спасибо за стихи! Чистые они у вас, ясные… Хочу сказать вам не для прописи, а от души: за каждый шаг свой рано или поздно придется давать ответ, а шагать теперь трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее… Сам знаю, как трудно сделать так, чтобы ветер не унес и чтобы болото не затянуло! Ну, счастливо, Сергей Александрович Есенин!» Он протянул мне на прощанье руку. Я пожал ее двумя руками, шапку нахлобучил, сундучок свой подхватил и хотел было выйти через кухню, как и пришел, но Блок остановил: «Нет, поэт Есенин, теперь через парадное! Только через парадное! И вообще, приходите ко мне, если что надо будет…» «Спасибо, Александр Александрович! Век помнить буду!» — благодарил я его. Рот до ушей от счастья, когда вышел на лестницу через парадную дверь.
