Рут Озеки - Моя рыба будет жить
Невероятно! Это была полная подстава. Теперь все они внимательно за мной наблюдали, мама, Мудзи и Дзико, которая, я чувствовала, прекрасно видит меня сквозь закрытые веки, и папа, который все еще пребывал на балконе, имея при этом преувеличенно безразличный и беззаботный вид. Ненавижу, когда взрослые вот так вот за тобой наблюдают. Начинаешь чувствовать себя неисправным киборгом. Не совсем человеком.
— Потрясающе, правда? — продолжала чирикать мама. — Такая красота на побережье, и гораздо прохладнее, чем в городе. И океан прямо под боком, плавать можно. Как весело будет! Я сказала ей, что ты с удовольствием поедешь…
Иногда взрослые с тобой разговаривают, а ты так вот пялишься на них в ответ, и начинает казаться, будто они вещают с экрана такого старомодного телевизора с толстым мутным стеклом, и ты видишь, как двигается рот, но слова все тонут в белом шуме статики, едва разобрать можно, что в данном случае было неважно, потому что я все равно не слушала. Мама все говорила и говорила, как ведущая утреннего телешоу, а Мудзи рыгала и попискивала, как пьяный воробей, а Дзико притворялась спящей, а папа выдыхал облака сигаретного дыма прямо на мои чистые трусы, которые до сих пор болтались на веревке, потому что я забыла их снять из-за всех этих треволнений, но все это ровным счетом ничего не значило, потому что я ушла глубоко внутрь собственного сознания, куда удаляюсь, когда окружающее чересчур на меня давит. Все можно просто переждать, я очень хорошо умею ждать — в школе у меня было полно практики. Здесь есть хитрость — когда ждешь, можно притвориться, что ты под водой или, еще лучше, заморожена внутри айсберга, и, если как следует сосредоточиться, можно даже увидеть, как будет выглядеть твое замороженное лицо — такое синее, зыбкое, искаженное толщей льда.
Папа вернулся с балкона в комнату и сел напротив меня.
Я все еще не могла разобрать его голос сквозь треск статики, но по губам я смогла прочесть:
— Давай. Поезжай.
Это было не то, чего мне хотелось. Я замедлила пульс. Я перестала дышать. Я совершенно прекратила двигаться.
Тогда Дзико открыла глаза. Не знаю, как я это поняла, я на нее даже не смотрела, но я вроде как почувствовала дуновение энергии с ее стороны стола, поэтому, когда она наклонилась и положила свою старую руку поверх моей, я не удивилась. Рука у нее была такой легкой, как теплое щекотное дыхание, и кожу у меня стало пощипывать. Она продолжала смотреть на меня, и хотя я ее не видела, я чувствовала, как она растапливает лед, как притягивает к себе сквозь холод мое сознание. Я чувствовала, как возвращается пульс, как кровь начинает течь опять. Я моргнула. Папа все еще говорил.
— Это ведь ненадолго, — говорил он. — Твоя мама все устроила. Здесь есть доктора, специалисты, которые помогут мне справиться с моими проблемами. К тому времени, как ты вернешься, мне будет гораздо лучше. Честно. Я обещаю. Ты ведь мне веришь, правда?
Теперь, когда я могла его слышать и видела, какой он усталый и грустный, я окончательно растаяла.
— Но… — сказала я, пытаясь заново найти голос. Конечно, я ему не верила, но что я могла сказать? Так что я просто кивнула, и все было решено.
Рут
1
Префектура Мияги расположена в регионе Тохоку, в северо-восточной части Японии. Эти места стали последними землями, отобранными у местных племен эмиси, потомков народа дзёмон, которые жили здесь с доисторических времен и потерпели поражение от японской армии в восьмом веке. Кроме того, побережье Мияги стало одним из районов, сильнее всего пострадавших от землетрясения и цунами 2011 года. Храм старой Дзико находился где-то у побережья.
Префектура Фукусима, расположенная прямо к югу от Мияги, тоже была частью исконных земель эмиси. Теперь Фукусима стала префектурой, приютившей у себя атомную электростанцию «Фукусима Дайичи». Название «Фукусима» означает «Счастливый остров». До того, как цунами повлекло за собой катастрофу на атомной станции, люди верили, что Фукусима — это счастливое место, и растяжки на улицах близлежащих городков отражали оптимистический настрой:
Атомная энергия — сила будущего!
Правильное понимание атомной энергии ведет к лучшей жизни!
2
Остров, на котором жили Рут и Оливер, был назван в честь знаменитого испанского конкистадора, низвергнувшего империю ацтеков. И хотя сам он так и не добрался до своего будущего географического тезки далеко на севере, его люди здесь побывали, поэтому карта побережья Британской Колумбии, ее бухт и заливов пестрит именами испанцев, преуспевших в массовых убийствах. Но несмотря на обагренное кровью название, это был относительно счастливый, милый и уютный островок. Два месяца в году здесь был почти тропический рай и остров был наводнен беспечным летним народом с яхтами и дачными домиками и блаженными фермерами-хиппи, растившими органические овощи и голопопых детишек. Тут были учителя йоги, целители и строители тел всех мастей, шаманы, барабанщики и уйма гуру. Два месяца в году сияло солнце.
Но когда уходили туристы и летний народ, голубые небеса затягивало тучами и остров показывал зубы, поворачиваясь неприветливой стороной. Дни становились короче, а ночи — длиннее, и все следующие десять месяцев шел дождь. Местным, тем, кто жил тут круглый год, это нравилось.
Прозвище у их острова тоже имелось, теневое имя, и упоминалось оно редко: Остров Мертвых. Одни говорили, что имя осталось от кровавых межплеменных войн или от эпидемии оспы, выкосившей в 1862 году большую часть коренной народности прибрежных салишей. Другие говорили, нет, остров всегда был местом захоронений у здешних племен, да он весь источен тайными пещерами, которые были известны только старейшинам, и здесь они хоронили своих мертвецов. Третьи настаивали, прозвище не имеет ничего общего с коренными племенами, а относится, напротив, к стареющей популяции белых пенсионеров, которые приезжают сюда провести на острове закатные годы, превратив его в своего рода закрытый коттеджный поселок, вроде как в Бока Ратон, только с паршивой погодой и без благоустроенной территории.
Рут прозвище нравилось. Была в нем определенная солидность, и в конце концов, мать она привезла сюда умирать. Коробку с прахом отца она тоже взяла с собой, и когда мать кремировали, она предала обоих родителей земле на крошечном уэйлтауновском кладбище, на участке, где места должно было хватить и для них с Оливером. Когда упомянула об этом как-то в разговоре с нью-йоркскими друзьями, ей было сказано, что сельская жизнь на острове превратила ее в зануду и меланхолика, но согласиться с этим она не могла. Конечно, атмосферу на острове нельзя было назвать оживленной, особенно по сравнению с Манхэттеном, но какая там оживленная атмосфера, если ты мертв?
