Дидье Ковелер - Рыба - любовь
Обзор книги Дидье Ковелер - Рыба - любовь
Дидье ван Ковеларт
РЫБА — ЛЮБОВЬ
Поймите, наши жизни разделены глухой стеной!
Этой ночью, благодаря редчайшему стечению обстоятельств, нам удалось провести несколько часов вместе на ее гребне, но именно поэтому жизнь одного из нас должна неизбежно слиться с жизнью другого.
Саша Гитри. «Иллюзионист».Есть люди, которые никогда никуда не ездят, но не прочь помечтать в аэропорту. Вот и я ничего не покупаю, но уже третий месяц подряд хожу по четвергам на аукцион Друо.
— Лот номер 132, комод в стиле ампир! Начальная цена девять тысяч!
Пробираюсь сквозь толпу, обхожу стулья, усаживаюсь во втором ряду. Как же мне нравится Друо, его атмосфера, обстановка — бархат, металл, пластик, тихонько шуршат эскалаторы, суетится народ, антиквариат путешествует в корзинах и на тележках. Аукционеры тут бок о бок с зеваками, счастливые победители с проигравшими, что уходят не солоно хлебавши.
— Одиннадцать тысяч.
— Одиннадцать тысяч пятьсот.
— Двенадцать тысяч. Еще раз пятьсот. Нет, не ваши пятьсот, мадам, набавил усатый господин, что сидит за вами. И еще пятьсот слева от меня. Кто больше? Никто? Тринадцать тысяч пятьсот, торг окончен? Или справа от меня набавляют? В самом деле? Я не ошибся?
Бывает, что и я поднимаю руку, киваю головой, выкрикиваю цену, как вставил бы пальцы в розетку, просто так, из чистого любопытства. Среди призраков прошлого тешусь призраком свободы, играю в азартного игрока.
— Продано! Переходим к лоту номер 136. Паланкин, конец семнадцатого века, отделан оранжевой кожей, на дверце графские гербы, начальная цена двенадцать тысяч. Пятьсот в глубине зала. Тринадцать тысяч — девушка в шапочке слева от меня.
Народ в зале примолк. Я повернул голову, дай, думаю, посмотрю, что там за шапочка. Стульев через пять от меня сидит молодая женщина с длинными, очень светлыми волосами; очки в замысловатой оправе и вязаная шапочка. Сидит, покусывает палец. На юбке сбоку большой разрез. Лодыжка стройная, загорелая, щиколотки не видно из-за черного носка на ноге. Сама кутается в шаль, через плечо — сумка с бахромой.
— Вещь исключительная, — подает голос эксперт, сидящий справа от оценщика.
— С надбавкой тринадцать тысяч, — напоминает аукционист.
Зал молчит. Случается, люди набавляют вяло, по чуть-чуть, и торг внезапно замирает. Опытным делягам всеобщая неуверенность на руку, лот уходит за смешную цену, и когда молоток опускается, все только недоуменно переглядываются между собой.
— Кто больше? — Повышает голос аукционист, тишина в зале ему не нравится.
— Пятьсот!
Я вздрогнул и перевел взгляд с черного носка на шапочку. Светловолосая выкрикнула надбавку очень быстро и очень громко. И теперь смотрит на меня.
— Вы уже набавляли, мадемуазель.
— Ах, ну да! Да, конечно.
В голубых глазах за стеклами очков паника. Рука нервно постукивает по колену.
— Тринадцать тысяч, — вздыхает аукционист. — Надбавку сделала опять мадемуазель в шапочке. Ну же! Кто больше? Тринадцать тысяч раз, тринадцать тысяч два…
Девушка отвернулась от меня — рот скривился, глаза опущены. Я вдруг подумал — а вдруг она тоже просто так, из любопытства? И тут до меня дошло: нужно действовать и побыстрее.
— Четырнадцать тысяч! — гаркнул я, привлекая всеобщее внимание.
Девушка подняла глаза, улыбнулась и внезапно кивнула.
— Надбавка пятьсот! — оживился аукционист и тут же повернулся ко мне.
Прямо в мои глаза впились ее голубые.
— Пятнадцать тысяч! — кричу я.
Девушка снова кивает.
— Еще пятьсот! — подхватывает аукционист. Лампы на потолке ослепляют меня, зажмуриться я не решаюсь и снова кричу:
— Шестнадцать тысяч!
Она опускает глаза, медленно-медленно, словно говорит мне «да».
— Еще пятьсот! — тут же сообщает аукционист.
Я как зачарованный слежу за ней. Повторяю каждое ее движение. Да что там повторяю — опережаю! Аукционист только вертит головой, стараясь поспеть за нами:
— Девятнадцать!.. Двадцать!.. И одна!.. Двадцать две!..
Я действую не раздумывая. Сейчас для меня главное — ее лицо, оно меняется при каждом моем слове, оживляется. Улыбка становится все шире, цена растет. Малейшее движение одного из нас, даже едва заметное подергивание век — аукционист реагирует мгновенно. Я не слушаю. Я тоже улыбаюсь, словно в этом зале, кроме нас, нет никого.
— Что? Что? — внезапно вздрагивает она.
Аукционист повторяет, и она зажимает рот рукой, чтобы не закричать, и мотает головой: Нет! Нет! Нет!
— Торг окончен?
Как это окончен? Что за бред? Молоток повисает в воздухе на секунду и опускается на подставку.
— Продано. Молодому человеку в зеленой куртке.
Аукционист подходит ко мне и протягивает талончик.
— Назовите ваше имя, мсье.
Я что-то лепечу, он просит повторить. Все смотрят на меня. Но это же не я, это же…
— Продано мсье Лашому, — кричит аукционист и отходит к трибуне.
Что-то подсчитывает на бумажке, возвращается ко мне и объявляет:
— Сорок две тысячи восемьсот, мсье.
И тут же исчезает, ему поднесли вазу, торги продолжаются. Девушка стоит возле меня, смотрит сверху вниз, пальцы впились в сумку.
— Надо же! Кто бы мог подумать?
Улыбка гаснет на ее лице: вид у меня ошеломленный.
— Послушайте, я просто в отчаянии… Погодите, мсье, я сейчас. Попытаюсь как-то уладить…
Она хватает аукциониста за руку, прерывает его на середине фразы.
— Вот что… если я сниму свои надбавки, вы сможете… ну-у… вычесть их, что ли?
Аукционист пожимает плечами и тычет указательным пальцем в какого-то мужчину в зале.
— Пятьсот!
Она возвращается ко мне. Словно угодив в капкан этих дурацких надбавок, мы молча смотрим друг на друга. Шаль у нее распахнулась, и видно, как упругая грудь распирает облегающую маечку с крупными буквами — ИЗАБЕЛЬ.
— Продано мадам в красном. Господа, аукцион окончен.
Люди поднимаются, двигают стульями, шум и гул перемещаются в коридор. Покупатели выстраиваются в очередь перед столом оценщика, пересчитывают купюры, заполняют чеки. Изабель оглядывается вокруг.
— Послушайте, мы что-нибудь придумаем… Хотите, давайте пополам.
— Нет-нет.
Я достаю чековую книжку, иду к кассе. Она удерживает меня.
— Вы на меня сердитесь?
Очки она сняла, голову наклонила, волосы рассыпались по шали. Я говорю, что не сержусь. Она улыбается уже не так напряженно.
— Так вы любите паланкины?
И прибавляет:
— Мне повезло.
И опять опускает глаза.
— А знаете? Его можно продать.
Женщина из отдела доставки раз пять повторила мне то же самое. Спросила, куда доставить покупку. Я назвал свой адрес, заполнил чек с беззаботным видом, все равно теперь уже ничего не сделаешь. Отдал чек и подумал о сестре, она и не подозревает, что ее ждет.
— Что вы будете с ним делать? — поинтересовалась Изабель, показывая на паланкин, который ухитрились втиснуть между доспехами и резным ларем.
— Не знаю. Буду гордо проплывать в нем по улицам.
Она задумчиво кивнула. Глаза у нее миндалевидные, очень светлые и неподвижные. Я кашлянул, прикрыв рот рукой. У меня, должно быть, странный вид: потертые брюки, кожаная лётная куртка. Она рассматривает меня так, будто в моем круглом лице, курчавых волосах, коротких ногах есть что-то необычное. Я вообще-то не такой, каким кажусь: да, могу поднять вес в сто килограммов, но если кого задену, всегда вежливо извинюсь. Небрежно складываю полученную квитанцию, можно подумать, для меня это обычное дело и я действительно что-то из себя представляю.
— Хотите конфетку? — спрашивает она и, вынимая из сумки носовой платок, роняет расческу, две связки ключей и несколько монеток.
Я подбираю все это с пола и говорю: нет, спасибо. Толпа вынесла нас в коридор. Она поправила на плече ремень от сумки, заправила белокурую прядь под шапочку. Ее духи пахнут вербеной. Перед эскалатором она останавливается, смотрит под ноги, ждет, когда удобней будет ступить. Сзади напирают. Наконец она шагает вперед, хватается за поручень и стоит, покусывая дужку очков. Проехав половину пути, я спрашиваю:
— Вас зовут Изабель?
— Нет. Я взяла майку у подруги. Моя порвалась.
Она запахнула шаль на груди и, сходя с эскалатора, споткнулась. Люди шли мимо с канделябрами, охотничьими трофеями, стопками тарелок, — а она объясняла мне, что обожает Друо, что вся эта суета, лихорадочное возбуждение почему-то напоминают ей вокзал, уход на фронт: без адресов, без прощаний и… бэмс! — поцеловалась с колонной. Схватилась за нос и, обходя колонну, улыбнулась.
— Обычно я ношу линзы, но глаза очень режет, если долго не снимать. Я ужасно близорука.
Она тяжело вздохнула, перевела дыхание и спросила, чем я занимаюсь. Я ответил «ничем», что чистая правда, но вот небрежный тон был, понятное дело, неискренним.
